Прямой путь

Кто веслами мерил Глубины той веры, Что держит твой челн на волнах? Скитания данник, Спеши, морестранник, На двух деревянных крылах. Мы движемся ближе, И я уже вижу Свет факелов в темных волнах — О запахи хвои, О песни прибоя, О град на крутых берегах… Что — призраки боли, Что — кровь и мозоли На стертых от весел руках? Там страннику рады, Где звезд мириады Дрожат на бледных песках (Анарион)

К Рождеству работавших в Исаково вернули в Кремль, им на смену отправили следующую партию. От суровых монастырских стен на Маглора пахнуло мрачным предчувствием. Путь от Никольских ворот до Успенской церкви, которую лагерники двенадцатой роты уже считали своим домом, показался дольше, чем обычно. Маглор переступил ногами, и понял, что и ворота, и церковь остались на своих местах, но он сам стал двигаться чуть медленнее, каждое движение давалось ему с чуть большим усилием, чем после прибытия на остров. Сказывались работа на износ, скверное питание и невыносимая, давящая обстановка. Силы таяли. Дом встретил знакомым мерзким запахом, людским гомоном и полутьмой. Маглор, дойдя до своих нар, запрокинул голову. Своды церкви терялись во мраке, только пара окошек впускала тусклый зимний свет. Однако зрение Маглора было острей, чем у его товарищей, он присмотрелся, и ему стали различимы смутные контуры, а затем проступили детали потолочных фресок. Из-под купола на него смотрели странные крылатые люди с венцами над головами, их лица, облупившиеся вместе со штукатуркой, были темны и непроницаемы. «Кто они? — впервые задумался Маглор, — и что это за небо в облаках? Кто видел их и сумел нарисовать?» В рисунках незнакомого художника не было ничего, что напоминало бы ему об Амане. Но что же тогда? «Неужели так они себе представляют тот мир, куда уходят их души? Лежащий за пределами Арды, недоступный эльдар, тот, куда вхожи лишь Младшие Дети? Мир в руках Единого?» Морозы в январе стояли суровые, но Маглор в душе надеялся, что солнце, день ото дня чуть дольше светившее над мерзлыми островами, придаст ему сил, и подавленное состояние рассеется. Одним из предвестников перемен явился неугомонный Зорин. Придя с поручением в Кремль, он поймал Маглора во дворе и отвел потихоньку за баню, заговорил на ухо быстро и горячо. «Побег!» — вспыхнуло сердце Маглора. Он знал, что предприимчивый офицер не станет ждать гибели в этом проклятом судьбой месте. Предложение Зорина было безрассудно и невыполнимо, и это еще более раззадоривало. Штабс-ротмистр, обходя окрестности метеостанции, нашел лодку, довольно искусно спрятанную на берегу озера под валежником. Все это время он тайком приводил ее в порядок, и успел завербовать себе в товарищи дядю Митю и еще одного, незнакомого Маглору, офицера. Более того, вдвоем с этим офицером они умудрились перетащить лодку к западному берегу острова и там спрятать. — Вы с нами, Маглор? Зимой это, конечно, смертельная затея, но весной, когда сойдет лед… Решайтесь! Здесь вас не ждет ничего кроме гибели. Наше предприятие тоже может стоить жизни, но все же — это не гнить здесь! С вами мы можем рассчитывать на успех. Голова Маглора закружилась от восторга. Он знал, что риск огромен, что до сих пор с острова не удавалось бежать никому, что беглецов либо догоняли на катере, либо выслеживали при помощи самолета, но это его не пугало. — Только я должен вас предупредить — Никиту мы взять не сможем. Нам предстоит долгий путь по морю, может быть несколько дней, может больше. Он этого не выдержит. Если закончится вода, если мы не сможем найти укрытия на островах, вы выживете, я знаю, может быть, выдержу я, но он — нет. К тому же