После вдоха

      Дни шли своим чередом. После пробуждения я долго валялся в кровати, пялясь в потолок и ни о чем не думая, лишь иногда вздрагивая от смутного беспокойства, через секунду вспоминая, что волноваться не о чем. В такие моменты я неосознанно начинал прислушиваться: не плачет ли в своей комнате Март? До расслабленного таблетками сознания далеко не сразу доходило — он дома, тогда как я тут, в лечебнице.       Далее, когда улыбчивые санитары начинали вежливо стучаться в дверь, мне приходил вылезать из плотного кокона одеял и, огрызаясь ожидающим меня за дверями докторам, одеваться. Через несколько дней моего пребывания в лечебнице, Коллинз наконец разрешил снять мягкие перчатки с рук и даже выдал мне нормальную одежду, вместо свободного больничного балахона. Теперь мой гардероб составляли: белая футболка точно моего размера, обтягивающая грудь и живот; серые спортивные штаны на толстой резинке; серая рубашка на железных клепках вместо пуговиц; белая толстовка, которая, к моей радости, оказалась больше нужного размера, и в которой наконец-то я чувствовал себя уютно и защищенно. Всю новую одежду я надевал на себя всю разом, стремясь скрыть как можно больший объем своего тела и, сильнее всего, бинты на запястьях. Во время перевязок я видел, как неровно исполосованная кожа, будто в тот вечер я не просто хотел перерезать пару жизненоважных сосудов, а полностью отрезать себе кисти. При попытках вспомнить, что же я чувствовал тогда, голова взрывалась болью и во рту появлялся горький привкус. Я в страхе отбрасывал эти воспоминания, боясь, что мои догадки окажутся правдой.       Ближе к обеду, после уколов и обязательных перевязок, я ходил в общую комнату. Признаться, будь в моей палате телевизор, или если бы книги из общей комнаты разрешали уносить в палаты, я бы не появлялся в этом огромном, шумном месте. С каждым днем потолок все сильнее давил на меня, грозя пышными бутонами коснуться волос, а люди, которые привыкали к моей внешности, становились все более дружелюбными. Постоянные улыбки, приветствия, ничего не значащие вопросы… Я старался огрызаться и игнорировать особо приставучих личностей, но постоянно находились все новые и новые пышущие дружелюбием ублюдки, которые, казалось, целью жизни поставили разговорить меня.       Возможно, мне просто казалось, что вокруг безобразно суетно. За тот год, что мы жили с Дино, я редко куда-то выбирался и тем более избегал людных мест. Может, просто теперь дает о себе знать долгая изоляция от мира? Подобные мысли раздражали меня, и я признавался сам себе: если эта вечная кутерьма приторной вежливости и есть мир — я не хочу быть его частью.       Легкой отдушиной в этом стерильном мире для меня стал Девид. Он совсем не был похож на Гаррета, с которым мы так удачно сошлись характерами, но и с этим неловким парнем мне удалось найти общий язык. Он был простым. Наивным, добрым, доверчивым. Ему можно было откровенно соврать, и он бы не понял этого. С Гарретом каждое слово было подобно шагу по минному полю — прокололся где-то, и вот глаза омеги уже сияют радостью скорой наживы, я сам себя я чувствую не человеком, а лабораторной мышкой с испуганными щелочками красных глаз. С общении же с Девидом все было совершенно по-другому — и мне это нравилось.       Мы часто садились рядом, в конец зала, выбирая себе издания и на долгие часы проваливаясь в них. Иногда Девид тихо хихикал написанному в книге, или начинал ерзать, когда происходящее на желтоватых страницах будоражило его. В такие моменты я отрывался от своих книг, чтобы задержать взгляд на нем: на его наивном выражении лица, выражающем одну, чистую эмоцию, за его напряженными, жилистыми руками и кадыком, что вверх-вниз скользил под кожей, когда парень сглатывал. Это были простые, живые эмоции, без примеси лести, наигранности, или вежливости. Он говорил и поступал так, как считал нужным, ни секунды не сожалея о своих действиях. Быть может, я видел в нем себя когда-то и жалел, что не могу вернуться в те светлые времена.       — Тебя не часто навещают, да? — прямо спросил я однажды, когда мы по-своему обыкновению убивали время чтением. Взглядом я следил за упитанным пареньком, которого провожали к дверям. У распахнутых створок его терпеливо дожидались какие-то люди, одетые в гражданскую одежду.       — У меня только брат, и он чаще всего занят. — Девид проследил за моим взглядом и едва заметно улыбнулся. — У него семья: муж, дети.       — Ясно… — протянул я, вспоминая Дино. Поэтому он не приезжает уже неделю, слишком занят? Или Коллинз наплел ему что-то про мое восстановление и держит подальше «раздражитель»? Противно заныло в груди — я хочу увидеть Марта.       — А у тебя кто? — просто спросил бета, легким вопросом неожиданно вырывая меня из задумчивости, заставляя сердце биться чаще. Что сказать ему? Соврать? Или признаться, что у меня семья? Придется ли потом ему объяснять, как так вышло? Придется ли показывать их ему? Не будет ли это слишком геморно?..       — У меня тоже, — я сглотнул вязкую слюну и решительно, словно в омут с головой, продолжил: — У меня семья: муж, ребенок.       — Да-а? — Девид улыбнулся и придвинулся чуть ближе ко мне. Глаза его горели ровным кострищем интереса. — А кто у тебя: омежка, бета или альфа? И сколько ему? Твой ребенок? А фотки есть?       Отпрянув от камнепада неожиданно посыпавшихся на меня вопросов, я натянуто улыбнулся: игнорировать его открытую, теплую ухмылку было невозможно. Я, конечно, догадывался, что так и будет, все же Девид слишком наивен, чтобы уловить напряжение в моем неловком признании, но его интерес возбудил во мне что-то вроде гордости. Никогда не думал, что это чувство пробудит в глубине моей душе подобные откровения, но сейчас я всем своим истерзанным существом ощущал гордость за то, что имею. Да, я смог завести ребенка, доростить его до сегодняшнего возраста, и муж… Это не было пресловутой горстью омеги за выполнение возложенных на него социальных ролей: что-то более личное, как осознание того, что я не совсем потерян для мира, что я могу социализироваться, что я еще выздоровею.       Приосанившись и на секунду словно забыв, сколько проблем я принес своим альфам, я сказал:       — У меня альфа. Двухлетка, зовут Март. Фоток, к сожалению, нет, но он больше похож на мужа, чем на меня, — на секунду я запнулся, с ужасом осознав, что совершенно не знаю, как продолжить, а потоки слов, готовые вырваться из меня секунду назад, вдруг иссякли. Собравшись, я все-таки сентиментально закончил. — Он настоящий милашка.       — Это здорово! Иметь ребенка, несмотря на то, что ты здесь… — слова Девида отдавали искренним уважением и радостью за чужую счастливую судьбу, но мне от них вдруг стало горько. Не так уж все радужно в нашей семье, как, возможно, могло показаться. А бета меж тем без стеснения продолжил: — Ты родил еще до болезни, да?       — Нет, — честно ответил я, не до конца осознав подвох вопроса.       — О-о-о, — уважительно протянул Давид, глядя на меня новым взглядом, взглядом, отражающим почтение. В его мутных, цвета мха осенью, глазах я будто бы встал на ступеньку выше, преодолев поставленный им же барьер: психически больной человек и ребенок вещи не совместимые. В моей душе на секунду вспыхнуло возмущение, но тут же угасло. В чем-то он был прав, достаточно вспомнить как тяжело мне временами приходилось с Мартом, и Дино с нами обоими.       — Ну, им в основном занимается муж, — сказал я, чтобы хоть как-то разрушить идеалистическую картинку, которая, вполне возможно, сложилась сейчас в голове Девида о нашей семье. — Пока я тут он тоже за ним присматривает.       — Он молодец, — коротко заметил бета и его взгляд внезапно стал серьезным. — Я бы так не смог.       — Я бы тоже, — вырвалось у меня, и, с досадой сжав губы, я поспешил спрятать в книгу мечущийся взгляд.       