Если вы по коридору мчитесь на велосипеде, а навстречу вам из ванной вышел папа погулять, не сворачивайте в кухню, в кухне твердый холодильник. Тормозите лучше в папу. Папа мягкий. Он простит. Народная мудрость Он глядел, точно помирать собирался: грустно, томно, нежно, огненно... Чехов
— Пойдем в бар? — Нельзя в бар. — Поедем на рыбалку? — Нельзя на рыбалку. — Ты не жалеешь, что женился? — Нельзя жалеть. Народная мудрость
Ольга Бузова — Под звуки поцелуев Председатель правления транснациональной энергетической корпорации «Юсал-газ» поморщился и кое-как перевернулся на живот. Спал он долго, хорошо, как и желала Руслана Алексеевна, наверное, потому просыпаться мужчине никак не хотелось. Остаток ночи и все утро он то и дело чувствовал касание холодной ладони на своем лице, несколько раз менялась прохладная повязка, пару раз переворачивало «свежей» стороной одеяло. Альберт точно знал, что это была Снежинская; ему хотелось попросить ее остаться рядом, но она каждый раз куда-то уходила. Да он бы и не произнес таких слабых слов. Только к полудню, уткнувшись в подушку, он прижал щекой ее ладонь и сонно, как-то очень по-детски попросил ее о «паре минуточек». Софья тогда улыбнулась и повторила: «Магнатище мое лохматое, Воскресенская настрого сказала поднять Вас после полудня!». Но Соболев уже и не слушал, он засыпал под мягкие переливы нежного голоса. «Окей!» — последнее, что отпечаталось у него в мозгах, перед тем как… «По-од зву-уки поце-елуев мы усне-ньом-праснемсьа!!!» — затрещало откуда-то из столовой, и Альберт Мстиславович, мгновенно проснувшись, слепо вытаращился во влажную подушку. — Нет… — прошептал сухими губами мужчина, силясь приподняться хотя б на локти. — Нет-нет-нет… «И всьо равно-о мы обо всем забудем, перепишем, сотрьом всьо!!!» — продолжали самозабвенно скулить из столовки. — Софья?!! — истошно заорал бы Соболев, но не мог, а потому просто прошептал, елозя бессильными руками по влажному покрывалу. — Что с Вами, Софья?!! — «Вопросы-ы без отве-етов!!! И сльозы не ат ветр-ра!!!» — как-то напряженно, даже зло блеяли песенку уже из кухни. — Нен-навиж-жу… — взревел беспомощным котенком мужчина и попытался ухватиться рукой за тумбочку, откуда тут же посыпались какие-то склянки. На краткую секунду повисла тишина, Софья явно прислушалась к происходящему в комнате, но тут же, впрочем, принялась за прежнее: — Дру-уг дру-уга не слыши-им?!! — Ну окей… — Соболев, все же собравшись с частями тела, поднялся с кровати, накренился в сторону, однако выправился и, гордо вскинув красивую голову, ухватил с тумбы антикварный стационарный телефон, грубо выдрав его из розетки. Перехватив «оружие», очень недобро ухмыльнувшись, Альберт двинулся на звук девичьего голоса, что вдруг заиграл прямо птичьими трелями. Ну, вы понимаете, о чем речь… Подкравшись к повороту на кухню, Мстиславович поборол головокружение, мужественно справился с тошнотой, занес над головой телефон, сделал шаг вперед… и тут же заорал. В голос. Швырнув, причем, телефон на пол. А потом быстро зажал рот рукой и вытаращился на нимфу, что выплыла перед ним в самый ответственный момент блицкрига. Софью Михайловну признать в нимфе было очень трудно. Все лицо ее покрывала какая-то серо-зеленая дрянь, вместо глаз у девушки были даже не очки, а два пакетика с чаем, перевязанные бечевочкой к волосам. В руках Снежинская держала большую миску, в которой активно перемешивала желтки с сахаром. Вообще, всем своим видом она походила на какую-то поехавшую богиню, что-то типа Фемиды. Только с кулинарным уклоном. — Альберт Мстиславович? — признала слепая ассистентка, расплываясь в официальной улыбке. — Вы, однако, решили рано подняться сегодня. Так неожиданно! Как самочувствие? Мужчина сделал непереводимое движение руками к шее