лодка будет мала для пятерых. Маглор выдохнул. Конечно, все не могло оказаться так просто. Кто, как не он еще недавно думал о том, что должен противостоять злу, а не бегать от него? Он улыбнулся, и Зорин все понял. — Простите, Маглор, я все обдумал очень тщательно. Не получится. — Удачи, вам, Зорин, — Маглор тронул офицера за плечо. — Про наш разговор никто не узнает, не волнуйтесь. Если смогу быть чем-то полезен — говорите смело, сделаю все, что в моих силах. Зорин умчался по своим поручениям. До весны было еще очень далеко. Маглор возвращался в Кремль, когда его у самых ворот, при проверке пропуска, неожиданно вызвали в информационно-следственный отдел. С прошлого вечера он вместе с другими лагерниками из тех, кто покрепче, разбивал лед на море, чтобы вызволить вмерзший ледокол. Работа в обжигающе холодной воде настолько измучила всех, что хотелось только добраться до сухой постели, до тепла. Маглор не сразу понял, куда его ведут. Когда же понял, то первым дело подумал про Зорина и его товарищей — неужели где-то вышла промашка, и об их намерениях стало известно? Однако разговор с комиссаром ИСО поначалу был самым обыкновенным. Он еще раз просмотрел личное дело Маглора, уточнил какие-то мелочи, и ни словом не упомянул штабс-ротмистра. Маглор, разомлев в тепле, почти успокоился, но нехорошее предчувствие все не отпускало. Наконец, когда разговор, казалось бы, был уже закончен, комиссар посмотрел Маглору в глаза — вкрадчиво, внимательно. Сердце пропустило удар. — А теперь, заключенный Маглор Феанарион, расскажите нам, что вы там говорили про Заокраиный Запад. Затеваете побег? Имеете связи с западными агентами? Готовите контрреволюцию? Маглор поднял растерянный взгляд. Он не мог ничего ответить, настолько немыслимыми, абсурдными были слова комиссара. — Запираться бесполезно. Не увиливайте, ваш товарищ подробно нас обо всем информировал. — Товарищ? — непонимающе выговорил Маглор. — Никита Залесский, ваш напарник. Маглор глубоко вдохнул. Кабинет завертелся вокруг него, перед глазами поплыло, однако он сжал руки, стараясь не потерять сознания. Придя в себя, он заметил, что дверь кабинета открылась. Вошел Эйхманс, молча сел в кресло у окна. Начлага Маглор не видел очень давно, и ему это казалось странным. После возвращения в Кремль Эйхманс лишь пару раз посмотрел на Маглора, и то издалека, не пытаясь поговорить. Маглор надеялся, что тот про него забыл. Комиссар привстал, встречая Эйхманса, но тот лишь махнул рукой — продолжайте. — Товарищ, значит, — тихо произнес Маглор в ответ на выжидательный взгляд комиссара. — Ну, если так уж подробно информировал, то каких еще ответов вы от меня ждете? — Деталей. Как называется ваша организация и как много людей в нее входит. Кто осуществляет связь с заграницей. С какими странами вы поддерживаете контакт, и какие движения вам сочувствуют. И, конечно, все, что касается укрываемых вами драгоценных камней. Все, что вы знаете. Маглор засмеялся. Он чудовищно устал, потрясение от слов комиссара было слишком велико. Он согнулся пополам и едва не упал с шаткого табурета, успев ухватиться рукой за столешницу. Истерический смех зазвенел так, что в первый момент комиссар вскочил, и даже у Эйхманса рука дернулась к кобуре. Комиссар грохнул кулаком по столу, так, что опрокинулся письменный прибор, но Маглор еще долго не мог остановиться. Наконец он поднял голову. — Нет никаких деталей. Мой товарищ, — здесь Маглор сделал ударение, — ошибся. Или вы его неправильно поняли. Под Западом я имел в виду отнюдь не политическое понятие. И даже не географическое. Тот Запад, о котором я говорил, теперь находится