Счастье в руки не дается

Wada Kaoru – Saikai Я был знаком с человеком красоты поразительной и неописуемой. В нем сочетались Будда, Иуда и Яхве. Если хочешь, я для тебя его нарисую. Помню, он стоит босой да в одной рубахе и улыбается, так ласково и безмятежно, и в его серых глазах загораются огоньки. А я, потрепанный, прокуренный, грешный, стакан со святой водой беру из его руки. Иногда он приходил ко мне в образе Господа. Спрашивал: «как твое сердце, сын мой, не ранено? Не болит?». Говорил так легко, бесхитростно и просто. И только качал головой, когда я в ответ дерзил. Иногда он становился Буддой, спокойным и мудрым. Разжимал мои пальцы и забирал кинжал. Осыпалось небо белой сахарной пудрой. Я сатанел от крови. Он успокаивал, держал. Помню, я обрил голову, и пошел к нему, каяться. Ступнями босыми, голыми за камни цепляясь, забрался на вершину, на вершину этого мира. Он сидел спиной, со знакомой нестриженой гривой, и арабскими цифрами, на предплечье выбитыми. И мне показалось, что сердце замирает и стынет. И что он мне родной, как отец или кровный брат. И пока он со мной, мне нельзя умирать. Никогда нельзя умирать. А потом наступила зима, я был болен простудой, и Большая медведица уснула на ложе из льдин. Он сидел у моей постели, (ну точь-в-точь Иуда), говоря еле слышно: «прости, но я должен уйти». Я был знаком с человеком красоты поразительной и неописуемой. Нет, не красивей тебя. Совсем не красивей тебя. Если хочешь, я тебе его нарисую. Поверни лицо к свету, не двигайся где-то час. Я искал четыре столетия. Четыре безумных столетия. На груди отмечая каждый прошедший год. Я нашел его, возрожденного прекрасной женщиной. Совершенной женщиной, не помнящей ни че го. Вот она называет меня Буддой, Иудой и Яхве, братом, соратником, другом и мудрецом. А я стою перед ней, босой да в простой рубахе. Красками на холсте рисуя его лицо. Джио Россо Таркан – Pare Pare       — Не по плану!!! Все не по плану!!! — истошный вой Софьи Михайловны раздавался далеко за пределами ночных коридоров головного офиса «Юсал-газа». — Макс!!!       Трубка выскакивала из дрожащей руки; сама Снежинская сидела на диване рядом со слегшим на него Соболевым, трясла его, бессознательного, за плечо, не прекращая орать в сотовый.       — Макс!!! Что с ним?!!       — Мне отсюда не видно, — оборвал ее сухой, собранный голос Аппеля. — Вы где? — послышался едва уловимый шорох одежды.       — В офисе, черт! В офисе! Он лежит! Он горит весь! Он едва дышит!!! — вопила в трубку перепуганная до смерти девушка. — Я не могу колдовать…       — Не смей!!! — в голосе немца зазвучали морозные нотки. — Только заикнись! Через десять минут буду!       — Что мне делать?! Десять минут?!! — Софья дрожала так, словно не Альберта, а ее била жестокая лихорадка.       — Сними с него лишнюю одежду! — в динамике зазвучал рев авто. — За руку держи. Угробишь — убью.       — Макс?!! — взвыла в трубку Снежинская, но ответом ей были короткие гудки и наступившая за ними тишина.       Она едва успела взять себя в руки, на заплетающихся ногах метнуться в уборную, намочить водой полотенце и, вернувшись к Соболеву, уложить холодный компресс на его лоб, как из коридора зазвучал «звоночек» открывающихся дверей лифта, послышались быстрые уверенные шаги.       Софья, тяжко вздохнув, подскочила с дивана ровно в тот момент, когда тяжелые двери кабинета главы корпорации «Юсал-газ» вылетели от мощного удара ноги, и перед глазами белой, как скатерть, Снежинской оказался слегка взъерошенный, но безупречно одетый даже в столь поздний час Максимилиан Аппель.       — Ма-акс… — девушка, увидев спасителя, словно разом потеряла дух и бессильно осела на прежнее место.       — Сколько так? — немец, не скидывая черного шерстяного пальто, стремительно миновал все расстояние, присел на корточки у лица Альберта, коснулся пальцами щеки бизнесмена и мрачно-тяжелым взглядом уставился на секретаря.       — Я толком не знаю… — Софья отодвинулась подальше, но руки Соболева из своих ладоней не выпустила. — Он наорал опять часа полтора назад… Сказал, чтоб меня было не слышно и не видно… И пошел работать…       — Тебе вредно быть женщиной… Гормоны сразу не унять… — сквозь зубы процедил Аппель, быстро поднялся и, гибко склонившись над русским, легко поднял его на руки. — Пальто!       — Что?! — подскочившая следом за ним Снежинская обернулась кругом.       — Пальто его давай!!! — осторожно подбросив бессознательное тело в руках, Макс бережно прижал Альберта к своей груди. — Там холод собачачий.       Девушка мгновенно метнулась к одежде босса, схватила пальто и, спотыкаясь, подбежала к мужчинам, аккуратно накрыла Соболева теплой шерстью.       — Сама одевайся, — Аппель пошел к выходу, сбился на полушаге. — Сам… Одевайся, Софья, догоняй. Нам охрану пройти надо логично.       Прыгая в одном сапоге, накинутой на левую руку дубленке, Снежинская умудрилась обогнать мягко ступающего немца на подходе к лифту, ударила по кнопке вторым сапогом и снизу вверх поглядела на мужчин. К горлу Софьи подкатился колюче-горький комок — Макс, склонившись совсем близко к лицу Альберта, прикрыв глаза, касался губами излета его густой, мокрой от воды и пота брови.       — Ключи! Софья, ключи… — уже на парковке хладнокровно повторил немец, кивая заторможенной девушке на карман своего пальто.       «Я царствовал! Но вам не изменил. Меня царицей соблазняли, но не поддался я!!!» — запричитал шепелявым звонком «Айфон» в кармане немецких брюк. Девушка, остолбенев от смешанного со страхом изумления, подняла большие глаза на товарища.       — Это моя, — мужчина широко улыбнулся. — Я перезвоню. Софья, где ключи, а?!       Быстро «вскрыв» «БМВ», Снежинская распахнула дверцу заднего сидения и отступила в сторону — подошедший Макс осторожно, бережно опустил свою ношу на заднее сидение, на мгновение задержался над мертвенно-серым лицом мужчины.       — Накрой его и садись в машину.       А через пару секунд он сидел уже за рулем и с нетерпением наблюдал в зеркале заднего вида хлопочущую над Соболевым Софью.       Альберт пошевелился, приоткрыл один глаз и хрипло застонал — тусклый потолочный светильник автомобиля, судя по всему, резал воспаленную слизистую, усиливая и без того невыносимую головную боль.       Аппель дернулся к приборной панели, тронул сенсор, но свет упрямо продолжал гореть. Соболев попытался пошевелиться снова и задохнулся от боли.       — С-сука… — оставив в покое подведший сенсор, Макс вскинул кулак вверх. Послышался короткий хруст стекла, пластика; салон «БМВ» погрузился в убаюкивающую темноту. Притих, согнувшись невнятно-крупным калачиком под своим пальто, и русский бизнесмен.       — Центральная клиническая больница в пятнадцати минутах отсюда! — Софья запрыгнула на переднее сиденье, максимально тихо закрыла дверь.       — Вот еще! — Аппель тут же вдавил педаль газа в пол, левой рукой доставая из кармана сотовый. — Кому ты его жизнь доверишь?       — Так ведь… — огромные глаза Снежинской уставились на точеный профиль мужчины, но тот только пристально следил за дорогой, мастерски вгоняя свой автомобиль в скользкие от снега повороты. — А что…       — Ты в аптеке? — напряженно, но при этом невыносимо тепло и даже мягко спросил в динамик Макс, не сводя взгляда с тускло освещенного пути. — Картина следующая: лихорадка сорок один, сознания нет, сердце — сто сорок ударов. — Аппель на короткую секунду обернулся к Соболеву. — Хрипит нижняя доля правого легкого. Даже бурлит. Один сегмент средней. Что? Нет, ты знаешь, я его не успел раздеть! Э-э… — мужчина криво улыбнулся, зажал телефон плечом. В кромешной тьме, контролируя правой ногой педали, коленом левой — руль, непостижимо гибко он изогнулся между передними сидениями назад, свободной рукой скинул с Альберта пальто, развернул его и за пару секунд распахнул на груди несчастного рубашку. — Нет, сыпи нет. Чисто.       — Ма-а-акс!!! — кидаясь к рулю, заорала Софья — навстречу им неслась огромная фура.       — Лимфоузлы только регионарные, — отчитывался перед кем-то невозмутимый Макс, легонько «качая» коленом руль и буквально выезжая из-под «носа» фуры. — Да. — колено нежно тронуло рулевое колесо, и слепое «БМВ» филигранно обогнуло фонарный столб, снова вылетело на трассу. — Добирайся аккуратно, дороги скользкие… — посоветовал мужчина, выпрямляясь и опускаясь на свое сидение. — До встречи.       И только когда обе руки Аппеля снова обняли руль, справа от немца послышался смешанный со злостью выдох облегчения:       — Вся семья тронутая…       — Софья, ты успокойся… — начал было Макс, но его уже не слушали.       — Можно подумать, ты за рулем всю жизнь! Можно подумать, ты можешь все предусмотреть!!! Ас выискался! А если бы что-то случилось?!! А если бы…       — Та-а-к… поня-ятно… — протянул немец, пытаясь скрыть улыбку. — Софья Михайловна, в нашей «тронутой семье» женщина уже есть. Но она ведет себя не в пример собраннее!       — Сравнил бы для начала стаж!!! — рявкнула Снежинская, утирая откуда-то взявшиеся беззвучные слезы. — Я не могу его таким видеть!!! Я не могу терпеть это бессилие!!! — слезы, вопреки рукавам дубленки, елозящим по щекам, текли только больше.       — Это от неопытности… — мужчина включил кондиционер. — Тебе не знакомо чувство беспомощности. Легко быть всесильным, легко быть неуязвимым. Легко щелчком пальцев переворачивать миры вверх дном. Но всю палитру эмоций испытываешь только тогда, когда не способен что-то изменить. Если от тебя ничего не зависит, рядом должен быть тот, на кого ты можешь рассчитывать. Кому ты можешь себя вручить. Все вручить.       — Как они тут живут?! — девушка, казалось, пропустила слова немца мимо ушей.       — Мало и скверно… — Аппель нервно облизнул губы и помолчал. — Не дергайся! — мужчина перевел дыхание. — У нас есть та, что знает, что делать с этим «мало и скверно». И, смею заметить, делает, совершенно не прибегая к магии. У нее иные силы.       — Какие? — Софья подняла красные глаза на немца.       — Она тоже умеет расплачиваться кусками своей души… — Макс остановил машину у кованых ворот коттеджа Соболева, помолчал, перевел тяжко-лавандовый взгляд на притихшую Снежинскую. — Нам теперь только смотреть на это… Chase Holfelder – Every Breath You Take       Было холодно, больно и страшно. Казалось, что мышцы, растягиваясь раскаленными струнами, медленно, мучительно медленно отслаивались от трещащих костей, собирались чавкающим жаром в складках колючей одежды. Откуда-то взявшийся в легких кипяток бурлил у самого сердца, мешая сделать мало-мальски полный вдох, выдавить лишнее слово.       Его трясло, швыряло в непонятной душной коробке, и он готов был, честное слово, сдаться, но снова полетел, снова почувствовал на своем теле сильные бережные руки, а лихорадочно горящая щека вновь прижалась к чему-то мягкому, теплому, широкому, пахнущему каким-то чудным, очень тонким, изящным парфюмом… Захотелось вцепиться в этого человека и, поддавшись слабости, муке, попросить никогда не отпускать, попросить убрать эту боль. Потому что если он опять исчезнет, то снова перекроет дыхание, снова сдавит сердце горячечными тисками, а оно уже под горлом — загнанное, измученное, ошпаренное…       Альберт через силу поднял правую руку и все-таки сумел ухватить незнакомца за воротник, притянуть к себе, уткнуться в его теплую шею. Прохладные ладони коснулись его висков, и опять его закачало, понесло и опустило на приятную гладь покрывала.       