Самая сильная ненависть — порождение самой сильной любви.
Томас Фуллер
— …само время заставляет красоту увядать. Не всегда цветут фиалки и фиолетовые лилии; на цветочном стебле розы, когда на ней опадут лепестки, остаются одни шипы… — Если это не rosa pendulina, у которой нет шипов. — Ваше высочество! — Да-да, метафоры, прекрасные лепестки, острые шипы, бла-бла-бла, продолжай. Галгейта смотрит на меня исподлобья — второй подбородок ложится на широкую грудь: взгляд «вы-сами-виноваты». Конечно. Конечно я виноват, что всё вызубрил и сдал квадривиум заранее. Но я-то надеялся, что у меня появится больше времени на проект, а не на… — Поэзия — арифметика для души. Ваша мать всегда прекрасно понимала и математику, и поэзию, потому что умела слушать и умом, и сердцем. — Когда Свет Меридиана умрёт, я с большим интересом изучу её многофункциональное сердце. Галгейта качает головой. Вместе с головой покачиваются и её поникшие уши, и жировые складки, свисающие со стула. — Иногда вы меня пугаете, ваше высочество. — Имя обязывает. Она переворачивает страницу — делает вид, что не поняла, — и продолжает «лечение». Гуморальная теория утверждает, что поэзия «нормализирует соки тела», а желчи у негодного принца переизбыток — похоже, именно так считает её величество. Хотя я всего-то превратил один из радхов, бестолково растущих вокруг дворца, в манцинеллу. Да, слегка ядовитую. Но! я должен был узнать, как пройдёт сложная метаплазия вне лабораторных условий. А то, что королева восприняла мои действия как акт агрессии, — только её проблема. — Ваше высочество. — Мирадель, постучавшись, входит в класс. Я настолько часто вижу её зелёную физиономию, что даже запомнил имя. — Лорд Людмор прибыл и ожидает вас. Прекрасно! Надеюсь, сегодня я издёргал свою бедную няньку достаточно, чтобы она попросила госпожу отменить наши встречи. Встаю с места и быстро выхожу в коридор, затылком чувствуя их внимательные взгляды. В последнее время соглядатаи королевы следят за мной особенно рьяно — так и подмывает бросить в них щепоткой muranа globate, чтобы любопытные глаза отекли. Путь до класса алхимии недолог, но я с трудом заставляю себя идти спокойно: руки чешутся приступить к эксперименту. Захлопнув дверь, я сразу оборачиваюсь к Людмору. — Ваше выс… — начинает он и, потеряв сознание, сползает на стул. Опускаю ладонь. Эйдосы родиолы с цикорием подействуют за несколько секунд. Сейчас Людмор поднимет веки и будет полон жизни и сил. Вынужденная мера: все известные бодрящие зелья уже не действуют на меня, пришлось разрабатывать альтернативу. Сажусь напротив подопытного, складываю руки на груди и жду. Минуту. Две. Пять… Спустя полчаса этот подлец всё ещё сопит, уткнувшись носом в раскрытый гримуар и пуская слюни на знак алкагеста… почему? на мышах ведь сработало!.. аберрация в расчётах? индивидуальная реакция?.. болван, испортил мне эксперимент! Людмор храпит, громко и с удовольствием. Не могу смотреть на его счастливую спящую рожу и оглядываю класс. Увы, здесь нет ничего интересного: лишь гримуары и откуда-то приблудившаяся «Поэзия». Тоже нормализуешь количество желчи на досуге, Людмор? Так же, как и стихи, алхимические формулы — напрасная трата бумаги. Уже много веков Адепты Великого Деланья гоняются за химерой: «lapis philosophorum», «великий эликсир», «ребис», «магистерий», «панацея» — тысячи названий для того, что не существует. В основе алхимии покоятся пять элементов, но, увы, сама «наука» давно ушла в мистицизм, макро- и микрокосм, триаду серы, соли и ртути. Трансмутировала в полную чушь, в искусственную, насквозь надуманную систему, настоящая цель которой — занять чем-то мужчин, наделённых магическим даром. Все эти реторты, склянки и атаноры — сдерживающий социальный институт. А истинную создающую