Маринка

      В открытые окна влетают звонкие голоса детей. С автомагистрали доносится приглушенный шум машин. Воздух в квартире теплый и сухой. На дворе жара тридцать градусов — типичная погода для июля, а у меня нос заложен и болит горло. Из-за частого хождения под дождем в промозглую весеннюю сырость у меня теперь хроническая простуда, и в самое теплое тепло мне приходится сидеть дома и пить лекарства.       Я смотрю на полученный недавно диплом. Синие (даже не красные) корочки сиротливо пылятся на письменном столе, брошенные там в день вручения. Ради них я пожертвовала Маринкиной любовью. Стоили они того? «Конечно, не стоили», — шепчу я и подавляю закипающие в глазах слезы.       Все тело ломит от прочно обосновавшейся в организме инфекции, но я все равно встаю, тихонько выползаю на балкон и распахиваю окно. Солнце светит прямо в лицо, обливая меня лимонно-желтыми лучами. В лицо дует свежий ветерок. Я пытаюсь поглубже вдохнуть летний воздух, я знаю, что он должен пахнуть травой, пылью и чуть-чуть — выхлопными газами, но из-за насморка я ничего не чувствую. Жалко… Немного свешиваюсь вниз и разглядываю разноцветных прохожих в ярких нарядах. С восьмого этажа виден почти весь двор, заполненный женщинами с колясками, детьми всех возрастов, и просто случайными людьми, спешащими куда-то по своим делам. Вдруг мой взгляд выхватывает знакомые до боли очертания — тоненькая фигурка, длинные каштановые волосы в мелкую кудряшку — точь-в-точь Маринка. Я не удивляюсь. За те полгода, что мы не виделись, я уже сотню раз узнавала ее в чужих затылках, пальто и мелко вьющихся волосах. Однако девушка уверенно направляется прямо к моему подъезду, и я, затаив дыхание, стараюсь разглядеть ее лицо. Не успеваю.       С гулко колотящимся сердцем я захожу в квартирный полумрак и слушаю, как тихонько гудя, поднимается лифт. Потом — ничего. Я уже собираюсь выдохнуть — и тут в дверь стучат. Не помня себя от радости, страха и какого-то горького предвкушения, я отпираю дверь.       — Маринка… — шепчу я, и медленно опираюсь на стенку прихожей.       Несколько секунд на меня смотрят карие глаза с зеленым отсветом (в прихожей темно, но я помню их цвет), а потом Маринка неожиданно смущенно говорит:       — Можно?       Я киваю.

***

      Мы сидим на кухне — той самой, где мы в последний раз пили чай в разгар январской метели. Маринка комкает в руках край ярко-красной майки. Ее кожа потемнела от загара, а веснушки на носу проступили еще четче. Я смотрю на ее ноги в коротких шортах, и вижу, что теперь веснушки у нее и там — крупные, но не очень яркие, словно пятнышки смывшейся краски. Я беру носовой платок, чтобы тоже занять руки, и спрашиваю:       — Где ты была?       Маринка шмыгает носом:       — В Крыму, в Севастополе. У меня там дядя на раскопках, в Херсонесе. Он меня пристроил.       — И как там? Тепло?       Маринка неопределенно пожимает плечами:       — В феврале было холодно. А с марта уже плюсовая температура, — она недолго молчит, потом добавляет, — Севастополь — замечательный город. Там почти с любой точки видно море. А какие там грозы летом, ты не представляешь… Дождь льет так, что кажется, сейчас все затопит. А через пять минут — опять голубое небо.       Я смотрю в ее светящиеся глаза, и не могу поверить, что все это взаправду. Что Маринка сидит на моей кухне, по-морскому загорелая, летняя, прокаленная южным солнцем, рассказывает о новой счастливой жизни… На глаза снова наворачиваются слезы, и я хрипло спрашиваю:       — Зачем ты пришла, Марин?       Она резко прерывает свой рассказ и говорит:       — Ну как, зачем… Хочу увезти тебя с собой.       От неожиданности я глубоко вдыхаю, и слезы быстро-быстро бегут по щекам. Маринка, увидев, что я плачу, встает, подходит сзади и крепко обнимает меня за плечи. Я чувствую, как бьется ее сердце, а она кладет острый подбородок мне на макушку, и, не выпуская меня из объятий, говорит:       — Ты прости меня Лен, ладно? Я глупая была, что без тебя уехала. Я все собиралась тебе позвонить…       — И почему не позвонила? — спрашиваю я, сдерживая рыдания.       — Боялась, ты разозлишься… Ты ведь всегда меня ругала, что я веду себя, как маленькая, что делаю все не так… Я думала, ты меня и слушать не станешь.       Я встаю, и, наконец по-настоящему, крепко, обнимаю Маринку, сильно сжимая ее хрупкие плечи.       — Глупая, — шепчу я, — ты хоть представляешь, как я скучала…       Из-за того, что я реву, нос совсем заложило, но я не хочу выпускать Маринку из рук. Она сама отстраняется и заглядывает мне в глаза.       — А ты почему болеешь? Лето же… — невпопад спрашивает она.       — Это потому, что тебя не было, — отвечаю я, и снова прижимаю ее к себе.

***

      На перроне шумно и многолюдно — летом всем хочется куда-нибудь уехать. Мы с Маринкой стоим прямо в толпе крепко держась за руки. Перед нами небольшая очередь — идет посадка на поезд Новосибирск-Симферополь. Я еще раз проверяю документы и билеты, Маринка радостно вертит головой по сторонам. Я хочу сказать ей, чтобы она тоже еще раз посмотрела, все ли на месте, но решаю промолчать. Больше никаких нотаций. Теперь мы с Маринкой навсегда вместе. Надо привыкать.       Наконец, мы заходим в вагон. Там жарко, хоть и все окна открыты. Мы быстро убираем сумки и чемоданы в багажные полки и начинаем с нетерпением ждать отправления в 17:03. Мы едем на юг.