В самом деле: что было бы, если болен был бы мой муж, а меня легли не только заботы о нем, но и все копошение для поддержания нашего существования? На секунду мне показалась смешной это мысль: как выглядел бы высокий широкоплечий Дино, пугающийся моих прикосновений и бьющийся в истерике, но родившийся было в легких смешок встал в горле. Словно на очень четкой фотографии я мгновенно представил его: запавшие глаза, сухая бледная кожа и углы костей там, где когда-то были мускулы, посеревшие волосы, завязанные в неаккуратный хвост где-то на макушке и затравленный, слезящийся взгляд. Где-то внутри больно заныло не просто сердце — разом все испуганно сжавшиеся органы, и мне стало ужасно стыдно за свою идиотскую ухмылку. Я не просто не хотел видеть своего мужа таким, просто внезапно навалилось осознание, что если я, омега, лечусь после подобного третий год, то он, наверное, вовсе остался бы в клинике пожизненно. И мои сегодняшние травмы можно сравнить с несколькими переломами, пусть даже если это будут переломы позвоночника, то он стал бы глухим колясочником, попавшим под многотонный самосвал.       Поддавшись этим мыслям, я не сразу заметил, как к моему креслу подошел один из санитаров и аккуратно положил руку на его спинку. Заметив неожиданно появившуюся конечность, я крупно вздрогнул и, втянув голову в плечи, поднял взгляд на стоящего рядом. Санитар одобряюще улыбнулся, тут же убирая руку и поднимая ее в примирительном жесте.       — Май, к вам пришли посетители, — дружелюбно сказал он, улыбаясь уголками губ. Он нравился мне больше всех здешних работников (в особенности больше Коллинза) своим спокойствием и вольно блуждающей на губах легкой усмешкой. Она не выглядела натянутой или неестественной, скорее немного удавленной: как у человека, внезапно оказавшегося в незнакомом, но крайне приятном месте. Сам по себе этот парень, которого звали Амин, был выше меня на пару голов и поражал широтой плеч и слаженностью фигуры, но из-за доброго взгляда все равно напоминал мне не монстра из-под кровати, а большого доброго сенбернара. Поддавшись порыву, я даже разрешил ему называть меня по имени и, по его счастливо блеснувшим глазам, понял, что не прогадал с кредитом доверия.       — И кто на этот раз? — спокойно спросил я, медленно поднимаясь с кресла и стараясь не выдать внутренний трепет: все-таки, гости у меня бывают далеко не так часто, как хотелось бы, и сейчас я рад был любой возможности пообщаться немного с внешним миром.       — Омега с ребенком. Просил представить его как Альберта, — вежливо ответил Амин, отходя от меня на шаг, соблюдая дистанцию. За это я тоже был ему благодарен: не смотря на добрый нрав, он все еще оставался внушительным и сильным, и временами я вздрагивал при взгляде на него.       — Понятно, — поборов желание остаться в кресле, я выпрямился и махнул рукой Давиду. — Скоро приду.       — Не торопись, — кинул он мне в след, улыбаясь, и снова вперился в книгу. Только теперь, вместо отрешенно любопытного его взгляд был теплым и даже немного счастливым. Может, я даю ему надежду? Он видит меня, сломанного и сломленного, но имеющего какую-никакую, но семью, и хочет повторить мой случайный триумф? Помнится, он говорил, что некоторое время назад проходил интенсивное лечение. Наверное, именно с того времени, времени одиночного заключения и набившей оскомину возможности думать обо всем на свете, ему и хочется социализироваться. Завести друзей, найти себе пару, может — сделать ребенка. Это, казалось бы, такие простые и естественные вещи, но для него, находящего взаперти, подобная судьба звучит как сказка. И я, долгое время живший в коконе собственных страхов и мечт, прекрасно понимал его.       В коридоре было прохладно и, неторопливо идя вслед за санитаром, я кутался в кремовую толстовку. На губах плясала самодовольная усмешка: мне даже в сегодняшнем моем коматозном состоянии может кто-то завидовать. Может, это знак того, что не все еще потеряно?       — В последнее время к вам зачастили гости, — мягко сказал Амин, бросая на меня быстрый взгляд. Несмотря на то, что он говорил довольно тихо и вежливо, он звука голоса я, вырванный из своих раздумий, в которые уже успел закутаться с головой, вздрогнул. Встретившись взглядом с санитаром, я вымученно улыбнулся.       — Какая забота, верно? Я бы на их месте радовался, а они все таскаются… — конец фразы получился смазанным из-за внезапно дрогнувшего голоса. Я не знаю, как сам поступил бы в такой ситуации и не знаю, чего требовать от них. Сейчас я просто рад тому, что меня не забыли.       — А мальчик, который пришел с омегой, вам кто? — продолжил Амин не замечая, или стараясь не замечать, моей неловкости. В какой-то мере я был даже благодарен ему за это: он не заострял внимания на моем состоянии, а разговаривал как с самым обычным, нормальным человеком.       — Сын, — с тупой гордостью, которую страх и отвращение к себе тут же загнали в самый дальний угол сознания, ответил я.       — Ух ты, — санитар улыбнулся, снова встречаясь со мной взглядом.       — Что, больше на внука похож?       — Скажите тоже, — Амин махнул рукой, будто сказанное мною было хорошей шуткой. — Больше на братика похож.       — Скажешь тоже, — передразнил я, чувствуя, как поднимается медленно заваливающееся было настроение. Да, я иду на встречу с сыном, который не видел меня уже больше недели, и с отцом мужа, наверняка сейчас обвиняющем меня в безделии, но могло быть и хуже. Например, снова мог бы припереться детектив…       — Вот, сегодня вы в голубой комнате, — Амин остановился возле небесного цвета двери, первой в ряду своих разноцветных братьев. — Я приду через полчаса, или, если закончите раньше, можете позвать меня кнопкой рядом с дверным косяком. Удачного свидания.       — Когда ты говоришь «свидание» создается впечатление, что я срок мотаю, — бросил я, стараясь собраться с силами и заставить себя повернуть плоскую ручку.       — Так это и есть срок, — ответил санитар, и пояснил: — Срок, необходимого нахождения здесь для вашего полного выздоровления. Давайте-давайте, — он хотел подтолкнуть меня в спину, но на пол пути остановил руки и одобряюще улыбнулся мне. — Вас уже заждались. Ухмыльнувшись его глупой шутке, я толкнул дверь и вошел в комнату.       — Кто это к нам пришел? — не смотря в мою сторону спросил Альберт у Марта, утроившегося на его коленках. В альфы во рту был цветной прорезыватель, который он увлеченно грыз, но стоило Альберту закончить фразу и он выронил его из приоткрытых губ. Сначала непонимающе подняв глаза на омегу, Март только через пару секунд посмотрел в мою сторону и, когда заметил все-таки мой неловко мнущийся силуэт вдруг всплеснул руками и громко что-то пропищал.       Его пухлые ручки потянулись ко мне, и уже в следующее мгновение, не заметив, как оказался у широкого дивана, на котором с ребенком сидел Альберт, я сжимал радостно трепыхающееся тельце в своих объятьях. Тонким голосом малыш рассказывал мне что-то, крутя головой и силясь заглянуть в мое лицо, его ладони сжимали мои плечи и гладили волосы, а сердце, которое было сейчас на уровне моей груди, билось, я слышал, часто-часто.       — Добрый день, — неловко пробурчал я, заметив, как со смесью надменности и интереса Альберт наблюдает за мной. Подсадив Марта на свои руки, я встал и, немного отойдя, сел на другой край дивана.       — Добрый, — согласился он, не спуская с меня оценивающего взгляда. Наконец, когда прятать глаза стало максимально неловко, он выдохнул и прикрыл веки, давая мне секундную передышку. — Как ты себя чувствуешь?       — У-уже лучше, — сказал я, крепче обнимая доверчиво замершего на моих руках Марта. Может, мне показалось так, но с нашей последней встречи он похудел. — А Дино почему… нет?       — Он на работе. — Альберт выдохнул и картинно развалился на диване. — Сейчас, пока тебя нет дома, он хочет взять больше смен чтобы потом иметь возможность брать отгулы. Мы с Мартом уже второй день сидим вдвоем: вот, решили выбраться хотя бы к тебе.       — В-вот как… — То есть, Дино не знает об этой вылазке? Будет ли он доволен решением своего отца? Разозлится ли? — И как вам… с Мартом?       — Ну, он спокойный малыш. Упрямый временами и иногда начинает дуться без причины, но с ним просто. Дино был куда более трудным ребенком: если ему не нравилось что-то, он предпочитал закатить истерику, или устроить погром. Я даже рад, что он эту разрушительную привычку по итогу оставил в переходном возрасте.       — Хех, а он изменился, — забывшись на секунду ответил я, вспоминая вечно спокойное лицо мужа, которого было очень трудно вывести из себя.       — Конечно. Я не хочу сказать, что это было плохо, или хорошо, но во время учебы мой сын действительно будто бы был другим человеком относительно того, что стало теперь. Попроси его кто-нибудь в те времена помочь — послал бы прямо в лицо, а теперь вот, работает в Следственном Комитете. Хотя, стоит ли этому удивляться? — Альберт картинно пожал плечами. — Мы все меняемся.       Я кивнул, завороженно наблюдая за омегой напротив. Несмотря на то, что он говорил, в общем-то, простые и понятные вещи, монолог его сейчас, из-за возвышенной ли позы, или уверенного выражения лица, казался настолько правильным и ощутимо красивым, что мысли о чем-нибудь другом во время него вдруг показались мне кощунственными. Наверное, именно этим он и привлекает в себе людей: серебряной точностью движений, уверенностью взгляда и жестов, открытыми суждения, спорить с которыми — глупо.       — Ну, а ты, как сам думаешь, поменялся? — заметив, как я вздрогнул, Альберт пояснил: — С юности, я имею ввиду.       — Эм, наверное, — вспоминая свою развязную юность промямлил я. А ведь еще до наступления долгожданной половой зрелости я любил находить приключения на ставшую в будущем разменной монетой пятую точку: вспомнить только наши походы с провизией, состоящей из двух шоколадных батончиков, за десяток километров через лес в другую деревню, купания в старых песочных карьерах, заполненных строительным мусором, а угнанный байк, за который отец потом отчитывал меня. Я плохо помню, откуда взял то рычащее на последнем издыхании чудо, но владельца мы так и не нашли, и железный конь до сих пор пылится в гараже родительского дома. — У меня отсутствовал инстинкт самосохранения, я думаю, — улыбнувшись сказал я. — Мы с братом оба были такими: немного идиотами.       — Ну, это свойственно молодым людям всех поколений, — Альберт развел руками, прикрывая глаза. — Ты еще удивишься, когда Март начнет вступать в переходный возраст, сколько глупых выводов может сделать молодое сознание. Мой муж, помнится, в шестнадцать лет решил спрыгнуть с крыши: это не было попыткой суицида, или модным развлечением — ему просто показалось однажды, что это хорошая идея, сигануть оттуда без страховки и гарантии мягкого приземления.       — И что с ним стало? — зачарованно спросил я.       — Разбился насмерть, — просто сказал Альберт и только через секунду, когда до меня стала доходить абсурдность его слов, признался: — Шутка. Это было еще до нашей встречи, если бы он умер тогда, то мы с тобой никогда бы не встретились. Он отделался переломом бедра, голени и — ты будешь смеяться, — челюсти. Спроси его сейчас, зачем он сделал это тогда — он не сможет ответить. Был молодым и глупым, таков самый правдивый ответ.       — Мы как-то поспорили в универе с одногруппником, — смущенно начал я, вдохновленный открытость и дружелюбием Альберта, — что я смогу на мотоцикле с трамплина перепрыгнуть трех человек, стоящих в полный рост. Прав у меня тогда еще не было и все, что я знал об управлении байком — то, что можно красиво поворачивать ручки газа. На кону тогда была всего лишь бутылка дешевого коньяка, и я тоже не знаю, о чем мы думали.       — И чем закончилось? — спросил омега с вежливым интересом. Прижав Марта ближе к себе и на секунду заглянув в его живое лицо, я ответил:       — Это была самая вкусная бутылка дешевого коньяка в моей жизни.       