магию дозволено творить лишь женщинам. Воздух в комнате вспарывают электрические искры. Книжный шкаф распахивается и роняет книги, дрожат колбы, и пробирки, звякнув, падают с полки на голову Людмора… Спокойно. Не злись, Фобос. Не хватало ещё класс разнести. Зато уважаемый учитель наконец проснулся. Я ловлю его взгляд и смотрю в упор, с укором, с негодованием. Правый глаз у него нервно подёргивается. — М-м-м, прошу прощения, ваше высочество, — блеет он своим козлиным тенорком. — Сегодня наша тема — магнетизация. Требуется учитывать шесть детерминант: Огонь, Воду, Воздух, Землю, Квинтэссенцию и естественное ограничение — Завесу… Людмору не повезло. Он сын величайшего Адепта в истории Меридиана, автора Magnum Opus, главной книги всея алхимии. Но успехи сына, по сравнению с успехами отца, весьма скромны. Однако у Людмора, судя по всему, есть другой талант. Щегольский шейный платок и камзол прикрывают ожоги и шрамы, седые лохмы вечно торчат в разные стороны, наэлектризованные, а кожа желтоватая, в пятнах, будто обожжённая. От него разит стихиями. Самыми опасными силами природы, которые мужчинам изучать запрещено, потому что «мужчины обладают повышенной агрессивностью и не обладают созидательными способностями, необходимыми для гармонизации блаблабла». Созидание — дело женщин. …интересно, если я расскажу ему о своём проекте — он поймёт? Нет. Слишком рискованно. — Легче всего создать жизнь с помощью квинтэссенции, — продолжает Людмор унылую лекцию, не интересую ни ему, ни мне, — но, по понятным причинам, алхимикам пришлось искать альтернативу. И так была разработана магнетизация, позволявшая выращивать гомункулов — искусственных существ, — до тех пор, пока такие магические опыты не были запрещены Лерин Второй как противные божественным законам. Нам обоим сейчас пригодились бы гомункулы-двойники, правда, Людмор? Твой бы рассказывал, мой бы слушал... А я бы спал. Спустя положенное время урок заканчивается, но не заканчиваются мои мучения: я вижу перед собой волшебную нить. Тонкую, едва заметную — но она крепче стального троса. Приглашение, от которого нельзя отказаться. Я и не пытаюсь: пока идёшь сам, создаётся иллюзия контроля, иллюзия, будто в любой момент ты можешь остановиться и повернуть в другую сторону. Но единственное, что я на самом деле могу, — поставить ментальный блок, который защитит мои мысли. Пришлось научиться. У королевских покоев нить тает: двери любезно раскрыты, за стеной — голоса… Опять?! Его высочество принц-консорт смеет не соглашаться с её величеством. И мне дозволено (приказано!) присутствовать в зрительном зале. Заглядывать в комнату не стану — прекрасно знаю, как выглядят декорации: окно распахнуто, всё залито солнцем, везде лепестки роз. Главная роль, конечно, у Света. Она в бело-золотом платье с высокими брыжами, с блестящими рукавами-колоколами, и пышная юбка сверкает золотыми узорами. На голове — фероньерка с гелиодором, а огненно-рыжие волосы — один из главных атрибутов её власти — распущены, пламенными волнами текут до пола. Эффектно. Величественно. Королеве необходимы эти уловки, потому что без них она — низкорослая тощая пигалица. — «Метамур для галаотов!» Ардал с этими своими «новыми Кахедринами» призывает изгнать людей! — Голос принца-консорта полон возмущения. Кажется, я подоспел к кульминации. — О каких переговорах может идти речь?! — О мирных, любовь моя. — А королева как всегда тиха и спокойна, ласковое наше солнышко. — Гражданская война — именно то, чего хочет Кондракар. Но Меридиан не даст повода для ввода миротворческих войск. — Да при чём здесь Кондракар?! Он никогда не вмешивается. — Пока над нами стоит стальной занавес — Кондракар при всём. — Снова ты об этом? Давай решать реальную проблему. У нас на повестке целая