Кое-как разлепив веки, Соболев увидел прямо над собой красивое лицо Максимилиана, его чудные лавандовые глаза, упавшие на лоб серебряные пряди волос. Мужчина хотел охнуть, но вышел какой-то грудной сиплый стон.       — Не надо, — кто бы мог подумать, представить даже, что у Аппеля голос может стать таким нежным, тихим, убаюкивающим? Альберт прикрыл воспаленные глаза, бессильно качнул головой. — Я рядом. С тобой все будет хорошо, — мягкий, обволакивающий голос снова полился кругом, укутывая несчастного невесомо-бережной пеленой. — Поспи немного.       Почему его отец был другим? Почему ему так не повезло с семьей? Почему сейчас, когда треснула привычная чешуя вечной занятости, осталось только острое чувство одиночества? А если бы Макс был его отцом? А может это и не Макс… Была только эта девочка… с большими красивыми глазами… Бред, бред, бред… Откуда здесь взяться Аппелю…       Тьма с новой силой навалилась на мужчину, он выгнулся в постели и сквозь кроваво-черный туман услышал рванувшийся откуда-то издали отчаянный женский стон-слезу. Теряя сознание, Альберт успел заметить только вертящуюся в оголтелой карусели ледяную комнату, оседающую на колени хрупкую тонкую светотень и ловящую ее у самого пола густую тьму.       Бред…       Его швырнуло во мрак, казалось, что и кровать, и все кругом понеслось куда-то глубоко-глубоко, со всех сторон кинулись к его мокрому телу языки шипящего пламени. Кажется, его даже вырвало, но мужчина уже не понимал этого. Единственное, чего хотелось теперь, это чтобы все закончилось как можно скорее. Тело его, застыв на долгую минуту горячечной стрелой, размякло, расслабилось, отдалось сжигающей его лихорадке.       А потом откуда-то взялись очень жестокие, очень тонкие руки. Его рванули куда-то наверх, к слепящему свету. Рванули так, что, казалось, он оставил всю кожу там, внизу. Соболев, отчаянно захрипев, попытался ударить садиста, но руки его грубо отбросили в стороны, да так они и остались на липком, противном покрывале.       — Во-он… — закричал мужчина, но в комнате раздался лишь едва слышный выдох.       — Поговори мне еще… — чужой, упрямый, совсем незнакомый, но почему-то дрожащий женский голос припечатал ошарашенного Альберта к постели.       И снова с ним стали творить кошмарные вещи: с него снимали всю одежду, оставляя нагое, трясущееся от озноба тело на лютом арктическом морозе, ворочали из стороны в сторону, и под ним каким-то чудом появлялась сладостно сухая, но отвратительно колючая простыня. Невозможно ледяные руки бегали вверх-вниз по его воспаленной коже, прижимался к груди и спине невыносимо жгучий лед стального кружка. А потом что-то сильно укололо правую руку в районе локтя, Соболев в бреду дернул ее, потянув за собой непонятный шнур, загремели, оглушая его, стекло и металл.       Новый жалящий укус иглы пришелся уже в бедро.       — Не надо… — рыкнул-простонал мужчина и провалился в откуда-то взявшуюся тихую, мирную темноту. Kajiura Yuki – Turn (Pandora Hearts)       Мягкими шелковыми лентами сходила с него немая дремота, возвращались с трудом различимые запахи и звуки. И первое, что почувствовал мужчина — это легкое, нежное касание чьих-то губ на своей щеке. С трудом разлепив тяжелые веки, Альберт взглянул перед собой и судорожно сглотнул метнувшееся к горлу сердце.       Прямо над ним, склонившись низко-низко к нему, замерло чужое, но до кома в горле красивое женское лицо. Синие глаза мужчины встретились с невозможно яркими, невыносимо прекрасными янтарными глазами незнакомки, рванулись в черноту вспыхнувшим зрачком.       «Сказочная… — застыла в голове у него одна-единственная мысль. — Волшебная… Мягкий, добрый, теплый дракон…»       Женщина едва заметно улыбнулась, и Альберту тут же стало стыдно за свои идиотско-детские мысли.       — Вы… — пошевелившись в постели, он, тем не менее, не мог оторвать взгляда от завораживающих глаз гостьи. — Вы…       И все же посмотрел: лет сорок-сорок пять; густые, забранные наверх темные волосы, украшенные легкими, изящными мазками серебряной седины; тонкие, хрупкие черты лица; мягкие морщинки у уголков век, меж приподнятых в мольбе бровей; странная, вызывающая сладкую тоску в груди полуулыбка чуть сухих губ.       И глаза… глаза… бо-оже…       — Кто Вы? — получилось, наконец, совладать с сердцем у Соболева, и он снова потонул в медовом море колдовских глаз.       — Никто… — женщина опустила ресницы, набрала в грудь воздуха, вновь подняла волшебный взгляд на бледное лицо мужчины. — Ваш врач.       За окном что-то взорвалось, засвистело-засвистело, опять взорвалось, и сквозь занавешенное окно в комнату влетели отблески близкого салюта. Альберт вздрогнул и снова взглянул на гостью.       — Хоронят старый год… — тихо, очень тихо, со странной улыбкой прошептала женщина и каким-то невыразимо трогательным жестом отвела со лба своего пациента пряди мокрых волос.       — Видимо, благодаря Вам меня не хоронят вместе с ним? — большой, сильный мужчина с трудом поборол желание потянуться вслед за хрупкой женской рукой.       Гостья опустила голову, отвернулась к окну, посмотрела в тяжелое полотно портьеры.       — Нет, — она, наконец, снова обернулась к очарованному пациенту. — Меня позвал Ваш друг. Вашего друга позвала Ваша помощница…       — Внучка за бабку. Бабка за дедку. Дедка за репку… — впервые улыбнувшись за долгую ночь, продолжил Соболев, рассматривая и рассматривая красивое лицо перед собой.       — Бедный наш дедка… — женщина тихо рассмеялась и искоса взглянула на страдальца. — Ну что, хворь моя? — она выпрямилась и взяла с прикроватной тумбы несколько флакончиков. — Вдарим по Вашей пневмонии?       — Вдарим… — Альберт, не сводя глаз с доктора, медленно кивнул. — А чем?       — Амоксициллин с клавулановой… — женщина ловко высыпала из флакончиков щедрую пригоршню белых таблеток, подняла хитрый взгляд на мужчину.       — Я, похоже, болен смертельно… — Соболев скривился. — А вода…       — И вода есть… — врач повела перед носом пациента стаканом, доверху наполненным водой. — Сдавайтесь, господин Соболев!       — Сдаюсь… — не отрывая взгляда от завораживающих глаз гостьи, он приподнял голову, обнял обеими руками женскую ладонь и мягко собрал горячими губами все таблетки до единой.       Запив «отраву» водой, Альберт опустился на подушки и затравленно повел головой.       Почему-то у всегда бдительного, все проверяющего и вечно планирующего каждый свой шаг бизнесмена ни за одну секунду этой странной ночи не возникло мысли: «А вдруг меня отравят?», «А если это заказ?», «Позвонить Степнову…». Его подводили раз за разом, его предавали все, кто только мог, особенно близкие люди. А тут… сидит на краю его постели совершенно незнакомая, чужая женщина, и он выпил бы из ее руки что угодно… От нее так тепло, так спокойно, так… чисто и свежо на душе… Почему ее никогда не было раньше?       Синие глаза встретились с янтарными, и смешался горький аконит со сладким медом.       — Что хотите спросить? — доктор, не глядя, поставила пустой стакан на тумбу, склонилась к мужчине, осторожно взяла его правую руку в свои ладони.       — Как Вас зовут? — он, конечно, хотел спросить совсем не это, но остальные мысли никак не вязались в нужные и правильные слова.       — Руслана Алексеевна, — женщина едва заметно улыбнулась. — Воскресенская… — губы врача растянулись в совсем широкую улыбку.       — Руслана… — Соболев опустил отяжелевшие веки, протянул имя еще раз. — Руслана… Красивое имя, но, мне кажется… Вам оно… не…       — Капельницу не выдергивайте больше, — донеслось до его скованного снотворными цепями сознания. Ирина Богушевская – Колыбельная       Когда хрипловатое, трудное дыхание мужчины выровнялось, Руслана Алексеевна поджала губы, резко отвернула голову от Соболева, прикрыла глаза. Только через минуту она осмелилась снова посмотреть на спящего Альберта, повернуться к нему, осторожно коснуться пальцами скрытого легкой простыней бедра. Со всхлипом переведя дыхание, женщина скользнула рукой выше, расправляя ткань на животе, груди пациента, «увела» большим пальцем капельку воды с изящно очерченной ключицы.       Мокрые от беззвучных слез губы Воскресенской растянулись в измученно-счастливую улыбку; указательный пальчик врача коснулся шеи Соболева, повел вдоль красиво слепленной мышцы к сáмому уху, задел прядь черных волос. Руслана медленно склонила голову набок, с какой-то болезненной жадностью рассматривая смягчившиеся черты мужского лица, тронула пальцами густую бровь, повела ими по скуле, щеке, к уголку рта, коснулась легкой щетины, расправила дрожащую ладонь, нежно легла ею на висок уснувшего.       Резко вздохнув и стерев свободной рукой непрерывно льющиеся слезы, женщина склонила голову на другую сторону, сглотнула комок в горле, легонько повела большим пальцем по трепещущим черным ресницам мужчины. Безуспешно попыталась сгладить едва заметную «смеющуюся» морщинку в уголке его глаза. Губы доктора задрожали, дрогнула и рука, замершая теплым касанием на виске Соболева. Тихо-тихо, чтобы не разбудить больного, Руслана Алексеевна отняла свою ладонь от его лица, аккуратно взяла его правую руку в свою, склонилась и прижалась к бьющемуся на запястье пульсу мокрыми губами. Неслышно вздохнув, она обняла мужскую кисть обеими руками, коснулась поцелуем каждого пальца, прижала большую ладонь к своей щеке, разом как-то вся ссутулилась, обмякла и, перестав дышать, прикрыла полные слез глаза.       Тихо вошедший в комнату Макс замер у дверей, распахнул губы так, будто ему было совсем нечем дышать. Он попытался улыбнуться, но вместо этого из груди его вырвался едва слышный сдавленный выдох. Через силу сделав несколько шагов, мужчина присел на корточки у постели Альберта; Руслана распахнула глаза и сверху вниз посмотрела на сидящего у ее ног немца, да, в чуть помятой белой рубашке, да, в измазанных снизу дорожной солью черных брюках, но теплого, сильного, надежного, такого… правильного и нужного… Рука женщины, все еще держащая ладонь Соболева, тихо опустилась на кровать.       Доктор попыталась смахнуть с лица предательские слезы, знак слабости, знак отчаяния и тоски, но Аппель мягко улыбнулся, перехватил ладошку женщины, медленно уложил ее на лежащую на покрывале руку Альберта. Положил сверху свою большую ладонь, накрывая ею обе их руки, бережно сжимая их длинными пальцами. Снова подняв невыносимо яркий взгляд на дрожащую Руслану, Макс улыбнулся, склонил голову вправо, рассматривая женщину над ним.       — Я понимаю… — еле слышно прошептала Воскресенская и в бессилии склонилась вперед, к Аппелю. — Я все понимаю… Но я не могу его оставить… не могу уйти… — она склонилась еще ниже, и он потянулся к ней, невыразимо ласковым движением коснулся своим лбом ее лба. — Не могу я… ноги не идут… — встретив до сердечного надрыва нужное ей сейчас тепло, женщина всхлипнула, закрыла глаза и уже не скрывала, не стеснялась своих слез. — Уведи меня, пожалуйста, от него…       — Уведу… — мягко, тихо пообещал мужчина, обхватывая ее свободной рукой за затылок, шею, прижимаясь виском к ее виску. — Сейчас…