за пределами вашего мира. Комиссар качнул головой и оглянулся на Эйхманса. Тот подался вперед, с нетерпеливо постукивая пальцами. — Чокнулся что ли? — комиссар встал и склонился над Маглором. — Ты нам кончай голову морочить. Нам тут попы и так все уши прогудели про небесный Иерусалим, и ты туда же. — Вы хотели правды. Я и сам устал уже скрываться, — Маглор утер выступившие от смеха слезы. — Вот вам правда. А что она кажется вам странной — ну, не обессудьте. Заокраинный Запад — часть мира, которую создали Айнур, недоступная злу… так они полагали сначала. Комиссар опомнился, схватился за перо. Когда Маглор замолк, он полистал личное дело и подошел к Эйхмансу, что-то показывая. — Он записан вепсом. Это что-то из северной мифологии? — Не валяйте дурака, Ткачук, он такой же вепс, как вы готтентот. Покажите мне, что там говорил этот Залесский. Эйхманс читал, постукивая пальцами по подлокотнику. — Немного похоже на мифы Артуровского цикла. Интересно послушать. Не так однообразно, как проповеди местных монахов. Начлаг встал, обошел стол и остановился у Маглора за спиной. — Ну, Маглор, продолжайте, мы слушаем. Однако если в конце вашей басни вы не признаетесь откровенно в вашей антисоветской деятельности, не раскаетесь и не назовете сообщников — пеняйте на себя. Говорить дальше было бессмысленно. Эйхманс ушел, прислав еще двоих чекистов, потом Маглора продолжили бить уже в подвале. Он все время пытался встать, как будто это имело какое-то значение, и так раздражал этим своих дознавателей, что его чуть не пристрелили. Но Эйхманс хотел видеть его живым, и под утро Маглора оставили в покое. Через день, когда он мог уже подняться, его отправили в штрафизолятор на Секирной. Он шел, отмечая путь по присыпанной свежим снежком дороге алыми пятнами — легкие жгло, и на морозном воздухе он начал кашлять кровью. Наверное, отбили в ИСО, подумал Маглор, но это не страшно, это пройдет. Штрафизолятор был гораздо более серьезной угрозой. Среди лагерников Секирка считалась последним, самым страшным кругом местного ада. Попасть туда зимой на сколько-нибудь продолжительный срок означало верную смерть. Но и этот страх сейчас не тревожил Маглора, отступил, подернутый белой поземкой безразличия. Храм, переделанный под изолятор, располагался на горе, и, поднимаясь, Маглор был вынужден чаще останавливаться, чтобы перевести дыхание. Внутри оказалось почти так же холодно, как на улице. Маглора заставили раздеться, оставив только нижнее белье, и отвели на второй этаж. Он прошел между рядами нар, на которых сидели, сжавшись, раздетые, босые люди. Под потолком из разбитых окошек свистел ветер. На Маглора едва обращали внимание: все словно застыли, он ловил только редкие озлобленные, пустые взгляды. Он огляделся, и наконец встретил глубокие, темные, испуганные глаза. Ему не составило труда отыскать Никиту, хотя тот и забился в самый дальний угол на нарах. — Прости, прости меня, пожалуйста, — невнятно зашептал он, когда Маглор приблизился, и зажмурился, будто в ожидании удара. На скуле темнела ссадина, нос распух, хотя, возможно, это от слез. — Тебя били? — спросил Маглор, и тут же устыдился — напрасно спрашивать, когда это и так очевидно. — Прости, я не должен был, я испугался, — заговаривался Никита. Маглор положил ему руку на лоб, и юноша дернулся в испуге. Лоб был горячим. — А ну, вставай! — скомандовал Маглор. Никита неловко сполз с нар, не замечая, ступил босыми ногами на бетонный пол и вытянулся перед товарищем. Вид у него был такой, словно он готовился к казни. Маглор решительно задрал на нем рубаху, осмотрел синяки на боках, что-то пощупал в животе