организация мятежников… — …и еретиков. — Похоже, королева усмехается. Печально, не иначе. Королева слишком возвышенна для сарказма. — Её высокопреосвященство сегодня всё утро убеждала меня, что еретиков, не признающих Лерин и божественность пришедших с Земли, надо жечь на площади. — Её высокопреосвященство — зашоренная догматичка, но сейчас она права. Враги государства, плюющие в королевскую семью, должны быть наказаны. Просто позволь мне сделать то, что я должен! Ах да. Номинально принц-консорт — главнокомандующий меридианскими войсками. У него даже есть большой блестящий меч «Blue Destiny» — меч самого Эсканора. Но увы! С тех времён, как появился Свет, в Метамуре не было настоящих войн. Армия существует только для того, чтобы красиво гарцевать вокруг королевы на праздниках. И твоё мнение ничего не значит, «главнокомандующий». — Я буду вести переговоры лично, — говорит королева. — Что?! — Кажется, можно услышать, как принц возмущённо размахивает руками. — С этими сумасшедшими?! — Да… нет, подожди, любимый, послушай. Твоё дело — война. Но моё дело — мир. И я обязана сохранить мир в Меридиане во что бы то ни стало. У Кондракара не должно быть оснований для интервенции. — Кондракару плевать на Меридиан! А твоё «милосердие» за гранью разумного! Какое-то время проходит в тишине. Потом шуршат юбки: королева приближается к супругу вплотную, кладёт ладонь ему на плечо — или касается лица, или берёт за руку, — и говорит: — Любовь моя, твоё мнение для меня бесценно, я доверяю тебе как себе… — а вот тут она замолкает. Разомкнутые губы застывают неподвижно, глаза стекленеют, с лица сходит всякое выражение. А над венценосной головой в лучах солнца переливается гобелен: свеча в цветке. Фонарь Лерин, Символ Света Меридиана. «Великий Дар. Великое Бремя». Муж, конечно, пугается, шепчет её имя, хватает за плечи. В пьесе королевы он играет проигравшего. Вскоре она «возвращается в сознание» — и голос её сипит и подрагивает: — Всё хорошо… Прости…— Больше, больше драматических пауз! — Меня звал Меридиан. Всё исправлено, и я уже здесь, милый. — Это ты прости, Свет мой, — блеет принц-тюфяк, — я не должен был кричать на тебя. Даже не знаю, кого презираю больше. Её — за бесстыдное манипулирование, или его — за абсолютную бесхребетность. А может, ему нравится? Королева ведь никогда не приказывает: к нормальному приказу не добавишь «любовь моя». — Ты права, моя королева. Если есть шанс обойтись без пролития крови, то его надо использовать. Я поддержу твоё решение на Совете. Ну всё, финал. Катарсис, занавес, аплодисменты, цветы для примы… и поцелуи. Зачем она заставляет меня это слушать? Чтобы вызвать приступ отвращения к ним обоим?.. Нить зова уже не держит — я и не заметил, когда она исчезла. Что ж. Либо я сейчас делаю шаг вперёд и встречаюсь с этим чудовищем в юбке, либо делаю шаг назад и сбегаю как последний трус. Проверяю ментальный блок и захожу в комнату. В нос бьёт сладковатая вонь белых роз — королева от этой вульгарной дряни без ума. Трогательную историю уже слышали, должно быть, все обитатели замка: мол, будущий принц-консорт пленил сердце будущей королевы, когда собрал букет таких роз. "...И острые крепкие шипы растут на них стрелами Эроса..." Метафоры, метафоры. — Привет, сынок. — Она отлипает от мужа и поворачивается ко мне. Не хочу на неё смотреть. Смотрю на принца — кареглазого и темноволосого. У него широкие плечи и крупные, сильные черты лица. Удивительно, что за такой внешностью скрывается такой слюнтяй. Удивительно, что кто-то верит, будто он — мой отец. — Иди, любовь моя. — Она отсылает его лёгким кивком, как собаку. — Всё хорошо. Передай Совету, что я скоро буду. А. Совет. Бесполезное сборище. У королевы есть право вето, её же решения не имеет права оспаривать