Прутья долга

      — Беллами, зачем ты пришел? — Эвелин старалась говорить спокойно и убедительно, но дрожь в голосе предательски выдала ее.       — Последний шанс, Эвелин, — он с надеждой протянул ей руку. — Уйдем в леса, где нас не найдут.       Девушка отвернулась, пока он не заметил слезы на ее глазах.       Это был день ее свадьбы. Сколько раз она представляла себе, как играет музыка, и она идет под руку с отцом навстречу любимому человеку, а он ждет ее у священного дерева, чтобы молодожены призвали его в свидетели своей любви. Но все ее девичьи мечты рассыпались в прах под ударами решения, принятого отцом. Она выходила замуж. Сегодня она была невестой в прекрасном белом платье. Но не любимый, а совершенно незнакомый человек будет ждать ее. И не будет священного дерева. А сильно затуженный корсет не давал ей свободно вздохнуть. Прекрасная, как и положено быть невесте, но такая несчастная и напуганная, как загнанная в ловушку дичь.       — Уходи, Беллами, — мертвым голосом выдавила Эвелин. — Если кто-нибудь тебя здесь увидит, тебя убьют, если не хуже.       Таков был обычай землян. В день свадьбы невесту, уже одетую и прибранную для торжества, оставляли одну в покоях, ей же и отведенных, чтобы она могла в уединении осмыслить свою новую жизнь, начало которой будет положено уже этой ночью. Она страшилась первой ночи, страшилась рассказов о безжалостности Асгеды и о том, что их мужчины делают с девушками. Но за свою судьбу Эвелин боялась недолго: к ней вошел Беллами Блэйк, и страх за любимого пересилил в ней все остальное.       — Куда уж хуже, чем сейчас? — в тон ей отозвался человек, от любви которого она отказалась, спасая свой народ, спасая его.       — Уходи, — выдохнула девушка. — Я не смогу сбежать с тобой, зная, что из-за моей слабости пострадает наш народ. И ты тоже не сможешь, я знаю.       — Хорошо, — его голос приобрел жесткие нотки. — Но сперва посмотри мне в глаза и скажи, что не любишь.       Она резко обернулась и со злостью взглянула на Беллами, черные глаза были затуманены слезами. Глаза, подобные двум черным дырам, прекрасным, но смертельно опасным для всего, к чему не прикоснуться. И он потонул в них. Давно. Когда впервые ее увидел, девчонку, убежавшую с Феникса и каким-то чудом попавшую на Уолден. Сейчас эта растрепанная девчонка превратилась в роскошную женщину, и только глаза остались прежними, черными, блестящими, в которых тонули мужские сердца, убивая своих обладателей. На краткий миг судьба свела их тогда, двух людей из разных миров, чтобы они встретились снова уже взрослыми. Чтобы дать им надежду на счастливую семейную жизнь, а потом так жестоко снова отнять ее.       Дверь в покои невесты распахнулась, оборвав нить воспоминаний и возвращая к реальности. Они оба повернулись, чтобы взглянуть на человека, заставшего их вместе. Это был Маркус Кейн.       — Беллами, что ты..?       Взгляд, которым одарил его Блэйк, послужил безмолвным ответом, и канцлер не стал заканчивать фразу.       — Пойдем, — он подошел к дочери и набросил ей на лицо фату. — Тебя уже все ждут.       По счастью у Маркуса хватило ума не говорить ей, как она прекрасна. Не говорить, чтобы она снова не расплакалась.       Бросив последний взгляд на Беллами, Эвелин чуть ли не повисла на руке отца и, едва переставляя ноги, поплелась в главный зал, где должна была проходить церемония. Великое древо, как же ей было страшно.       Когда дверь за ними закрылась, Беллами вдруг понял, что она так и не ответила.