и спине, заставил закрыть и открыть глаза. — Лезь обратно, нуменорец, и полежи. Ничего страшного, тебе повезло. — Маглор, пожалуйста, хоть убей меня, только прости, — растеряно шептал Никита, все еще прижимая подол рубашки подбородком. От дверей рявкнул караульный, и, кажется, кому-то попало. Маглору приказали сесть и замолчать. Лежать днем было нельзя, поэтому он протиснулся рядом с Никитой на неструганные горбыли, не обращая внимания на ворчание соседей, и сел так, чтобы тот мог на него облокотиться. — С ума сошел. Надеюсь, ты ни о ком, кроме меня, не говорил? — полушепотом спросил он. — Я… Я… — Никита начал заикаться. — Они не спрашивали. Маглор вздохнул и покачал головой. От дверей прикрикнули еще раз — разговаривать тоже было запрещено. Молчать было невыносимо. Никита, хоть и прижимался к плечу Маглора, словно заледенел, отгородился невидимой стеной. От неподвижного сидения тело затекало и ныло, холод пробирал до костей. На ночь разрешили лечь и дали укрыться телогрейками. Места было совсем мало, Маглор лег спина к спине с Никитой, чтобы согреться, и понял, что тот плачет. — Эй, нуменорец, ты так замерз? — позвал Маглор шепотом. Никита замер. — Нет, прости, — наконец ответил он почти не слышно. — Не бойся, мы не пропадем, — как можно уверенней сказал Маглор. — Я хотел бы быть таким как ты — сильным и гордым. Но я… — Молчи, — оборвал Маглор, — Все хорошо. «Сильный? — подумал он про себя. — Силы уже почти закончились. Но гордость не дает этого признать». — А Заокраинный Запад и правда существует? — еще тише проговорил юноша. — Да, конечно. Но он удален из этого мира. — Значит, туда никто не может попасть. А ты? «А я? — просил себя Маглор. — Это было бы самым большим счастьем — вернуться. Но смог бы я?» — Может быть, да. Еще есть прямой путь. — Хорошо бы сейчас оказаться там, там тепло… — пробормотал Никита и, устав от переживаний, провалился в полусон-полузабытье. На следующий день Никиту забрали, и Маглор не знал, повели его на расстрел или просто вернули на общие работы. Кружка кипятка и жидкий суп не могли разогнать холода, который чувствовался острее из-за невозможности двигаться. Люди вокруг были на грани безумия. Маглору хотелось закрыть глаза и забыться, уйти мыслями туда, где нет грязи и холода, нет страха и отчаяния. Он почувствовал, как дрожит от холода сосед по нарам, и придвинулся ближе. Он ничем не мог помочь ни себе, ни другим. Но нужно было что-то делать, чтобы не сойти с ума. Губы сами собой зашевелились, Маглор говорил шепотом, еле слышно, но в ушах его звенела мелодия, которую боялся даже вспомнить тысячи и тысячи лет. Слова, которые были выжжены в его сердце навечно, сейчас сами просились наружу. Маглор был удивлен и потрясен, и не сразу заметил, что лагерники оглядываются на него. — Гляди, парень спятил. Ни слова не понять. Не мудрено тут крышей тронуться. — Это тебе не понять — а он на латыне говорит, доктор значит, вона вид какой антелигентый. — Видок у нас тут всех — краше не бывает… Маглор спохватился и заговорил по-русски, на ходу перекладывая слова. — Под солнцем и звездами, под шум волны и сердца стук звучит ныне и в веках повесть о судьбе народа нолдор… Секирка замерла, слушая едва внятный шепот, увлекаясь повествованием, забывая о холоде и боли. В ушах у Маглора гремела музыка — та же, что когда-то звучала под рев могучих волн на берегах умирающего Белерианда. На Соловках наступила весна. Пригревало солнце, звонко свистели птицы, снег стаял уже почти везде, и дороги успели просохнуть. Если бы не это, Маглор был уверен, до Кремля бы он не дошел. Путь на Секирную гору, который он проделал