никто, так что «Совет» — только ещё одна возможность для Света посиять. Уходя, принц-тюфяк тянется потрепать меня по голове, но я успеваю отпрянуть. Это ты послушная псина. Не я. Концентрируюсь на ментальном блоке. Королева уже давно поняла, что игрой в кататонию меня не взять, но её голос всё равно пропитан особой гипнотической магией: тембр, темпоритм, модуляции — идеально подобраны. Свету Меридиана невозможно возражать. Я и не собираюсь. Моё возражение, моё громогласное «Нет!» — это мой проект, и я завершу его, несмотря на все её попытки меня отвлечь… — Вы с твоим отцом очень похожи, — говорит эта лгунья. Она так часто называет принца моим «отцом», что ей, вопреки логике, поверил двор. — Он тоже вспыхивает как спичка. Но мы любим друг друга и всегда приходим к согласию. Самое главное — уметь находить компромисс. И эту комедию ты называешь «находить компромисс»?! — Не смотри букой. — Она улыбается идеально-печально. — Знаешь, в твоём возрасте я тоже была уверена, что понимаю всё на свете и справлюсь со всем в гордом одиночестве… Но человек не создан для одиночества. О, я уже чувствую, к чему ты ведёшь! Нет, нельзя злиться. Отвлечься. Перевожу взгляд на окно за её спиной: там разгар арана, первая зелень, слепящее полуденное солнце. Сама Свет тоже светится — инсоляция, иссохнуть можно. Хочу, как anacampseros, растущий в пустыне, покрыться защитными чешуйками, отражающими лучи. — Помнишь, что завтра Розарий? В этот раз не испугаешься бала? Что?! Я никогда и ничего не «пугаюсь»! — Я знаю, — продолжает она, — тебя смущает, когда вокруг много людей: ты думаешь, они видят только твой титул. Поэтому я предлагаю устроить маскарад. Понимаешь? Никто тебя не узнает. Пообщаешься с ребятами, с девушками, может, даже приглядишь себе невесту… — Не нужна мне невеста! Проклятье! — Собрался в монастырь? — Я… нет. — Тогда рано или поздно ты женишься и заведёшь детей. Таков естественный порядок вещей, мой хороший. О, как у нас любят это слово — «естественный»! Оно оседает на коже, будто ядовитая пыльца. Мне хочется побыстрее забраться в воду и смыть его… а лицо у королевы бледное-бледное и вокруг глаз — побеги морщин… когда она успела подойти так близко?.. — Сын, не закрывайся от меня. Я бы никогда не стала читать твои мысли против твоей воли. Замолчи. — Я чувствую, что что-то случилось. Расскажи мне. Она кладёт руки на мои плечи. Ненавижу, когда ко мне прикасаются! Отдёргиваюсь, но чувствую: от её пальцев будто остались глохидии — маленькие въедливые колючки. Всё тело пробирает дрожь, становится темно и душно. И очень, звеняще, неестественно тихо. — Милый, перестань. Нет. — Пожалуйста. Не хочу. Она вздыхает и щёлкает пальцами. Всплеск моей магии гаснет: в спальне вновь светло, пахнет розами, из окна доносится щебет птиц. Я будто ребёнок, которого ударили по рукам. Ментальный блок трещит по швам — нужно убираться, пока он не рухнул, поэтому я разворачиваюсь и бросаюсь прочь. Если она попытается меня удержать… Но она не пытается. Останавливаюсь, только когда её голос перестаёт звенеть в ушах. Дыхание сбилось, сердце стучит в висках… Для этого она позвала меня? чтобы лишний раз напомнить, где моё место, как немощен и жалок я рядом с её всемогуществом?! Ничего, скоро всё изменится, не будет больше никаких Светов… Что за вонь? Ладан? — Ваше высочество, — сзади раздается низкий, хорошо поставленный альт. Имдал вас всех побери! — Ваше высокопреосвященство. Неспешно и гордо, будто на плечах несёт всю свою церковь с её золотом и хорами, иконами и статуями святых, ко мне приближается раффлезия. Монстр в алой мантии, Примас ПреСветлой Церкви, правая рука Матриарха, — женщина, сама похожая на храмовую колонну. Её седые волосы уложены на голове высокой башней, и на её космогонической