Green Sky Blue Grass

      Конечно, он не стал читать прямо в подъезде. Сунув надорванное письмо в задний карман джинсов, он вышел наружу, позволив городскому гулу оглушить себя, а людскому потоку унести за собой. Какое-то время он бездумно следовал за идущими по улице людьми, но потом, словно очнувшись, огляделся по сторонам и понял, что очутился напротив небольшого парка.       Это было идеальным местом. Солнце стояло в зените, и ярко-голубое небо над головой казалось бесконечным. Дорожки в парке вились вокруг аккуратных ухоженных газонов, и Лэнс, выйдя на середину одного из них, опустился прямо на траву.       Он еще никогда не чувствовал себя таким одиноким. Таким уставшим, слабым и разозленным. Чтобы унять головокружение, донимавшее его теперь каждый раз, когда ему приходилось пройти больше нескольких метров, Лэнс откинулся на траву и несколько секунд смотрел на небо. Ну и жара, пронеслось у него в голове. Ни облачка.       Он достал письмо и бережно расправил сложенный в несколько раз листок. Почерк Кита был таким родным, таким заковыристым и неаккуратным, что в груди защемило.       Я знаю, что ты злишься.       Лэнс изумленно моргнул несколько раз, но первая строчка письма не изменилась. Он стиснул зубы. Ему не показалось.       Я знаю, что ты злишься.       Злись, если тебе хочется злиться. Что плохого в гневе? Он очищает наши души. И если тебе захочется порвать это письмо, так, боже мой, порви его. Это всего лишь письмо.       Он действительно продолжал злиться. Даже если Кит не знал и не мог знать этого. Просто порвать письмо было недостаточно, Лэнсу хотелось разорвать его на мельчайшие клочки и развеять по ветру.       Кит будто догадывался обо всем. Он будто бы видел его – такого истощавшего, жалкого и заброшенного, совсем одного посередине парка в будний день, когда остальные вокруг деловито сновали по своим делам. Кит видел его, хотя и был в тысячах километров от него, просто потому что знал его слишком хорошо. Как никто другой.       При мысли об этом внутри у Лэнса все перевернулось. На мгновение ему даже почудилось, что это произошло не только внутри, но и снаружи – весь мир встал вверх тормашками. Трава, на которой он лежал, была голубой и бескрайней, а небо зеленым – таким зеленым, что от этого щипало в глазах.       Я тоже чувствую злость, писал Кит. И грусть. Она такая глубокая, что если бросить в нее камушек, как в лужу, он никогда не достигнет дна (я уже начал говорить метафорами. Видишь, как все плохо?)       Берлин прекрасен, здесь столько творческих, необыкновенных, креативных людей. Они заражают своей энергией все вокруг.       Ты бы сказал: „Этот город для тебя, Кит. Оставайся здесь навсегда“. Ты ведь всегда считал меня таким талантливым (и да, ты говорил мне об этом чаще, чем я этого заслуживал).       Сейчас я здесь – сижу в кафе прямо напротив берлинской стены, разрисованной граффити, кричащими о свободе духа, и думаю о том, в чем измеряется талант? В чем измеряется необыкновенность? Что есть во мне, чего нет в тебе? Разве я особенный?       Я всегда восхищался тобой. Ты не такой, как я. Ты целеустремленный. Всегда добьешься того, чего хочешь.       И я не талантлив, я точно знаю это. Энтропия разъедает меня изнутри. За что бы я не брался, я никогда не довожу ничего до конца. Даже не знаю, чем это письмо закончить…       Даже не знаю, чем это письмо закончить? Лэнс вдруг понял, что он улыбается. Сначала он только улыбался сквозь слезы, а потом и вовсе рассмеялся во весь голос. И тут же огляделся: не было ли рядом кого-то, кто мог бы принять его за в конец спятившего?       