подопечной, оскалился, завел ладони вверх, взмолился потолку, потом вцепился в свою шикарную шевелюру и беззвучно взвыл. — Ну… я рада, что Вам лучше, — как-то быстро смекнула красотка и, резво отвернувшись от трясущегося Соболева, направилась к плите, едва не опрокидывая по пути дорогущую кофемашину. — Выключите, пожалуйста, Софья Михайловна, это… Это! — максимально мягко, памятуя о неоценимой помощи Снежинской, попросил Альберт. — Вам не нравится ретро-музыка? — удивилась Софья. — А что желаете? — Что-то с еще большим уклоном в ретро! — не выдержал Мстиславович. — Века на два, на три! — Брамс подойдет? — заботливо уточняла секретарь. — Подойдет! — рявкнул бизнесмен. — Чаю? — все улыбалась Снежинская, одной рукой вслепую ловко управляясь с магнитолой. Тут Соболев уставился на чайные пакетики, залепившие восхитительные очи девушки, и его снова затошнило. Ее бы стоило придушить прямо сейчас, но сил, как нарочно, на это не было. — Нет. Спасибо! — развернувшись, он, расстроенный, уже уставший, кашляющий, поплелся в кабинет, где и свалился ничком в большое кресло, обняв коленки и уткнувшись щекой в подлокотник. Почему-то захотелось заплакать и позвать маму. Иоганнес Брамс — Симфония № 4 — Вот, — женский голос раздался откуда-то справа и сверху, Альберт вздрогнул и, откинув голову, задержал дыхание: Софья выглядела уже вполне нормально, без дурацкой маски, с распущенными волосами и этими своими невозможными глазами… — Выпейте. Это рецептура Воскресенской. Травы для отхождения мокроты. Одновременно на его бедра лег теплый, но невесомый плед, а под голову — небольшая подушка. — Вы тут всю ночь провели? — уже зная ответ, зачем-то спросил мужчина, принимая варево и морщась от мерзковатого аромата. — Да. Только утром метнулась в офис, посидели с Валевским над бумагами. Он навестит Вас вечером. Когда докажет Вашим компаньонам, что похороны отменяются. Народ расстроен. — Моей болезнью? — со снисхождением улыбнулся Альберт. — Нет, скорее, тем, что Вы идете на поправку. Вы живете в отвратительном мире, Альберт Мстиславович, — Софья как-то грустно усмехнулась. — Вы живете в этом же мире, Софья. Не обольщайтесь на сей счет. — Я с больным спорить не буду, — улыбнулась Снежинская. — Что Вы желаете на обед? — Ничего, — огрызнулся Соболев. — Нужно поесть. — Поешьте. — Вы перестанете меня раздражать когда-нибудь? — А Вы меня? — Я пытаюсь Вас накормить. — Вы пытаетесь меня отравить! — взорвался Альберт, выплевывая в чашку горькое варево. — Это не я. Это все Воскресенская! Что Вы желаете на обед? — Вашу печень! Могу я отведать Вашей печени с базиликом?! — Ну… овсянка, так овсянка… — смирилась Софья. — Не хочу я овсянку!!! Терпеть не могу каши!!! — у Альберта дернулась правая нога. — Тогда куриный бульон! — резюмировала девушка, поправляя очки. — Орехов хочу с медом! — заявил мужчина. — Кедровых. — Вам нельзя ни орехов, ни меда. — Шоколаду горячего тогда сделайте, — нашел компромисс бизнесмен. — С орехами. Кедровыми. — Нельзя шоколад. Почему Вас так заклинило на кедровых орехах, Ваше благородие? — забеспокоилась Софья Михайловна. — Но Вас же заклинило на слове «нельзя»! — психанул Альберт Мстиславович. — Я же только ради Вас стараюсь, — обиделась девушка и снова раздраженно поправила очки. — Говяжье филе хочу! С луком-шалот и портвейном! — прислушавшись к себе, заказал Соболев. — С люком шяльот и палтвейнам… — шепотом, едва слышно передразнила Софья, прогулочным шагом покидая кабинет. — Что?! — Альберт подскочил с места и ринулся за секретарем. — Софья, Вы не охренели ли?!! — он перехватил ее в коридоре и едва не вколотил собою хрупкое тело девушки в дверной косяк. — Вы сами-то, алё? — взвизгнула Снежинская, как-то теряя уверенность и бледнея под бушующим синим взглядом. — Вы решили, что за Вами ухаживает сиделка