груди символ Всех Богов кажется скромной брошкой. — Мы рады видеть вас. Не могу сказать того же. Она растягивает в улыбке свой огромный алый рот. Лерин даровала Церкви уникальные права, и раффлезия пользуется ими с особым, изуверским удовольствием. Она часто устраивает в капелле «душеспасительные чтения». Больше всего ей нравятся притчи о посмертных муках: якобы все грешники падают в бесконечную пасть, где их медленно пережёвывают стальные зубы — рвут плоть, сухожилия, перемалывают кости…. В детстве я смотрел на её ярко накрашенные губы и мне казалось, что её рот — и есть та «пасть». Поэтому он красный. От крови. Потом я вырос и понял, что грешников мучают не после смерти, а здесь и сейчас. — Можем ли мы поинтересоваться, куда вы так спешите, ваше высочество? — В капеллу, конечно. Алая улыбка вянет. Раффлезия поднимает руку и тянется к моему плечу. Нет! Не смей прикасаться! — Вы знаете, что ваши волосы неприлично отросли? Не пристало мужчине носить такие длинные волосы. Ты знаешь, что ты похожа на гигантский зловонный цветок-паразит? — Хотим рассказать вам одну историю, ваше высочество. Если позволите. — Ей не нужно моё позволение. На вдохе ее груди вздымаются, как два залитых кровью холма. — Жил на земле юноша, и был он сыном солнца. Однажды он возгордился и сам захотел стать солнцем: не вняв предупреждениям, он взял у солнца сияющую колесницу и понёсся к звёздам. Слишком поздно он понял, что не знает, куда вести колесницу по бескрайним небесам, и что руки смертного слишком слабы, чтобы править солнечными конями. И тогда колесница рухнула. И начался Великий Пожар. — Она нависает и смотрит на меня с высоты своего колоссального роста, с высоты трёхтысячелетней истории лериканства. — Судьба каждого прописана в Великой Книге Судеб, и каждый, кто будет стремиться выше предначертанного, неизменно падёт. Капелла в противоположную сторону, ваше высочество. Не смеем вас задерживать. Когда её широкая красная спина скрывается за поворотом, я выдыхаю. Почему… я слушал? почему молчал? какую магию она использует?.. А может, Фобос, ты просто ничем не лучше своего «отца»? Нет. Нет! Гнев — на себя, на неё, на них — поднимается в груди колючей волной. По стенам ползут, будто ожоги, длинные тени, перед глазами мелькают цветные мушки, всё расползается… и накреняется… гаанские луны, только не сейчас!.. Что-то не даёт мне упасть. Что-то небольшое, с пушистыми светлыми волосами, похожее на одуванчик. Кто-то из слуг, наверное, или нет, мне всё равно, всё тело горит, надо приказать, язык заплетается… Но одуванчик как-то понимает. Погружение в воду — процесс, в котором есть особое, немагическое волшебство. Вода отгораживает от внешнего мира, глушит его шумы, преломляет его свет, создаёт локальную закрытую вселенную. Жаль, что в ней нельзя дышать. Выныриваю и опираюсь спиной о бортик бассейна. Комната наполнена мягкими, текучими клубами пара. Куда делся тот мальчишка? Я его выгнал? Не помню. Влажный запах хвои приятно горчит, по носоглотке пробираясь в тело, и усталость отступает. Итак. Сегодня ментальный блок чуть не рухнул, а я чуть не потерял сознание. Причина? Очевидна: неделя без сна. Во всём виновата королева. Она чувствует, что у меня появился план, — конечно, чувствует, — отсюда и слежка, и эти нелепые уроки искусства… «Расскажи мне». О, я всё тебе расскажу, но в твой последний час! Как и твои прабабки, ты будешь лежать на смертном одре, усталая и иссушенная, будто лист гербария. И тогда я расскажу тебе. Расскажу, что Метамур изменится, что закончится эра королев, что я, Фобос Эсканор, доберусь до самого солнца… Фаэтоном? Я устал! Устал от метафор! Вновь ныряю в воду. Раффлезия смотрела сегодня так знающе, так высокомерно, будто будущее предвидела, будто она кондракарский