Но он был совсем один. Лэнс продолжил читать – после неуклюжей попытки иронизировать следовали старательно закрашенные шариковой ручкой строки. Огромное количество замалёванных строк, идущих почти до самого конца листа. Лэнс уже даже решил, что Кит и правда собирался оборвать письмо таким образом, пока в самом низу листа не наткнулся на несколько предложений.       Они были короткими – всего-то пару строчек, но при этом такими, что от их прочтения в животе у Лэнса скрутило, словно его ударили под дых.       Сегодня я думал о тебе. Помнишь, как в той песне? „Как бы я хотел, как бы я хотел, чтобы ты был здесь...“       Продолжать не буду – ты знаешь текст.       Кит       Кит думал о нем.       Он думал о нем.       Осознание этого было похоже на эйфорию. Лэнс чувствовал себя невротиком, наглотавшимся транквилизаторов. Спокойным и одновременно счастливым, таким счастливым, что ему хотелось поделиться своими чувствами со всем миром.       Но так получилось, что единственным, на что его хватило, был звонок Пидж. А всем, что она сказала, было:       – Ты идиот, да? Этот парень заваливает тебя письмами. Конечно, он думает о тебе.       Возразить на это что-либо было сложно. Голос Пидж казался уставшим. Тип, заразившийся СПИДом, все-таки довел все до суда, да и, в целом, дела в студии не то, чтобы ладились.       Все вокруг менялось. Это было странно. То, что с тех пор, как пропал Кит, прошло уже столько много времени. Лэнс и не заметил, как успело закончиться лето.       Пидж долго и монотонно рассказывала о своих проблемах, но в последнее мгновение, когда Лэнс совсем не ожидал этого, вдруг спросила:       – Как ты?       Вопрос был таким внезапным, что он даже не нашелся, что на него ответить.       – Ты нормально ешь?       – Если бы ты не говорила по-английски, я бы подумал, что ты моя мама.       Пидж даже не улыбнулась. Лэнс понял это по тягостному молчанию, воцарившемуся в динамике его телефона.       Он невольно посмотрел на свою руку – запястье стало таким тонким, что его любимые наручные часы, которые он часто носил даже дома, свободно болтались на нем, как нелепый футуристический браслет.       – Со мной все хорошо. – Нужно было сменить тему. – Эй, знаешь, что я сделал вчера? Я перевел все часы у меня дома на европейское время, даже те, которые на микроволновке. Прямо сейчас они показывают половину первого ночи.       – Сейчас только шесть вечера…       – В Европе уже за полночь.       Пидж еле слышно вздохнула. Лэнс услышал характерный писк автоматического замка, а потом то, как хлопнула дверца ее машины.       Несколько секунд они оба молчали – возможно, им было больше нечего сказать друг другу, поэтому Лэнс уже собирался нажать на кнопку отбоя, когда Пидж предложила – серьезно и так тихо, что он с трудом разобрал, что она сказала:       – Лэнс… начни пить антидепрессанты, что ли.       Он нервно рассмеялся. Только и сделал, что рассмеялся и послал ее в задницу, но после того, как она повесила трубку, он ощутил стыд и тревогу. Даже не тревогу, почти панику.       Выйдя на балкон, он долго наблюдал за людским потоком на тротуарах и тем, как машины скапливались на перекрестке, а потом спросил себя, что будет дальше.       И не нашел ответа.       Кит продолжал свое путешествие.       Даже после того письма, в котором он первый раз признался, что думает о нем, ничего не изменилось.       Лэнс смял очередное прочтенное послание и зашвырнул его куда-то за диван. На что он вообще надеялся?       Я сейчас в Италии, писал Кит. Здесь мало кто говорит по-английски. Люди просто обращаются ко мне на своем языке и ждут, что я пойму их. Я чувствую себя на другой планете.       Ты ведь понимаешь итальянский? Ты рассказывал, что у тебя была подруга в колледже из Италии. Ты понимал ее?       Очередное письмо оказалось таким коротким, словно Кит посылал его по телеграфу и количество символов было ограниченным. Но он двигался дальше и, быть может, это было единственным, что он вообще хотел сказать.       