зимой, казался ему значительно короче. Сопровождающие партию красноармейцы в честь солнечного денька были настроены благодушно, и на заключенных покрикивали издалека, и ждали, болтая о своем. Маглору с непривычки приходилось часто отдыхать, прислоняясь к деревьям на обочине, и каждый раз, чувствуя под рукой живое, он удивленно и радостно улыбался. Когда показались хмурые башни Кремля, он чувствовал себя чудовищно уставшим, но почти счастливым. До помещения роты он добрался к ужину. Прислонился к косяку, перепугав дневального. С верхних нар кто-то спрыгнул и бросился к Маглору, и тот, узнав Никиту, чуть было не опустился на пол от слабости. Юноша подхватил его под руку, усаживая на нары, побежал разыскивать миску и требовать еще одну порцию каши. — Совсем прозрачный стал. Тонкий, будто из тумана, — покачал головой кто-то из товарищей, знавших Маглора раньше. — Я? Нет, это все пройдет, — улыбнулся он. — Я еще здесь. Никита смотрел на Маглора с тревогой. Тот тоже заметил, что за зиму юноша еще больше похудел и осунулся, но он был жив, и это было главное. Не все новости были хорошими. Маглор заметил, что в роте нет дяди Мити. В ответ Никита помрачнел и рассказал о неудачном побеге группы Зорина, о котором уже две недели беспрестанно судачили в лагере. Случилось это, как только у берегов сошел лед. Одного из беглецов обнаружили на самом выходе из Кремля — караульному показалась странной вздутая телогрейка приятеля Зорина. Под телогрейкой были запасы сала и хлеба для долгого пути. Красноармейцы его не остановили, но проследили до места встречи. Все трое были застрелены при попытке скрыться в лесу. Среди лагерников, да и среди комиссаров ходили предположения о лодке, но допрашивать было уже некого, и способ, которым Зорин с товарищами собирались бежать с острова, так и остался неизвестен. С наступлением тепла большую часть двенадцатой роты направили на торфоразработки. Маглор старался не поддаваться слабости, но теперь сил уже не хватало на то, чтобы помогать товарищам. Порой их не хватало даже выполнить свой урок, но Маглор работал, пока мог, надеясь, что если будет двигаться, то со временем окрепнет. Однажды Никита подлетел к нему прямо во время работы, едва не опрокинув тележку с торфяными брикетами. — Я нашел ее! — прошептал он в самое ухо Маглору, сверкая безумными от восторга глазами. Маглор приложил палец к губам. Возможность поговорить наедине им выдалась лишь к вечеру. Никита, не в силах усидеть на месте, рассказал, как нашел спрятанную под буреломом лодку, которая могла принадлежать только Зорину. В ней обнаружились запасы воды в двух железных канистрах и даже срисованная на тряпку карта береговой линии. — Маглор, ведь ты возьмешь меня с собой? — Никита заглянул другу в глаза. — Пожалуйста! Юноша стоял, от нетерпения перетаптываясь с ноги на ногу. Лагерная жизнь уже серьезно подточила его здоровье, и Маглор чувствовал, что следующей зимы Никита не переживет. Но и побег на лодке был огромным риском. Он потер лоб и вздохнул. — Возьму, конечно. Может, доберемся до материка. Но может, и нет — ты подумал? Никита радостно кивнул — с тобой, мол, точно доберемся. Нервное возбуждение перед побегом отняло последние силы. Поначалу Маглор хотел выждать время, чтобы память о неудачной попытке Зорина улеглась, и бдительность охраны притупилась. Однако чересчур медлить было нельзя — лодку мог найти кто-то еще, или их могли перевести с торфоразработок, и тогда пришлось бы придумывать, как попасть на западный берег. В конце концов, Маглор опасался, что о нем вспомнит Эйхманс. После штрафизолятора он не интересовался Маглором, и