***

      Главный зал был полон народу. Казалось, весь Полис собрался посмотреть на невиданное зрелище — Асгеду поставили на колени, заставив признать женой будущего короля женщину из нового тринадцатого клана, клана, которому Ледяной народ желал долгой мучительной смерти. Титус, главный Хранитель Пламени, увидел какое-то знамение, что два противоборствующих клана должны заключить династический брак, и вот пожалуйста! Сегодня все явились выряженными, как на праздник, хотя мрачная аура подавленной войны все еще витала в воздухе. Асгеда не забудет оскорбления, не забудет дня, когда ее лишили права самой выбирать свежую кровь для правящей династии.       Роан лениво разглядывал людей, пришедших посмотреть на его свадьбу. Встретившись глазами с матерью, он усмехнулся: королева Ниа этот день будет помнить дольше собственного сына, подсчитывая каждый смешок, реальный или вымышленный, направленный в ее сторону.       Однако, были и другие люди, привлекавшие к себе пристальное внимание. Внешность Скайкру вызвала в принце сперва удивление, а потом и смех. Странные вычурные наряды, яркие краски на пышных платьях, необычно собранные волосы, и при этом мало кто из Небесных людей мог похвастаться хотя бы одним шрамом или татуировкой. Такие украшения были не в чести у Скайкру, и их отсутствие вкупе с необычной одеждой делала этих людей чужаками. Чужаками они и были. Скайкру спустились к ним с неба, за что и получили название своего клана, несколько месяцев назад. Какое-то время между двенадцатью кланами Конклава и Небесными пришельцами шла война, но очень быстро чужаки запросили мира, который приняли все кланы, кроме Асгеды. А теперь…       Под руку с лидером своего народа в зал вошла невеста, переманив на себя все внимание толпы и внимание Роана.       Свадебное платье его будущей жены было самым необычным зрелищем, какое только доводилось видеть принцу Асгеды. Белое, искрящееся, девушка светилась в нем, подобно снежным вершинам его родных гор, когда их касался робкий солнечный луч. Мужчина хотел посмотреть на лицо невесты, но голова ее была опущена, а лицо скрыто от посторонних глаз куском белой материи, напоминающей мелкую сетку.       «Зачем прятать лицо? — недоумевал Роан. — Наверное, она все-таки уродина». Подумав об этом, он вспомнил свое мысленное обещание принести матери голову сильнейшей из Скайкру — Ванхеды… Если жена не устроит его, как женщина.       Между тем Эвелин подняла голову и напугано обвела глазами зал. Как же нелепо должно быть смотрится ее пышное белое платье рядом с воинственной одеждой землян, рядом с их разукрашенными в черную, синюю, белую краску лицами. Каким же слабым и жалким им кажется ее народ, без шрамов, без боевой раскраски…       Ее взгляд уже обежал зал и остановился на человеке, стоящем рядом с Титусом, на том, с кем ей предстояло жить. Первое, что отметила Эвелин в женихе, это его холодный бесстрастный взгляд.       «Это глаза убийцы, — поняла девушка, — глаза человека, способного на все, безжалостные глаза чудовища».       И этому чудовищу ее добровольно отдает в жены родной отец! Ее тело, ее разум… Но никогда этот жестокий человек не получит ее сердце. Пусть даже ей придется умереть, пусть у нее не будет право на сопротивление, и придется принять его и все, что он захочет сотворить с ней. На миг ближайшее будущее настолько напугало Эвелин, что она готова была развернуться и броситься прочь. Поддавшись порыву, она остановилась, и Маркусу пришлось силой заставить ее идти дальше.       — На тебя все смотрят, — почти прошипел Кейн.       — Мне все равно, — дрожа всем телом, всхлипнула девушка. — Но скажи, как ты можешь так хладнокровно отдать меня ему? Он ведь даже не похож на человека!       Наследный принц Асгеды и вправду имел мало общего с представлениями Эвелин об идеальном женихе. Суровая жизнь в Ледяных землях взращивает у себя сильных и жестоких воинов — другие там просто не выживут. В этом плане Роан не отличался от своих земляков: высокий, крепкий, хорошо сложенный, он мог бы показаться привлекательным, если бы не шрамы, покрывавшие его мужественное лицо, которыми так любит украшать себя Асгеда, если бы не искривленный в едкой усмешке рот и не глаза… Лучше больше не думать о его глазах, оценивающих, бесстрастных, прожигающих ее изнутри.       Безнадежность поглотила душу девушки, разрывая ее изнутри, ставя ее на колени перед судьбой. Ни перед кем прежде Кейны не склоняли головы, но сейчас им насильно ее опустили, и это причиняло девушке почти физическую боль.       Они приблизились к жениху: невеста со сломленной, а затем и убитой душой и ее отец, принесший в жертву во благо клана единственную дочь.       Маркус вложил холодную руку Эвелин в руку жениха, и Роан почувствовал, как она силиться не вырвать ладонь и не сбежать. Затем пришло время посмотреть на невесту, и отец откинул это странное покрывало, до сих пор скрывающее ее лицо.       Большие, черные, как ночная кровь, глаза уставились на принца так, словно он был чудовищем. Он и казался ей чудовищем, привыкшим и любящим убивать, пытать, терзать все живое, настигнутое в его владениях и не только. Она много слышала об Асгеде, но ничего хорошего.       Эвелин прерывисто и часто задышала. Только не расплакаться. Не здесь. Не сейчас. Позже, когда весь этот кошмар, когда это насмешливое представление завершиться, она, может, и даст волю слезам и готовому уже сорваться с ее губ воплю, чтобы просто не сойти с ума. Но не сейчас, когда все смотрят на ее лицо, когда отступать уже слишком поздно.       