Он не собирался останавливаться. Не собирался возвращаться – прочтя около пятидесяти его писем, в которых не было ни слова о том, что Кит хотел обратно, Лэнс мог быть уверен в этом.       Лето закончилось слишком быстро, и в Нью-Йорке стремительно холодало. Некоторые дни все еще светило солнце, но иногда дождь заряжал с утра и лил до самой ночи. Впрочем, если не выбираться из кровати, подобные вещи теряли значение.       И Лэнс не выбирался. Но чаще всего он засыпал прямо на диване и, проснувшись после обеда, проводил остаток дня на нем. Слишком уж кружилась голова, стоило встать и пройти хотя бы пару метров.       Да и зачем было ходить куда-то, если с каждым новым письмом он оказывался в другом месте, в другой стране, на другом конце света. Кит нигде не задерживался надолго.       В одну из недель, когда погода снаружи была совсем дрянной уже больше трех дней, Лэнс обнаружил в почтовом ящике конверт, оказавшийся ощутимее тяжелее остальных.       Долго гадать не пришлось – стоило ему трясущимися руками разорвать конверт, как на пол высыпалась довольно толстая стопка фотографий.       Лэнс сначала даже и не понял, что это означало. Он машинально наклонился и поднял одну из фотографий с пола. Ее глянцевая поверхность была на удивление холодной, а человек, смотревший с нее ему прямо в глаза, показался незнакомым.       Но только в первую долю секунды, во вторую – Лэнс ощутил такой сильный испуг, словно его без предупреждения столкнули с крыши высотного здания.       Кит был другим. Неузнаваемым. Чужим и настолько далеким, что внутри все болезненно сжалось.       Лэнс лихорадочно собрал фотографии с пола и просмотрел стопку с начала до конца несколько раз. Испуг все еще не проходил, но стало немного лучше. Быть может, он просто отвык от того, чтобы видеть его лицо? В реальности, а не в беспорядочных размытых сновидениях.       Наверное, все дело было именно в этом.       Кит все еще был похож на себя. Был самим собой. Просто словно стал немного старше, а его волосы отросли, пусть и не до такой степени, чтобы можно было сказать, что его прическа по-настоящему изменилась. Она все еще была такой же дурацкой, как у участника рок-фестивалей семидесятых годов.       А еще он загорел. Перестал быть бледным, как смерть. Может, чаще бывал на свежем воздухе? Лэнс мгновенно отмел зародившуюся где-то в подсознании тревожную мысль о том, что Кит мог жить на улице. Его волосы, конечно, как и всегда были в катастрофическом состоянии, но одежда казалась чистой и относительно новой.       С ним было все хорошо. Даже слишком хорошо, с горечью подумал про себя Лэнс. На заднем плане некоторых фотографий мелькали такие же загорелые, как и Кит, люди, голуби, вымощенные камнем мостовые, необыкновенно красивые здания и даже пальмы. Он был у моря.       Кит, никогда особенно не любивший солнце и жару. Для того, чтобы затащить его с собой на Кубу, Лэнсу всегда приходилось упрашивать его несколько недель.       Злость снова поднялась изнутри, и Лэнс не собирался противиться ей. Он был зол настолько, что понял, что хочет разнести что-то, и этим чем-то оказалась акустическая гитара Кита. Нельзя было сказать, что она была уж очень-то крепкой. Трухлявый кусок мусора – треснула уже после второго удара об стену.       Несмотря на то, что для ее уничтожения ему не потребовалось и пяти минут, после этого Лэнс почувствовал себя совершенно обессиленным. Он задыхался, руки тряслись мелкой дрожью, а голова кружилась так сильно, что пришлось вернуться на диван.       Хотя больше ничего другого ему и не хотелось.       В один из вечеров к нему зашел Широ. Наверно, закрыл бар раньше или снова взял кого-то на подработку, рассеянно подумал Лэнс, услышав знакомый голос в домофоне.       