Альфа счастливо высоко взвизгнул, будто понял шутку и посмеялся ей. Пляшущая на его губах улыбка отражалась в каждой черте по-детски милого лица, оживляя его. Его тонкие руки сжимали толстовку на моих плечах и ноги нетерпеливо били по бокам, будто он многое еще хотел сказать, сделать, но у него не хватало умений.       — Вот об этом я и говорю — юность, — на губах Альберта тоже появилась усмешка, и она вдруг чем-то неуловимо напомнила мне Дино: те же приподнятые уголки губ, насмешливо изгибающиеся брови и прищуривающиеся глаза. Да, улыбку моего мужа можно было увидеть крайне редко, но те случаи, которые удавалось застать мне очень походили на то, что я видел сейчас в Альберте. Интересно, а будут ли в Марте так же проявляться мои черты?       — А вы делали что-нибудь… такое? — робко спросил я, чувствуя, что мы наконец-то поймали ту волну взаимопонимания, которую не удавалось нащупать раньше.       — К счастью, или к сожалению — но нет. Я был вдумчивым ребенком, который превратился в рассудительного подростка. Перед тем как сделать что-то я всегда взвешивал за и против и думал о последствиях, — Альберт, который до этого разглядывал Марта на моих руках, перевел взгляд в окно. — Конечно, это не уберегло меня абсолютно от всех неудач взрослой жизни, но до встречи с отцом Дино моя жизнь была очень близка к образцовой.       — Как вы познакомились? — аккуратно спросил я, поражаясь самому себе. Раньше я никогда не чувствовал в себе подобного, но сейчас мне был действительно интересен его ответ, причины, обстоятельства.       — История нашего знакомства, конечно, менее впечатляющая, чем ваша, но и ней есть несколько примечательный моментов, — не удержался от подколки на грани оскорбления Альберт, но тут же спокойно продолжил. — Дело в том, что оба мы из промышленный восточных районов, где, несмотря на уровень технического развития, имеют силу разные традиции и ритуалы. Буквально каждое новое поколение молодежи клянется себе, что избавится от этих пережитков прошлого, и все же продолжается поддерживать их. Это занимательная социальная мышеловка, требующая отдельного разговора, так что сейчас мы отделаемся сухими фактам: в этот капкан попали мои родители. К тому времени, когда я вошел в половозрелый возраст перед ними остро встал вопрос выбора мне пары. Морально им было бы намного проще если бы я проявлял уже к кому-то интерес, тогда бы они просто заключили с семьей счастливчика нужные соглашения, но, как я упоминал уже раньше, бросаться с головой хоть в какой-нибудь омут было не в моем стиле. Поэтому им, скрепя сердцем и полностью осознавая неправомерность своих действий, пришлось, повинуясь традициям и давлению тамошнего общества, искать мне пару, — Альберт выдохнул, будто бы эти воспоминания приносили ему не больше, чем ностальгический трепет, и продолжил. — Через месяц мне сообщили, что кандидат найден и назначили дату свадьбы. Сопротивляться я не мог, да и не чувствовал однозначной потребности в этом, хоть и ощущал некоторую неправильность происходящего. Больше повинуясь заведенному порядку, чем действительно чувствуя потребность в этом, еще до свадьбы я налакался так, что не мог самостоятельно стоять, и первый раз сознательно увидел своего мужа только утром, когда проснулся с ним в одной постели. Первые месяцы мы ждали подвоха друг от друга, как это всегда бывает в романах, но все было спокойно, и от скуки мы даже хотели развестись, но потом все равно сошлись. Думаю, мы просто поняли, что друг с другом нам удобно настолько, насколько не будет ни с кем другим. Не слишком романтичная история?        — Да, вам стоило ее приукрасить хоть немного, — я улыбнулся. Пусть эта история и казалась мне больше грустной, чем унылой, я видел, что Альберта такой расклад совершенно устраивает и он, кажется, всем доволен.       — В ней есть еще много совсем неромантичных подробностей. К примеру, одно время мне был весьма симпатичен друг моего мужа, и он разрешил нам переспать при условии, что он будет рядом в течении всего процесса. Мы оба были слишком горды для того, чтобы сказать: «Нет, это дико», — и по итогу на моем счету есть одна полностью одобренная мужем измена.        — А что тот друг?       — Он? Пытался еще заигрывать со мной после этого, пока не получил категоричный отказ с правой. Хотя с моим мужем они до сих пор поддерживают связь.       — Вот это… друг, — пораженно выдохнул я.       — Да, друзья вообще бывают совершенно непредсказуемыми. Одни не смущаются ночи с твоим партнером, другие вдруг оказываются неумелыми любовника, а третьи так вообще — неожиданно становятся мужьями знакомых детективов.       На секунду я замер, силясь понять, что омега имеет ввиду. Говорил он быстро, и будто бы вовсе без смысловых акцентов, поэтому иногда уследить за его речью было трудно.       — Дино вам рассказал, да?       — Я, пусть и временно, но живу в вашем доме и имею полное право знать, что происходит там, — деловито заметил Альберт. — Твой друг заходил на следующий день после госпитализации, хотел узнать, как дела. Он волнуется.       — Вот как… — промычал я в ответ. Интересный разговор вдруг разом затмило понимание того, что я снова доставляю проблемы, и не только привычным и родным Дино и Марту, но даже Гаррету, который к нашей семье не имеет никакого отношения.       — Кстати, относительно происходящего с твоим делом он тоже неплохо осведомлен, — заметил Альберт. Я вздрогнул от этих небрежных слов, разом стараясь взять себя в руки. Март на моих коленях завозился, укладывая голову на мое плечо и лапоча что-то себе под нос.       — Я-я… Мне… — пытаясь подобрать слова, я заерзал на месте, руками теребя край цветастого жилета, в который был одет Март. — М-мне вроде как запретили об этом говорить…       — О, точно-точно. Опять может случится… всякое-разное, — по интонациям, выражению лица и глаз Альберта невозможно было понять, шутит он, или действительно забыл о такой ничтожной детали, как мое состояние. — Чес просто заметил, что в этой же лечебнице реабилитацию проходит другая жертва того же дела. Как его там…       — Мне нельзя об этом говорить, — упрямо перебил я, чувствуя, как что-то сворачивается в тугой клубок в животе и медленно движется к горлу. Коллинз действительно говорил, что мне стоит избегать мыслей о случившимся, но сейчас я просто не мог заставить радостно взвившийся конвейер страхов и сомнений мозга остановиться. Кто это? Почему он здесь? Случайно ли мы рядом? Имеет ли все это какое-то отношение к возобновлению дела?..       — Конечно-конечно, — Альберт хотел сказать что-то еще, но по комнате вдруг пронеслать трель звонка, оповещающая, что свидание окончено. — Ну, вот нам с Мартом и пора.       — Да, конечно, — я кивнул, с ужасом понимая, что просто не могу разжать руки, прижимающие к телу Марта. Сказанное Альбертом всколыхнуло что-то с успокоенной таблетками душе и сейчас мне, ровно, как и неделю назад казалось, что стоит мне отпустить Марта — и с ним непременно случится что-то ужасное. Не осознавая подступающую к горлу панику, я сдавленно заговорил: — Может, он пока останется здесь? Таскать его туда-сюда, да и удобнее со мной, тут…       — Май. — Я поднял глаза, неожиданно поняв, что Альберт стоит прямо надо мной, нависая сверху словно непоколебимая гранитная скала. — Сейчас сюда придут санитары и будет крайне неловко, если ты закатишь истерику.       Забрав Марта из моих ставших безвольными рук, он удобнее подсадил его и перевел взгляд на меня.       — Выздоравливай. Мы к тебе еще зайдем.        И, развернувшись, он вышел через дверь для посетителей, заботливо открытую появившимся из неоткуда санитаром. Я продолжал сидеть, чувствуя одновременно привычную дрожь во всем теле и то, что я не ожидал почувствовать больше никогда — детскую обиду от справедливой отповеди.