Оракул… Нет — нет никаких Оракулов. Предопределённость — успокоительное для рабов. Я сам решу свою судьбу, я в следующий раз не буду молчать перед примасом, как жертвенный теленок со связанными челюстями, как ребёнок… Утыкаюсь в колени лбом, закрываю глаза, чтобы стало темно. Чувствую стук собственного сердца и мягкое, окутывающее давление воды. Сейчас мне кажется, что я помню. Помню то недолгое время, когда Свет Меридиана не была моим врагом. Девять месяцев. А потом она дала мне имя. Розы. Розы-розы-розы. Розовые, красные, белые, жёлтые. Их лепестки кружат в воздухе, ложатся пёстрым ковром на пол, оседают на моих плечах и «неприлично длинных» волосах. Вот он, Розалий: языческий праздник перерождения природы. Но королевы умудрились и его превратить в свой личный триумф, сделать днём торжества существующей системы, наполнить воззваниями к небесам: «пусть сияет вечно Свет Меридиана!». Свет Меридиана сейчас стоит у алтаря перед замком (на площади, устланной розами, конечно), преклонив колени, низко опустив голову. На её чело, будто корону, примас возлагает венки (из роз). Сначала белый — цвет веры и верности; потом жёлтый — цвет славы и радости; затем красный — цвет жизни, цвет крови и боли, которыми женщины испокон веков платят за продолжение человеческого рода. Метафоры, метафоры. Толпа гостей следит за священным ритуалом в благоговейном молчании. Я тоже слежу, правда, не так благоговейно. Я знаю сценарий: за возложением последует речь-молитва королевы (принц-консорт будет гордо держать её за руку и молчать), потом зазвучит музыка — праздничная сюита (обязательно с всепобеждающей «темой Света» — придворный композитор стряпает их как пирожки), потом будет бал (на столах: вишня в шоколаде, промаринованная в розовом вине, засахаренные лепестки роз, розовая пастила, роза-роза-розы), а в полночь — фейерверк: огромный распускающийся бутон. Платье у её величества такое пышное, что отсюда, с балкона, она похожа на белое, натёртое до блеска блюдце. Её трепетная молитва близится к завершению, и блюдце встаёт, смыкает руки у груди, а потом разъединяет их. Финальный аккорд: один треугольник ладони указывает вверх — на небо, второй вниз — на землю, и между ними то, что их объединяет — сияющий шар Света. Треугольник, круг, треугольник. Темно, на небе ни звёздочки. Причёска королевы растрепалась, ветер развевает рыжие волосы, будто языки пламени. Она как факел. Как единственный источник света в окружающей тьме. Эффектно. Символично. Дальше что? Прогулка по воде? Жмурюсь и перевожу взгляд на толпу — свет слишком яркий. А идиоты внизу терпят, пялятся до рези в глазах, всем телом ловят «благодатное сияние». Хотят очиститься, чтобы грешить с чистой душой. Всё же не могу отказать её величеству в умении очаровывать баранов: там, внизу, несколько сотен человек, голубая кровь Меридиана, льстецы и ублюдки, хитрые придворные твари, — все застыли в восхищении… Эй, сударь, не открывайте так широко рот — лепестки залетят! Ну, я же говорил… Интересно, знал ли князь Эсканор (первый и последний «князь» — после были только принцы), как всё обернётся? Он пришёл в Меридиан со щитом и мечом, возглавил армию галаотов в страшной кровавой войне, раз и навсегда объединил страну… Но погиб прежде, чем вкусил плоды своей победы. Трон заняла Лерин. И вот с ней уже, как гласят сакральные тексты, «сложился божественный квадриптих, с Ней были три великие женщины: Вера, Надежда, Любовь. Все вместе Они — Жизнь». Сейчас у гостей под ногами лепестки — распотрошённые мертвые цветы, которые к концу вечера превратятся в бесформенную кашицу. Голова королевы украшена венками из мёртвых роз. Витальность как она есть. За молитвой (я вновь прослушал, ах незадача!) начинается музыка: трубы воют призывную кварту, им