Им обоим было неудобно. Широ не был в его квартире с того момента, как в ней поселился Кит, кроме того, Лэнс не помнил, когда он вообще в последний раз разговаривал с живым человеком. Неделю назад, когда выходил, чтобы купить еды в соседнем супермаркете?       Широ не сверлил его глазами, как Пидж, но Лэнс отлично знал, что тому хватило и одного мимолетного взгляда, чтобы оценить ситуацию. Поэтому и не мог заставить себя посмотреть ему в глаза.       Они прошли вместе в гостиную. В руках у Широ был пакет, забитый плоскими коробками, подозрительно пахнущими расплавленным сыром и томатным соусом.       – Ханк сказал, что Пидж сказала, что ты ничего не ешь.       – Эта Пидж… – Лэнс закатил глаза, но Широ уже мягко втиснул пакет в его руки. Пришлось взять, хотя Лэнс и ума не мог приложить, что ему делать с таким количеством пиццы.       Широ без приглашения опустился на диван – Лэнс удивился тому, что этот жест не вызвал у него никакого раздражения. Он был слишком естественным, таким же естественным, как и теплый успокаивающий взгляд, которым Широ окинул его с ног до головы:       – Если ты хочешь поговорить о…       – О парне, сбежавшем на другой конец света, чтобы добиться моего внимания? Нет, не хочу.       Широ понимающе кивнул. Он сцепил руки в замок, устроив локти на коленях, и, бросив взгляд на часы, которые висели над входом на кухню, спросил:       – Остановились?       – Нет, это... – Лэнс запнулся, вспомнив реакцию Пидж на его рассказ по телефону, – неважно. Как дела в баре?       Почти машинально, не думая, о том, что делает, он достал из пакета одну из коробок и, раскрыв ее, пробормотал:       – О, „текс-мекс“… моя любимая.       Вид расплавленного сыра заставил его желудок свернуться, но Лэнс упрямо взял в руки один из геометрически правильных треугольных кусков и проглотил его практически за несколько секунд. Он не чувствовал вкуса – только то, что пицца была нестерпимо острой и горячей. Такой горячей, что на небе мгновенно образовалось несколько волдырей.       Лэнс взял в руки еще один кусок. А потом еще один и еще один. Он судорожно запихивал в себя пищу, пока не услышал голос Широ:       – Может, не стоит…       – Сначала ты приносишь мне еду, а потом просишь меня не есть?       – Нет, ешь. Пожалуйста, ешь.       И Лэнс продолжил отчаянно запихивать в себя нескончаемые куски теста с расплавленным сыром. Хотя разрешение Широ было последним, что его интересовало. В желудке творилось что-то невообразимое, но на это было тоже наплевать. По крайней мере, во время еды ему не нужно было смотреть на сидящего рядом человека.       – Пидж сказала, вы созваниваетесь.       Нехотя оторвавшись от поглощения пиццы, Лэнс демонстративно поморщился:       – Ну да. Кому-то же нужно рассказать о проблемах со своей драгоценной студией…       – Не думаю, что дело в этом…       – Ах да, и мне стоит начать пить антидепрессанты. Это она так сказала.       Лэнс попытался иронично фыркнуть, но сделать это с набитым ртом оказалось не так уж и легко. Тошнота подкатила к горлу, и он, мученически усмехнувшись, взял в руку последний кусок.       – Как думаешь… мне стоит?       Он с трудом поднял взгляд на Широ, ожидая всего, что угодно, но тот только отрицательно качнул головой. Облегчение было таким сильным, что захотелось плакать. Прижаться к теплому широкому плечу Широ и плакать без остановки, пока не закончатся силы.       Лэнс с усилием сглотнул – во рту горело от чили, и он уже собирался встать с дивана, чтобы налить себе стакан воды, как вдруг Широ обнял его. Это было настолько неожиданно, что Лэнс рефлекторно дернулся, пытаясь высвободиться из сжимающих его сильных рук, но быстро осознал, что это бесполезно, и затих.       – Мне так стыдно, – через несколько секунд глухо простонал он и ощутил, как объятия Широ стали еще чуточку крепче.       – Это ничего.       – И у меня подбородок в томатном соусе.       – Ничего страшного, – тихо повторил Широ.       Лэнс уже не пытался вырваться – напротив, он прижался к телу обнимающего его человека еще сильнее и, уткнувшись носом в его грудь, закрыл глаза.       Съеденная пицца превратилась в желудке в настоящий камень – Лэнс был почти уверен, что вряд ли сможет переварить ее. Его уже немного подташнивало, а их короткий разговор выжал из него все силы – он чувствовал себя таким уставшим, что не был больше в силах даже пошевелится.       Да и нужно ли было?       Его все-таки вырвало.       Уже потом, когда Широ наконец-таки ушел, предусмотрительно забрав с собой остальные коробки.       Согнувшись над унитазом, Лэнс довольно долго обессиленно пялился на ошметки фарша и кукурузные зерна, плававшие в воде. Тело еще несколько раз сотрясали рвотные позывы, но внутри не осталось больше ничего, и, свернувшись в клубок на кафельном полу, он закрыл глаза.       Казалось, он отключился на время. Это даже не было похоже на сон, скорее на смутное тяжелое забытье, словно проваливаешься в черную дыру. Все тело затекло, а в квартире было темно – поднявшись с пола, Лэнс включил свет и несколько раз прошелся по пустым комнатам без какой-либо определенной цели.       После тех неловких объятий он заставил себя рассказать Широ о фотографиях, но тот оказался настолько деликатным, что не стал просить показать их. Это было глупо, глупо и странно, но Лэнсу не хотелось показывать фотографии никому, будто бы они были чем-то интимным. И Широ не стал настаивать.       Замерев посередине гостиной, Лэнс внезапно подумал о том, что так и не понял, зачем тот вообще приходил. Чтобы поддержать? Проследить за тем, съел ли он хотя бы пару кусочков ханковской пиццы? Поговорить о Ките?       Что-то ускользало. Тот другой, скрытый, но в то же время лежавший на самой поверхности смысл.       Лэнс невольно окинул комнату рассеянным взглядом: коробки от съеденной пиццы на журнальном столике больше не оказалось. По всей видимости, Широ выкинул ее в мусор. Хотя Лэнс не мог вспомнить, когда тот сделал это…       Он вздрогнул и снова внимательно посмотрел на столик, стараясь сфокусировать взгляд. Коробки там действительно больше не было, но зато был конверт.       И Лэнс никак не мог припомнить, что положил его туда.       На конверте знакомым почерком был выведен адрес Широ, но письмо не было распечатано. Обратного адреса тоже нигде не оказалось.       Кит писал ему?       От мысли об этом Лэнса затрясло. На самом деле Широ ведь мог знать, где был Кит, он наверняка знал… В конце концов, Кит считал его своим чертовым старшим братом.       Это было нечестно. Несправедливо и настолько больно, что некоторое время Лэнс только бездумно смотрел на письмо в своей руке, не в силах открыть его.       Но потом, когда его беспомощная ярость немного улеглась, пришло осознание того, что Широ по какой-то только ему понятной причине не стал читать письмо. Кит адресовал свое послание именно ему, а он… он даже открывать его не стал.       Или он хотел…       Лэнс стиснул зубы и вскрыл конверт.       Широ,       надеюсь, у тебя все хорошо.       Остановившись на мгновение, Лэнс сделал глубокий вздох, чтобы успокоиться. Ему не стоило читать это. Письмо было адресовано не ему, но даже это не было самым страшным.       Гораздо хуже было то, что здесь Кит был совсем другим. Уже с самых первых строчек. Он обращался к Широ по имени.       Ни в одном из всех тех писем, которые Лэнс получил за все это время, Кит не обращался к нему так.       