тот терялся в догадках — забыл, поверил, что никакой связи с заграничными контрреволюционными движениями Маглор не имеет, или просто был занят другими делами. Или же не поверил, и теперь наблюдает, выжидая момент, когда его можно застать врасплох. Маглор понимал, что такого напряжения всех сил, и физических и душевных, он не сможет выносить долго, и если они не поторопятся, Никите придется делать все самому, не ожидая помощи от товарища. Чтобы собрать запасы продовольствия в дорогу им приходилось незаметно откладывать от ежедневного хлебного пайка по кусочку. Если повезет, и они смогут пристать к какому-то из многочисленных островов Белого моря, они найдут пропитание на берегу, ведь когда-то Маглор долгие годы жил один на побережье. Если будет удача, и море будет к ним благосклонно. От необходимости полагаться на милость стихии Маглора бросало в дрожь; он помнил, что море — память, расплата и — спасение? Маглор следил за погодой. В туманный день их не будет видно с контрольных вышек, расположенных по всему берегу, однако если начнется волнение, небольшую весельную лодку может легко захлестнуть волнами. Наконец однажды утром он кивнул Никите, чтобы тот взял запас своих сухарей. Работать в этот день было тяжело, воздух был влажным и душным, и злые июньские комары свирепствовали, отнимая последнее терпение. Бурая пустошь торфоразработок хорошо просматривалась, Маглор с Никитой могли свернуть в лес только с разъезженной грунтовки, по которой возили тележки с нарезанным торфом. Сразу за обочиной начиналось болото, и тележки, которые им пришлось тащить с собой, вязли, а ноги проваливались по колено в сфагновый мох. Между деревьями висела пелена тумана, и это было беглецам на руку. Бросив тележки за поваленным деревом, они старались теперь идти осторожно, не проваливаясь, не оставляя следов. Сердце стучало бешено, поздно было сомневаться, оставалось только двигаться вперед. Маглор собирался пройти через болото на каменистое побережье и затем вернуться к тайнику с лодкой. Никита шел молча, не задавая вопросов. Беглецы порой проваливались в мох по пояс и останавливались, помогая друг другу выбраться. За спиной раздались крики и выстрелы — пока еще в воздух. Маглор прикусил губу — слишком рано, гораздо раньше, чем он предполагал. Неужели он не заметил слежки? Послышался далекий собачий лай, но Маглор знал, что собаки не пойдут по его следу, побоятся или просто не признают за человеческий. Маглору казалось, что темнеет в глазах и сердце стучит в самом горле. Никита, не обращая внимания на звенящую тучу комаров, мокрый от воды и от пота, стекавшего по лицу, упрямо тащил его за руку. Туман сгустился. Голоса красноармейцев звучали то совсем близко, то как будто издалека. Наконец Маглор почувствовал дыхание моря. Еще далекое, скрытое за полосой леса, оно все же было явственным, ободряло, придавало сил идти дальше. За спиной снова раздались выстрелы, но преследователей не было видно, стреляли вслепую. Одна пуля плюхнулась в водяную прогалину, другая сбила кору на сосне. Никита обернулся, словно проверяя, все ли в порядке, и вдруг вздрогнул, ахнул, и, зажимая рукой рот, осел в воду. Маглор увидел, как по груди юноши быстро расползается темное пятно, и густая кровь толчками выливается на бледно-зеленую сфагновую кочку. Он быстро прижал к ране ладонь, поднял Никите голову. Лицо юноши стремительно бледнело, а в уголке рта выступила кровавая пена. Рядом с покрытым испариной лбом покачивались неспелые ягоды морошки. В дерево стукнулась еще одна пуля. Маглор прижал Никиту к себе, заглянул ему в глаза. Тот пошевелил губами, пытаясь