из предместий Парижа?! Я думала, что вообще… Я думала… что Вы… того… — и тут на изумленно-разъяренных глазах Соболева девушка разразилась самыми форменными рыданиями. — Н-не пон-нял… — оторопел Альберт, выпуская тоненькие плечи из рук, но так и не сумев сделать шага назад. — Софья? — Ч-что?! А?! Не понял?! Скотина!!! — захлебывалась плачем Снежинская, сдирая с себя очки и размазывая по лицу тушь. — Почему скотина?! В смысле… — тут Мстиславович запутался окончательно. — Я, конечно, скотина, но Вы-то… Вас ведь я даже пальцем не… — Соболев замолчал. Почему-то мокрое лицо секретаря, смазанная краска, подрагивающие губы, сбившиеся волосы и распахнутая на три пуговицы рубашка вызвали в нем сразу несколько острых эмоций, никак, впрочем, не связанных с темой их идиотской беседы. — А-а-а!!! — в голос зарыдала девушка и уткнулась лицом в полуобнаженную мужскую грудь. — Ну поче-ему-у?!! «Почему не тронул? Почему не пальцем? Почему скотина? — вертелось в лихорадочно гудящем мозгу умного вроде мужчины. — Почему не понял? Не понял… Понял!!! Не понял что-то? А что?! Бл*ть…» — Софья, прекратите! — Соболев с трудом сдержал новый приступ кашля, собрался и, отняв от себя девушку, аккуратно прислонил ее к тому же косяку, максимально вкрадчиво и внимательно уставился в огромные, сумасшедше красивые глаза и… забыл, что хотел сказать. — Вы такой… Так-кой… — все еще всхлипывала Снежинская, таращась на мужчину снизу вверх. — Тако-ой!!! — Как-кой? — Альберт тяжело сглотнул и поднял напряженный взгляд со вздрагивающих губ девушки к ее диким глазам. — Необы-ы-ычный!!! — взвыла Софья, закрыла лицо руками и, вывернувшись из объятий, метнулась в кухню. — В с-смы-ысле?.. — заново затупил бизнесмен, зачем-то тронув себя за ключицу, на которой черным разводом остался отпечаток ресниц Снежинской. — Суп будет через десять минут, — подала звонкий голос секретарь. — Вечером — молочный пудинг. — Что за е*твою мать? — прошептал мужчина, все еще таращась на косяк. — Десерт такой, — улыбнулась из кухни Софья. — Полежу… — мотнул головой Альберт и пополз обратно в кабинет. Чайковский (Танец Феи Драже) — Щелкунчик Видимо, лихорадка решила не оставлять несчастного без боя… После обеда Соболев, задрожав всем телом, залез под оставленный Софьей плед, уткнулся лицом в теплую подушку и попытался задремать. Но сон, как назло, все не шел и не шел, мужчина слышал, как на кухне переставляется посуда, открывается окно, включается и выключается вода. Ему почему-то всегда казалось, что эти звуки должны раздражать, но сейчас они убаюкивали, успокаивали, создавая иллюзию, что он кому-то нужен просто так, без каких бы то ни было выгод… Ему вдруг захотелось в одночасье стать убогим и бедным как церковная мышь, чтобы узнать, останется с ним Снежинская или нет. Почему-то представилось, как он, облезлый и трясущийся, прячется за иконостасом, а она пытается вымести его оттуда помелом. — Вот же сука… — бормотал сквозь лихорадочный сон Альберт. — Нет бы сыру принести… — Оба-на… — ответили ему откуда-то сверху глубоким, мужским, каким-то раскатисто-волшебным гласом. — За что это вот мне, а? — взмолился Соболев, поджимая куцый серый хвост и указывая на лохматую Снежинскую, испуганно замершую и прижавшую к груди метлу. — Софья, ты его не кормила, что ли? — возмутился глас. — Так как его накормишь? Только бульон влила. И то через силу!!! Отказывается!!! — оправдывалась мерзавка, а в груди у Альберта сладостным теплом дрожало злорадство. — Ло-ожь! — взвыл он, выскакивая из убежища и негодующе шевеля усами. — Она крысиный яд в лапшу добавляла!!! — Софья?! — обратился за объяснениями суровый глас. — Я не в силах поверить!!! — Ой, все! — ответствовала Софья, обиженно бросила помело и, в сердцах плюнув на мышку, вознамерилась покинуть враждебно