Извини, у меня плохая память на адреса и, если я ошибся в номере дома, ты вряд ли прочитаешь это. Но мне бы очень хотелось, чтобы ты прочитал.       Понятно. Лэнс конвульсивно втянул в себя воздух. Ему явно не стоило читать дальше, но он не мог остановиться.       Я сейчас в Барселоне, но это мой последний день тут. Нужно двигаться дальше. Чем больше я остаюсь на одном месте, тем хуже мне становится. Это как проклятье. И я не знаю, в чем я провинился.       Прости. Наверное, мне просто стоило позвонить тебе. Я хотел бы услышать твой голос… (но это было бы нечестно по отношению к Лэнсу. Кстати, как он? Скучает по мне хоть немного?)       – Серьезно, Кит? Я убью тебя.       Лэнс сам удивился тому, насколько спокойным он был. Спокойным и опустошенным, словно из него разом вырезали все чувства. Он продолжил читать.       Вчера я говорил по телефону с моим отцом. Это было странно, потому что, знаешь… все было не настолько плохо. Он сказал, что я могу вернуть ему деньги, когда у меня появится возможность. Это не срочно. Он был вежливым и даже спросил, как погода там, где я сейчас нахожусь.       И мы говорили о маме. Знаешь, он никогда не рассказывал мне о том, что ее семья с севера Хоккайдо. Где-то за Ашикавой. Ты когда-нибудь был там?       Я потом весь вечер думал об этом. Все-таки Хоккайдо так далеко. И я ни разу не был там. Но я записал адрес на всякий случай.       Пожалуйста, скажи мне, что ты думаешь об этом… Извини, привычка. Просто подумай об этом, хорошо?       Твой Кит       Хоккайдо оказался самым северным островом японского архипелага. Лэнс так долго рассматривал его на картах Гугла, что у него под конец разболелась голова.       Кит не слишком распространялся о своей семье, единственным, что знал Лэнс, было то, что его мать умерла еще до того, как он пошел в начальную школу, и отец разорвал отношения со всеми родственниками с ее стороны, будто они были больны чумой.       Но они все еще были живы. Там, на этом странном далеком острове.       Найдя в интернете пару статей о Хоккайдо, Лэнс настолько погрузился в чтение, что даже и не заметил, как прошло несколько часов.       Снаружи пошел дождь. Он словно вобрал в себя все остальным звуки – Лэнс не слышал больше ничего, кроме его убаюкивающего шелеста.       Может, именно дождь был виной всему. Или усталость. Лэнсу показалось, что телефон выскользнул из его руки и скатился куда-то на пол. Он свесился с дивана и попытался нащупать его внизу, но пальцы встретились внезапно с чем-то мягким, холодным и неприятно мокрым.       Лэнс поднял голову и обомлел. Снежные хлопья непрерывно сыпались сверху – они ложились на землю вокруг, на его одежду и лицо.       Было холодно. Лэнс посмотрел на свои ноги – на нем были только домашние тапочки, промокшие насквозь почти мгновенно. Еще несколько секунд – и пальцы на ногах превратились в лед.       Он вдохнул в легкие морозный воздух. Почему он был здесь? Кто решил это за него?       Снова посмотрев перед собой, Лэнс вздрогнул всем телом и тут же перестал задавать себе все эти бессмысленные вопросы.       Прямо перед ним стоял Кит. Как Лэнс, он был одет не по погоде, но было похоже, что холод не слишком волновал его. Его кожа была бледной, а вовсе не загорелой, как на фотографиях, и только щеки приобрели слабый розоватый оттенок.       Но он улыбался. Он смотрел на Лэнса и улыбался. И будто бы ждал чего-то.       Его рука была такой теплой. Лэнс совсем не ожидал этого, когда взял его ладонь в свою и сказал еле слышно:       – Я прошел тысячи миль…       – Что? – непонимающе переспросил Кит.       – Я прошел тысячи миль, – уже уверенней повторил Лэнс и понял, что дыхание, врываясь изо рта, превращается в пар. Медленно, но верно его начинал бить озноб. – Перешел вброд реки, переплыл моря, преодолел высокие горы. Я страдал и перенес все трудности, выпавшие на моем пути.       