заговорить. — Маглор… Иди, Маглор. Я же помню, до твоего Запада мне все равно не доплыть. Удачи… Златокователь… В глазах мелькнула последняя искорка тепла, и они погасли. Маглор застыл на месте. Вода скапливалась под коленями, и он продолжал держать тело Никиты на руках, боясь опустить его в холод и сырость. Его охватила апатия. Словно что-то, что давало ему силы, было безвозвратно потеряно. Никита погиб, ушел по дороге, на которую Маглору никогда не ступить. Ушел, как и все, кто был дорог. А Маглор не смог его защитить. Маглора захлестнуло черное отчаяние. Конец близок, не от кого ждать помощи, никто не протянет руку, и тьма наступает. «Не надо! — подумал Маглор. — Я не хочу! Помогите мне!» Эти слова, не сказанные вслух, оглушили Маглора. Никогда не просил о помощи, считая, что недостоин, что не смеет, что должен заслужить. Ведь это его долг — защищать слабых Вторых Детей, искупая прошлое. Но — от неожиданного осознания Маглор вздрогнул, словно очнулся от долгого сна — ведь ему уже помогли, избавление уже пришло! Никита позвал его на запад, через море. «Иди», — сказал он на прощание. Это значит, что уже можно? Уже пора? Или этот путь всегда был открыт для него, а он из-за своей гордости не желал — или не мог — этого видеть? Осталось только набраться смелости, чтобы сделать шаг вперед. Отважиться принять помощь. Так просто? Нет, не просто. Если он ошибся, и ему не будет позволено вернуться, если откажут в помощи, когда она так нужна — его ожидает бездна отчаяния и тьма. Что, если он просит слишком о многом? Маглор никогда не чувствовал себя таким уязвимым. Неужели все это время гордость была ему щитом? Гордость, не позволявшая просить о помощи. Позволит ли теперь? Осталось отбросить ставший ненужным щит, перестать прятаться и скрываться. Только идти вперед — пусть он открыт всем ветрам и водам, слаб и беззащитен, — идти до конца. Погоня отклонилась от следа, выстрелы теперь звучали правее. «Прощай, нуменорец», — прошептал Маглор, бережно опуская Никиту на моховую перину. Горячая волна благодарности затопила сердце. Ласково провел рукой по лбу и пошел, не оглядываясь. Ему удалось незамеченным выйти на берег и найти лодку. Дотащить ее до воды в одиночку было трудно, и Маглор несколько раз оступался на камнях, оскальзывался на мокрых водорослях, расшибая колени и обдирая руки. Вторым заходом он принес канистры с водой и отвел лодку на глубину. Лодка, увлекаемая отливом, отошла от берега, Маглор налег на весла. Мимо в тумане потянулись едва различимые берега островов, одни исчезали за кормой, другие появлялись по курсу. Миновали Заицкие, потом длинная цепь Кузовов. Потом туман сгустился, окончательно скрывая их из виду, оставляя только холодную свинцовую воду, волны, изредка срывающиеся мелкими барашками, и мерный плеск весел. Где-то вдалеке протарахтел мотор катера, отправленного на перехват. Туман становился все гуще, пока наконец не окутал лодку по самые борта, и Маглору стало казаться, что весла опускаются не в воду, а в белые невесомые облака. Тяжелые тучи над головой разредились, стало светлее, и золотистые лучи полились отовсюду, отражаясь от мельчайших капелек тумана. Маглор потерял счет времени, только лодку качало волнами, и скрипели уключины, и привычно саднило руки от грубых весел. Сияющий туман отступил, и вода вокруг лодки заискрилась, засверкала. Пространство стало шире, и вот в золотистой дымке проступили далекие линии нового острова. Легкий ветер гнал лодку вперед, и она летела быстро, словно ее влекли не тяжелые взмахи весел, а чья-то невидимая рука, а над островом взлетели вверх стройные башни долгожданной гавани.