настроенное общество. — Куда?! — заорал «мыш», прыгая на месте. — Я еще всю правду про тефтельки не рассказал! — Придурок! — шипела Снежинская, пятясь от зверька и зачем-то обрастая обаятельными рогами. — Стерва!!! — с наслаждением ревел мышонок. И когда он, вдохновленный чудным заступничеством свыше, подскочил к нахалке и схватил ее лапкой за подол, девушка почему-то крякнула мужским голосом и послушно застыла. — Буду нака-а-азывать… — расплываясь в ехидной улыбке, Альберт медленно открыл глаза и мгновенно окосел. Прямо над ним, буквально в сантиметре от него замерло растерянно-восхищенное лицо сногсшибательно красивого Максимилиана Аппеля. Которого он, Альберт, крепко держал правой рукой за шиворот. — И на старуху бывает проруха… — прошептал немец, таращась своими невозможно-фиалковыми глазищами на бизнесмена. — Признаться, за все время я в эту сторону почему-то даже не думал… Хотя мог. Поразительно. Пикантно. Прекурьезно. — М-м-акс? — мычал обалдевший Соболев, медленно распрямляя скрюченные судорогой пальцы с воротника гостя. — Али-ик? — плавно поднимал шикарные брови иностранец. Рука, наконец, выпустила загривок мужчины, и Аппель, тихонько отстранившись от больного, выпрямился, сделал аккуратный шажок назад. — Как самочувствие? — прокашлявшись, деликатно спросил сразу обо всем немец, изо всех сил пряча ехидную улыбку. — Черт побери! — Соболев завозился под пледом, понял, что выглядит он совсем непрезентабельно и, расстроившись окончательно, поднял томный аконит своих глаз на мужика. — Ну ты бы хоть предупредил! — О, не переживай! — Максимилиан выставил перед собою ладони, и лицо его сделалось еще более нежным и чувственным, чем синева во взгляде хворого русского. — Ты и в таком виде сумел меня покорить! Позволь полюбопытствовать, друг мой, чем тебя так доконала Софья? — А! — бизнесмен махнул рукой, скривился, запутался и вздохнул. — Ясности нет. — Тю! — немец широко улыбнулся. — Мой тебе совет: если тебе что-то непонятно про объект, займись с ним сексом, и все прояснится! — За тобой хоть записывай, — ахнул русский. — «Хоть записывай», хоть не записывай — все одно тупить будете! — расстроенно махнул рукой Аппель. Тут Альберту почему-то захотелось захихикать, но вместо этого он закашлялся и едва не рухнул с кресла. Из кухни тут же выскочила Софья, Аппель коротко повел рукой, мол, «все путем, все под контролем». Снежинская хмыкнула и, элегантно ругнувшись на латыни, скрылась из комнаты. Depeche Mode – Little 15 (piano version) Взяв себя в руки, Соболев снова посмотрел на гостя, и «руки» тут же обмякли, повисли, задрожали мягкой пылью: Макс стоял перед ним и, чуть склонив голову набок, каким-то невыносимо внимательным, «обнимающим» взглядом всматривался в его лицо. И в любой другой ситуации русского бы непременно смутил этот странный, щемящий сердце взгляд, но отчего-то сейчас ему было от него тепло, легко, уютно… Можно было подумать, что Аппель явился к нему с какой-то сделки или конференции: строгий черный костюм, неправдоподобно изящно подогнанный по рослой фигуре, белая рубашка, узкий черный галстук. В общем-то, что-то шарящий в этих делах Альберт неожиданно для себя понял — он никогда не видел, чтобы на мужчине так шикарно сидела обычная «тройка». Хотя тут дело было явно не в костюме. — Я присяду? — словно угадав мысли, немец плавным движением расстегнул пиджак и с долгим выдохом уселся на диван напротив мужчины. Правой рукой потянул узел галстука в сторону. — Да, прости, — Соболев медленно моргнул. Что-то в Аппеле манило, завораживало, тянуло к нему с невыносимой силой, даже жаждой. Естественно, речь не шла о физическом влечении в том понимании этой фразы, которое принято было вкладывать в их грязный век. Но влекло-то и физически тоже. Как тогда, когда Макс нес его на