Кит продолжал улыбаться, но его улыбка стала грустной. Он осторожно стиснул ладонь Лэнса в ответ, а потом, поднявшись чуть выше, ласково погладил его худое запястье.       Лэнс вдруг вспомнил, как тот, другой Кит, сжимал его запястье за столиком в кофейне и каким липким и отвратительным было его прикосновение.       – Я устоял перед искушением…       Кит вопросительно поднял бровь, а Лэнс продолжал – поспешно, почти лихорадочно:       – Я устоял перед искушением и я следовал прямиком за солнцем только ради того, чтобы стоять сейчас рядом с тобой и сказать тебе, как сильно…       – Как сильно я люблю тебя?       Лэнс кивнул, чувствуя, как его щеки потеплели от смущения. Его трясло все сильнее и сильнее. Он подался вперед и понял неожиданно, что теряет равновесие. Все вокруг – незнакомые улицы, снежные хлопья и раскрасневшееся от холода лицо Кита слилось в один белый непроглядный вихрь. Все грозилось раствориться. Исчезнуть в одну секунду.       Но Кит держал его. И не собирался отпускать.       – Я здесь, – прошептал он, – здесь, с тобой.       Лэнс открыл глаза и понял, что он все еще лежит на диване в гостиной. Телефон валялся на полу на расстоянии полуметра от него. Он спал? Это был сон?       Облизнув губы, Лэнс осознал, насколько они были сухими. Хотелось пить – он так сильно вспотел, что из его тела вышли, наверное, последние остатки жидкости. А еще в комнате было холодно – так холодно, что его незамедлительно стало трясти.       Совсем как во сне.       Он коснулся ладонью своего лба. У него был жар?       Глупости. Лэнс заставил себя принять сидячее положение на диване и потянулся к телефону. Стоило ему разблокировать экран, как на том высветилась так и не закрытая страница браузера. Снежный фестиваль в Саппоро, Хоккайдо…       Разве Кит не собирался туда? В смысле, не на фестиваль, на этот остров. Лэнс растерянно помотал головой, отгоняя остатки сна.       Все-таки Хоккайдо так далеко. И я ни разу не был там. Но я записал адрес на всякий случай       Адрес? Лэнс несколько раз моргнул. Кит во сне улыбался. А он уже и забыл, какой классной была его улыбка…       – Но я записал адрес на всякий случай… – хрипло произнес он вслух и тут его осенило, – адрес?!       Несмотря на головокружение и озноб, Лэнс выпрямился и сел на диване. У него наконец был адрес. Они могли увидеть друг друга…       Он резко вскочил с места, стряхнув с себя последние остатки сна. Макбук Кита оказался совсем близко – на журнальном столике возле дивана.       Хоккайдо был последним пунктом назначения, мелькнуло у него в голове. Тем местом, в котором бессмысленное путешествие Кита наконец обретало свой огромный, величиной с целую Вселенную смысл. Словно сотни дорог, тянущихся по всему миру, неожиданно встречались в одной точке.       И Кит ждал его там. Лэнс не понимал самого себя, не понимал собственной непонятной уверенности в этом, ведь письмо было адресовано даже не ему, а в момент его написания Кит был вовсе не на Хоккайдо, а в Барселоне. Но несмотря на это, Лэнс не колебался.       Он не колебался, когда вбивал в строку поисковика запрос на авиабилеты до Саппоро. Не колебался, когда увидел, что ближайший рейс длился двадцать часов и стоил около тысячи долларов.       Он откинулся на спинку дивана только на мгновение, только для того, чтобы справиться с головокружением, потому что странная лихорадка не отступала, а стала еще хуже. От озноба у него зуб на зуб не попадал, а на висках выступил холодный пот.       Но Лэнс позволил себе расслабиться всего-то на секунду, в следующую – он снова открыл глаза и наклонился на ноутбуком. В следующие две – сосредоточенно пробежал глазами по странице, сверяя последние детали.       И кликнул мышкой.