в тон пищат скрипки, и вот уже вся громада оркестра усердно пыхтит, словно перегруженный атанор, готовый вот-вот взорваться. Принц-консорт, под руку с супругой, идёт к главному входу. На этом роль мужа королевы в «ритуале» (как и его роль во всём) заканчивается. За королевской четой тянутся остальные — море разноцветных венков. Пора спускаться в бальный зал. А там вокруг меня сомкнётся улыбчивая толпа; даже если я буду сморкаться в рукава и сплёвывать на пол, всё равно найдется какая-нибудь толстокожая двоюродная кузина, которая попытается взять меня под локоть или положить голову мне на плечо; в конце концов я, не выдержав, подсыплю этой кузине в вино крушину — лёгкое слабительное, — но на смену двоюродной придёт троюродная и цикл повторится… Треклятые балы. Треклятые, треклятые балы! Натягиваю на глаза маску: она красная — сегодня разрешены только цвета роз. (Я хотел бы стать чёрной дырой на этом празднике белого, но, увы, чёрных роз не бывает.) Спускаюсь к дверям, за которыми меня ждут музыка, танцы, свет и другие верноподданные её величества. Она постоянно выталкивает меня к ним, бесстрастно и безжалостно, как шестнадцать лет назад вытолкнула в мир. Но что она сделает, если я сейчас развернусь и уйду? Назначит целебные уроки живописи? Лучше живопись, алхимия, поэзия, что угодно лучше, чем… Фобос, неужели ты боишься? Делаю шаг вперёд и попадаю под обстрел любопытных глаз. Терпеть не могу, когда на меня пялятся! Игнорирую, подхожу к стене и замираю в тени, подальше от разношёрстного сборища. Некоторых «гостей» легко узнаю и в масках: например, задрав длинный нос, в окружении дам стоит Элиас ван Даль — любимый бездел… художник её величества. Она и сама рисует. Портретами её кисти — портретами королев прошлого — завешаны замковые стены. Когда я иду по коридору, взгляд какой-нибудь достопочтенной прабабки вечно буравит мне спину… А от маски, оказывается, есть толк. На меня уже не смотрят, меня не узнают и почти не беспокоят глупыми предложениями. Жаль, что под ней не спрячешься от запаха роз — её запаха. Под руку с мужем, лучезарно улыбаясь, королева проходит к трону. Берёт вино, бросает туда лепестки и обменивается с принцем бокалами. Я бы легко мог сделать эти лепестки ядовитыми, если бы захотел. По толпе пробегает шёпот: что-то о любви, которая «крепнет с годами, как вино». Да, любовь, алкоголь, фейерверки, музыка, громкие слова… её величество не скупится ни на хлеб, ни на зрелища, ну же, давайте дружно: «Да сияет вечно Свет Меридиана!». Верещат фанфары, и королевская чета открывает первый танец. Всего их шестнадцать. До поздней ночи. Ненавижу. Постепенно к цветочному аромату примешивается запах пота: музыка звучит всё громче, захмелевшие гости танцуют всё веселее. Я отмахиваюсь от приглашений разряженных дур: простите, с радостью оттоптал бы вам ноги, но сейчас, к сожалению, занят, — меня тошнит. Время тянется ме-е-едленно, будто кто-то тянет его за хвост. Конечно, я мог бы заставить оркестр играть живее — достаточно вмешаться в разум капельмейстера… Но я не буду. Пусть ментальная магия навсегда останется для меня теорией, набором слов на бумаге. Погружаться в чужой разум, в чужие мечты, страхи и надежды — как запускать руку в тёплые, трепещущие внутренности. Брр. Отвожу взгляд от маэстро и вижу что-то большое и красное. Раффлезия! Она приближается, рассекая людей, словно фрегат — морские волны. Какого имдала?! Разве примасы пьют и танцуют? Нет, эта сволочь движется целенаправленно: ко мне. Хочет разрушить моё инкогнито, а впереди ещё столько танцев! Решение приходит мгновенно. Хватаю за рукав первую попавшуюся девицу, бормочу что-то вроде «нехотитепрогуляться» и, не дожидаясь ответа, тащу к выходу. Не побег — тактическое отступление. Короткий