руках домой… — Я попрошу Софью сделать тебе чай. — Уже, — немец кивнул на столик рядом с диваном, где стоял поднос с заварочным чайником, фарфоровая чашка. — Это же как меня сморило… — расстроился Альберт. — Совсем ничего не слышал. — И прекрасно! — Макс улыбнулся, взял в руки чашку, бросил в нее ломтик лимона. — Говорят, что душа во сне ищет то, чем обладала в прошлых жизнях, то, чем обладает и сейчас, но не помнит об этом. — Если верить этому тезису, — Соболев кашлянул в платок, поднял смеющиеся глаза на друга, — то в прошлой жизни моя душа была крайне истеричной и обладала то ли ведьмой, то ли… демоном… — Или твоей душой обладал демон? — спокойно рассуждал немец, отпивая чай. — Бред какой-то, — согласился русский. — А тебе что снится? — зачем-то развивая глупый разговор, вдруг поинтересовался мужчина. Аппель взглянул на Альберта, и у того опять руки стали ватными. — Мне снится один сон. Всегда, — Макс улыбнулся правым уголком рта. Так нежно улыбнулся, мечтательно, мягко. — Мне снится большой черно-рубиновый дракон, с огромными мудрыми золотыми очами… Мне снится, как он ложится под мою руку. Горячий, сильный, страшный, несказанно прекрасный… Он укрывает меня пламенем своих колючих крыльев, убаюкивает песней своего раскаленного сердца. Дивный, волшебный, родной зверь. Мой дракон. — На твоем месте я бы вообще не просыпался, — протянул пораженный Соболев. — А я тем временем почти не сплю, — Аппель томно ухмыльнулся и отпил чаю. — Устаешь, поди? — расстроился Альберт, рассматривая чистое, дышащее светом лицо собеседника. — О, нет! — Макс рассмеялся и поверх кружки так глянул на мужчину своими невозможными глазами, что тот невольно улыбнулся. — Колдовство какое-то! Сил только больше, не пойму, куда девать! Некоторое время они молчали. Альберт, неловко подтянув длинные ноги под себя, глубже укутался в плед, Максимилиан пил чай и смотрел на пальцы мужчины, вцепившиеся в шерстяную клетку покрывала. — Макс… — растерянный Соболев все же взглянул на гостя, — мне очень неловко, что Софья позвала тебя… — Неловко тебе бы было лежать в гробу на жестких досках, — немец улыбнулся и отсалютовал фарфоровой чашкой. — Зачем ты вообще об этом думаешь? Я здесь. Я рад, что тебе лучше. Я был счастлив помочь тебе. Я не прошу ничего взамен. Это ведь и странно… Бизнесмен удобнее переложил гудящую голову, снова посмотрел на мужчину. Он ведет себя так, будто… — Прости, — Альберт закашлялся, «скрылся» под пледом, вылез оттуда задыхающимся, лохматым. — Я не привык, чтобы обо мне бескорыстно заботились. Нет, просто «заботились». Это все напоминает семью, и мне от этого… Аппель едва заметно побледнел, отставил чашку на столик и, склонившись вперед, сложил руки на колени. — Так ведь тогда не тебе прощения просить, верно? — голос немца причудливо провалился в глухой, хрипловатый тон. — Неужели у тебя других дел нет? — Соболев явно не находил себе места, не верил в то, что такой занятой человек столько времени проводит в его обществе, слушая стоны, кашель и нытье. — Фармá, авто, типографии, гепарды… — А что с ними станется? — Макс пожал плечами и снова откинулся на диване. — Лекарства производятся, тачки лепятся, книги бегают, гепарды печатаются… — мужчина улыбнулся. — Или я тебе наскучил? — лавандовые глаза сощурились. — Нет! — моментально воскликнул Альберт и снова зашелся в кашле. — Ну и лежи тогда, носок вон подтяни! — посоветовал немец, забирая чашку и невыразимо утонченным жестом указывая ею на полуспущенный шерстяной носок, торчащий из-под пледа. Соболев смутился, завозился под покрывалом, силясь, кряхтя и чахоточно кашляя, нацепить ярко-красный носок на пятку. — Вспомнилось мне, — Максимилиан оглядел богатую комнату, педантично оправил лацкан своего шикарного пиджака. — Почти сказка про