Холодный март

I ponder of something great My lungs will fill and then deflate They fill with fire, exhale desire I know it's dire my time today (с)

- Пошел нахуй, Плисецкий, со своей ебанной гейской задницей! Мишель Криспино едко улыбнулся собственной удачной шутке, развернувшись на одних пятках, пошел прочь от кинутого на пол Юры, чьи учебники распластались по полу, как остатки яркого фейверка. Юра чувствовал, что у него вырвали внутренности. - Пошел сам, ебанный инцестчик, - шепнул себе под нос, с которого капали мелкие капли крови, подросток, аккуратно поднимаясь на подгибающихся ногах. Его впечатали в собственный шкафчик, но желание убить кого-то от этого становилось только больше. Юра не хотел плакать. Юра не собирался жаловаться. Юра хотел проломить череп Мишелю. Тупое имя для интерсекциональной школы с учащимися со всех возможных уголков планеты, и, к сожалению, Юра был тут из России, и его дедушка тратил немалое количество денег, чтобы Юра радостно учился. Радостно. Плисецкий подтирает тонким пальцем красный ручеек с носа, нагибаясь за собственными учебниками. Дышать становится тяжело, потому что, в принципе, нечем, и он совсем не уверен, что ему не выбили ребра. Делает глубокий вдох. Подгребает под дрожащие ладони тетрадки по английскому. Выдыхает. "Юрочка, почему ты плачешь?" Встряхивает головой и поднимается с колен, пихнув разбросанные и почти порванные школьные принадлежности в потрепанный рюкзак. - Юра? - ломанный акцент звучит где-то над ухом. - Кацуки, - злостно шепчет блондин, и злость его, как обычно, необоснованная, потому что, наверное, Юри - единственный его друг в этом адище. Навязанный друг. Просто тот человек, который внезапно и почему-то заботится о Плисецком. Или просто Кацуки заботится обо всех. - Все в порядке? - встревоженно спрашивает японец, и Юра только усмехается его русскому. Пока все остальные с трудом общались на местном английском, упрямый Юри выучил русский. Трудолюбивый долбоеб. - Я в порядке, - отвечает Плисецкий, направляясь уверенным, почти не шатаясь, шагом к классу всемирной истории. Его нос кровоточит. Юра закрывает его ладонью. - Тебе дать, может, салфетку? - неуверенно интересуется японец, впрочем, уже в поисках того самого спасательного куска ткани. Юра не отвечает. Берет молча тонкими пальцами с обкусанными ногтями с рук Кацуки белую тряпочку и прикладывает к носу. Стоит пару минут и тяжело выдыхает. Он почти в порядке. Все как обычно. У него по расписанию всемирная история, и он может дышать. Почти. Кацуки стоит где-то рядом, напряженный всей своей осанкой, казалось бы, готовый в любой момент кинуться и помочь злобному блондину. Было такое чувство, что Юри готов прикрыть его даже от пули. В эту секунду Плисецкий наполнился такой дикой благодарностью к этому маленькому существу с темными и наполненными уверенностью глазами. К этому очкастому, немного полному созданию, с этими заботливыми побуждениями и рюкзаку, полному салфеток. Для Юрия. - Спасибо, - быстро и резко кидает он прямо в темноволосые пряди, когда одной рукой, что не измазана в крови, робко и молниеносно обнимает японца. Крепко прижимает к себе, пытаясь впитать в себя всю его уверенность и отдать всю свою благодарность. Так же быстро и неловко отшатывается от него и, не улыбаясь, направляется в кабинет. Салфетка почти чистая, и его лицо почти не красное. - Ебанный в рот, - бурчит он, кидая испачканную салфетку в мусорку серебряного цвета, и этот цвет почему-то напоминает ему выигрышные медали второго места на мировых олимпиадах. Но сейчас была не физкультура, а история. - Юрочка, садись, - ласково окликает его учитель, и Плисецкий мгновенно ежится. Ебись ты пропадом, ебанный Никифоров. Блондин вздыхает и садится на место, даже не пытаясь ответить. Виктор смотрит на него умоляюще. "Тебя опять били, Юрочка?" "Давай мы скажем дедушке, Юр". "Тебе так будет легче, если ты поделишься со взрослыми!". Веди свои ебанные уроки и не мешай мне, думал Юра. Заебал, думал Юра. Если дедушка узнает, я не смогу получить нормальное образование и не висеть у него на шее, потому что дедушка тянет слишком