коридор, несколько поворотов, в карауле Мирадель (она точно меня преследует!), и вот он: свежий воздух королевского парка. Живые ночные цветы — табак, энотера, маттиола — заглушили вонь убитых роз. А если вслушаться, за ними можно услышать аромат благородных древесных смол и слабый, но непобедимый запах сорных трав. Тысячи растений, переплетённых в гениальной архитектонике, — гармония, и не снившаяся земным музыкантам. Когда-нибудь ноты моего Сада станут её частью… Что у меня в ладони? Что-то бархатное… перчатка? А. Поворачиваюсь к своей спутнице, разжимаю пальцы и отступаю на несколько шагов. Какая странная девица — даже не возмутилась таким обращением. Обычно они болтают без умолку, а эта молчит, глазки в пол, светлую головку опустила, как невинный колокольчик. Однажды меня знакомили с робкой кузиной. Едва мы остались наедине — она попыталась засунуть язык мне в рот. Из неё вышел чудный куст лопуха. Что-то вспыхивает — молния — и начинается дождь. Ну да, в грозовом небе салют будет эффектнее. Создаю вокруг себя непроницаемую сферу, а вот моя спутница зябко ёжится и обнимает обнажённые плечи. Платье на ней по последней моде: голые руки и спина. Красота женского тела безусловна, о да. Пусть помёрзнет. — Вы когда-нибудь задумывались, от чего зависит жизнь на нашей планете?— Отворачиваюсь и иду вперёд, в глубь парка. Если узнала — ей же хуже. — За счёт чего мы с вами существуем? Ветер крепчает. Небо взрезает вторая молния, и мои слова звучат одновременно с громом: — Растения поглощают энергию солнца, животные едят растения, а мы, люди, едим растения или животных. Получается, в определённом смысле, мы все питаемся солнцем. В священных книгах этот процесс описан метафорически: «Жизнь дана от Богов, и Боги есть Свет». Третья молния. Дождь уже бьёт сплошной стеной. Кошусь на девчонку: тугие струи развалили её причёску, капли текут по щекам и шее, маска намокла — вот-вот упадёт, но эта дурочка продолжает молчать. Хм, а ведь прекрасная идея: немая жена! Не только немая, конечно, — ещё глухая, слепая, прикованная к постели, не способная пошевелить и пальцем, и обязательно сирота, чтобы ни одного родственника в живых. Да. Вот она — идеальная супруга. Хотя, нет. Консуммацию брака никто не отменял. — Растения освоили все сферы. Водоросли, например, живут в кипящих горячих источниках, а эдельвейсы цветут под толщей снега. — Я сворачиваю в высокие кусты роз, колючие заросли расступаются и сразу смыкаются за моей спиной. — Камнеломки растут из монолитных скал… — Ах! Не немая. Нет в мире совершенства. Поворачиваюсь к своей спутнице: колючий стебль ударил её по лицу, маска слетела, на носу розовеют дождевые капли — смешались с кровью. А мордашка у неё скучная. Обычная смазливая мордашка, из тех, что забудешь спустя минуту. Разве что уши забавные — синие. Как и губы. И зубами стучит так, что за раскатами грома слышно. Вот и стучи, вот и стой в терновых кустах, раз такая упрямая бесстрашная ду… А ты разве не стоишь там же, упрямый бесстрашный Фобос? Разве ты не сделал именно то, чего хотела королева? Достаточно ей намекнуть на твою несмелость, и вот ты уже гуляешь по кустам с какой-то девицей. Может, ещё поищешь с ней «компромисс»? Девчонка дёргается, когда розы расступаются в стороны, открывая путь. Дура, я отпускаю тебя. Будь благодарна. — Возвращайтесь в зал… Нет, стойте. Снимаю маску — поверить не могу, что согласился! — и протягиваю своей полуобморочной спутнице. — Держите. Она принимает маску дрожащими пальцами — хорошо принимает, правильно, не коснувшись моей руки, — и сгибается в поклоне. Теперь-то точно узнала. На её тощей спине просвечиваются позвонки — ливень лупит прямо по костям. Мне всё равно. Я иду прочь: подальше от музыки, танцев и треклятых любимых роз королевы.