Дрожь во всем теле сменилась судорогой, когда отчаяние во взгляде уступило место мрачной решимости, и Эвелин сделала шаг вперед навстречу жениху.       «Словно последний шаг в пропасть, — невольно подумала она, — после которого наступит смерть». Но ее смерть будет приходить к ней долго, очень долго. Но имеет ли это значение, когда тело еще дышит, но душа и сердце уже мертвы? Имеет ли это хоть какое-то значение для ее народа, привыкшего жить по принципу «убей одного, чтобы спасти сотню»? Множество раз на Ковчеге кого-то казнили, не потому что он был преступником, а просто, чтобы кому-то досталось больше так необходимого в открытом космосе кислорода. Сегодня наступил день ее казни, и если Небесные люди смогут сосуществовать в мире с другими кланами, отдав лишь одну жизнь, то цена не слишком высока. Только это могло хоть немного утешить ее и примирить с жизнью в дали от всего, что она хорошо знала и любила.       Девушка настолько погрузилась в свои мысли, что даже не заметила, как отец вдруг оставил ее и отошел. Все это время он говорил ей слова напутствия в ее новую жизнь, а она так переволновалась, что не услышала ни слова.       Место Маркуса заняла величественная и свирепая с виду женщина, в холодных голубых глазах которой угадывалось сходство с женихом. Оглядев невесту, она презрительно скривила губы и заговорила на непонятном Эвелин языке. То был язык землян, язык Асгеды, который ей еще предстояло научиться понимать. Прежде это было бы лишь данью уважения, но теперь становилось вопросом ее выживания. Закончив, женщина гордо вскинула голову и вернулась на свое место. Весь вид ее говорил, что не такую жену она хотела для своего сына и наследника, а на ком она выместит всю свою ненависть, было понятно.       Эвелин Кейн постаралась выбросить эти мысли из головы хотя бы до завтра. Тут для начала церемонию бы пережить, а потом… Слезы подступили к ее глазам и так же быстро высохли. Не сейчас. Не здесь.       Новобрачные повернулись к Титусу, в чьи обязанности входило провести свадебный обряд.       — Роан, сын Наи, внук Тео, — звучным, привыкшим обращаться к толпе голосом заговорил главный Хранитель Пламени. — Берешь ли ты в жены эту женщину?       Роан бросил быстрый взгляд в сторону девушки и спокойно ответил:       — Беру.       Впервые она услышала его голос, суровый, уверенный, чуть хрипловатый. Как же не походил этот голос на мягкий и спокойный тембр голосов Скайкру.       — Эвелин Кейн, дочь Маркуса Кейна, — получив удовлетворительный ответ, Титус уже повернулся к невесте. — Берешь ли ты в мужья этого мужчину?       Разум Эвелин был далеко, лишь когда в зале стало тихо, она поняла, что все чего-то ждут. Оглядевшись по сторонам, девушка натолкнулась на встревоженное лицо отца. Глубоко вздохнув, она повернулась к Хранителю Пламени и неожиданно резко сказала:       — Беру.       И почувствовала, как задыхается в открытом космосе, выброшенная в люк.       — Тогда скрепите брачный союз кровью, — торжественно провозгласил Титус.       В зал на подносе внесли кинжал с широким хорошо отточенным лезвием. То было ритуальное оружие Асгеды, ведь в Скайкру не было таких диких обычаев.       Роан взял в левую руку кинжал и посмотрел Эвелин в глаза. Если бы речь не шла об Асгеде, девушка бы подумала, что в его холодных глазах промелькнула искорка теплоты к ней.       — Отныне и навек мы одно целое: одно сердце, одна семья, одна кровь, — с последней фразой он провел кинжалом по ладони правой руки, затем положил его на обратно. — Ты и я, — добавил он негромко, не для церемонии, только для нее.       Ни один мускул не дрогнул на лице принца Ледяного народа, когда он порезал себе руку. Чувствуют ли люди Асгеды боль от ран или настолько свыклись с нею, добровольно и с удовольствием покрывая тело шрамами, что просто не знают ничего другого? Об этом думала Эвелин, когда муж вдруг решил добавить к церемонии что-то от себя. Девушка вздрогнула и с удивлением посмотрела на него. Он насмехается над ней, хочет дать понять, что теперь она принадлежит лишь ему или же проявляет то подобие сочувствия, на какое (что удивительно) способна Асгеда, товарищу по несчастью? Ледяных людей тоже принудили к этому союзу. Была ли у ее мужа девушка, от которой он был вынужден отказаться, какая-нибудь свирепая воительница, хладнокровно убивающая всех направо и налево? Размышлять об этом сейчас, да и вообще хоть о чем-то думать у Эвелин просто уже не было сил.       Девушка осторожно взяла огромный уродливый кинжал и надтреснутым, смешанным с отчаянием голосом произнесла клятву, проведя лезвием по руке на последнем слове.       Капля крови упала на ее белое платье и испачкала его: должно быть от волнения Эвелин слишком сильно надавила на лезвие. Странно, боли девушка не ощущала, лишь пустоту и не желающий отпускать сердце ужас.       Положив кинжал на место, она пожала протянутую руку жениха, который тактично не заметил, как сильно она в него вцепилась. Что это было, судорожный жест или попытка установить доверие? Эвелин не знала. Все, что ей было известно, так это, что она только что связала себя кровью с Асгедой, перестав быть Скайкру в глазах всего Конклава, известно, что это принесет, или по крайней мере должно принести, мир тринадцати кланам. Ну, а ее собственная участь… Теперь никого это уже не волнует, теперь она принадлежит ему, чудовищу, которому ее принесли в жертву.       Несколько капель крови упали на лезвие ножа и на поднос, его или ее уже не имело значение. Это была просто их кровь. Согласно традиции, считалось, что у Роана и Эвелин одна кровь. Отныне и навек.