много на себе, думал Юра. Я ненавижу то, что ты друг нашей семьи, думал Юра. - Ладно, - как-то тяжело выдохнул Виктор, поправляя свои серебряные волосы. Волосы цвета мусорного бака. - Если вы не против и все собрались, можем приступить к интересному изучению первой мировой! А особенно ее влияние на экономику Франции. Есть желающие рассказать доклад, который я задавал на прошлое занятие? Юра выдохнул. Нихрена он не помнил, что кому задавали, хотя и хотел бы получить отличную оценку. Кажется, на прошлом занятии его так сильно впечатали в кафельный пол, что он не мог соображать. Вот и не записал ничего. Слезы отчаяния почти что появились где-то на ресницах, но Плисецкий глубоко вздохнул и выдохнул. Не страшно. Он сделает доклад на следующий раз. Виктор все равно поставит ему хорошую оценку. После Кацуки он единственный, кто заботился о нем. В своей непонятной изощренной манере. Ебанные мамочка и папочка. Плисецкий опрокинулся на свои сжатые ладони, чуть ли не впечатавшись лбом прямо в парту. Материал был холодный, и Юре казалось, что у него жар, потому что лежать так, вроде бы, было намного легче, чем просто сидеть. Что-то колючее дотронулось до локтя парня. Юра поднял свои уставшие и красные глаза. Чья-то загорелая рука протягивала ему ворох непонятных бумаг. Спустя пару секунд отчаянного желания отвернуться, Плисецкий заметил, что это сегодняшний готовый доклад. Рука все еще настойчиво тыкала бумагой в темную кофту Юры. Парень поднял глаза чуть выше и повернул голову. Где-то позади него сидел узкоглазый парень с пидорской прической. Ну, такой, которую обычно носят те, кто не может придумать что-то лучше. Плисецкий потрогал свои волосы, заплетенные в тугой хвост, и резко замолчал в своих мыслях. Ладно, возможно, не самой пидорской. Доклад все еще дергался возле руки Плисецкого. - Юрочка? - Виктор даже не пытался церемониться, когда вызывал его, и все знали, что, видимо, они друзья, и Юре от этого не было легче. Ебанный Никифоров, который не замечает проблем, что создает возле себя. Блять. Плисецкий выдохнул без малейшего желания злиться на кого-либо прямо сейчас. Он и так занимался этим целыми сутками. Заебался. Никифоров упорно смотрел в журнал, явно не обращая внимания на то, что кто-то на задних партах просто напросто уснул, а в руку блондина настойчиво пихалась кипа бумаг. - Юрочка, - повторил он, - выходи ты. У тебя оценок действительно мало. Оценок у него, блять, мало, а зато любимчик он у большинства учителей. Плисецкий резко развернулся назад. И встретился глазами со взглядом, который прошибал до самых его костей. Либо азиаты из-за разреза глаз выглядят такими злыми, либо этот парень с пассивно-агрессивным расстройством личности, но темные глаза напротив все еще смотрели. Юра на секунду задумался. И загорелая рука пихнула доклад прямо в самого блондина, окончательно убрав хозяина конечности на парту сзади. Типа, доклад уже твой. Разбирайся сам. Что-то в носу Плисецкого защипало, и он надеялся, что это просто последствия почти разбитой кости. Он вскочил. - Да, - хрипло ответил он, прокашлявшись после, - да, у меня есть... Доклад. - Отлично! - искренне обрадовался Виктор, хлопнув бледными руками. - Тогда прочти его, поделись своим мнением и садись. Какой тонкий намек, что это самая легкая оценка. Спасибо, блять, Виктор. Блондин почти уверенно вышел куда-то перед классом, став возле навязчивого учителя, и развернул бумагу так, чтобы не было видно, чей это доклад. Но Юра зорким глазом успел заприметить имя. Отабек Алтын. Казах, значит? Они там все крестные феи добродетели? - Кгм, - горло все еще першило после почти нахлынувшей истерики у шкафчиков, и Юра пытался настроить свой голос на мелкое самоуверенное говно, - доклад на тему: "Последствия первой мировой войны на примере экономики европейских стран". Зачитал, поправил белые офисные листы бумаги, замялся где-то около доски, потому что, кажется, стал слишком близко и испачкался в мелу. Посмотрел на азиатские глаза напротив. "Спасибо", - шепнул одними губами. Герой Казахстана, блять. И начал читать доклад, который до этого ни разу в жизни не видел.