носок. Страшная. — Сказка про что?!! — Альберт вытаращился на немца. — Про носок, — хладнокровно повторил Аппель, выдерживая чумной взгляд бизнесмена. — А вы, поди, все про Бабу Ягу в детстве читаете? — Дак а какая сказка может быть с носком?! — мужчина приподнялся на локтях, с улыбкой на сухих губах уставился на гостя. — Сказка может быть с чем угодно. Главное, чтобы сказочник талантливый был, с выдумкой, — Макс загадочно улыбнулся. — Да что там за сказка?!! — возопил страдалец и зашелся в надсадном кашле. — Ты не волнуйся так! — Аппель даже испугался. — Нельзя же так переживать! — Макс! — Да ладно-ладно, — немец отпил чаю, уже знакомым движением ложечки отловил дольку лимона, взял ее в рот и издал звук, сильно похожий на глухое мурлыканье. — Расскажу. Давным-давно жил-был богатый старик и имел он одного сына, — мужчина засомневался и на секунду умолк. — И был у него один сын. Вообще-то я не мастер рассказывать, это надо Руслану Алексеевну просить… — Да Макс!!! — Соболев оскалился. С кухни «потек» вкусный теплый аромат разогреваемой еды. — Ну так вот… Пришло время старику умирать, он призвал сына и сказал ему: «Когда я умру, после того, как тело мое омоют и приготовят к погребению, прошу тебя, выполни одну мою просьбу. Надень на мою ногу тот старый носок, что я ношу всю свою жизнь!». Лицо Альберта застыло в гримасе удивления. — Сын пообещал исполнить последнюю просьбу отца. И когда тот умер, когда его подготовили к похоронам, он пришел к служителям культа и передал им наказ почившего. Но те воспротивились: «Наша религия не позволяет этого. Он должен уйти, соблюдая традиции!». Долго спорил сын, уговаривал, грозил. Но старцы остались непреклонны, и отца похоронили без носка… — тут Аппель даже как-то погрустнел. — Я не понимаю… это все, что ли?! — бизнесмен часто моргал. — Нет, — немец вздохнул. — Морали же еще не было. В том, что я говорю, неизменно есть мораль. Просто вы не всегда улавливаете ее вовремя. Тупицы… — Макс устало потер густую бровь. — Так вот… Когда свершилось злодейство, пришел к убитому горем сыну старый друг отца, отдал ему письмо. Сын распечатал послание и обмер. В письме, написанном перед смертью, родитель сказал примерно следующее: «Вот видишь, сын мой, я жил богато, я ни в чем не знал нужды. Я владел миром, но после смерти не смог унести с собой даже старого драного носка… Я оставляю тебе все свои сокровища, имей ум распорядиться ими при жизни так, чтобы получать не только физическое удовольствие…». — Я не понимаю, — опять затупил Альберт. — А почему сын просто не прирезал этих служителей культа и не похоронил любимого отца так, как тот того желал? Макс вскинул яркие глаза на мужчину и задержал дыхание. Почему-то осекся и Соболев. — Потому что не всем везет с сыновьями, — помолчав, просто ответил немец и неровно улыбнулся. Emmy Bachmann – Rescue Yourself Повисла странная пауза. Бизнесмен смотрел в невозможно-пронзительные глаза Аппеля и чувствовал… чувствовал, что… И тут Максимилиан поднял свой дьявольский взгляд куда-то поверх головы собеседника, поверх самого кресла; губы мужчины приоткрылись, выпуская неслышно-долгий выдох. Альберт, ухватившись за подголовник, подтянулся повыше и тоже замер: на пороге комнаты стояла вчерашняя женщина-врач. И даже днем она не потеряла какого-то магического обаяния. Одетая до невозможности просто и скромно она умудрялась выглядеть так, будто у ее ног лежали все известные миры. Словно вместо обычных черных брюк и белой рубашки на ней было парчовое платье, а карандаш, наспех воткнутый в собранные на затылке волосы, был ни чем иным, как самой роскошной короной… А Соболев не мог оторвать взгляда от волшебных, нездешне-красивых янтарных глаз гостьи. Медовые, почти золотые, они смотрели сквозь все и только, только на Макса, медленно выпрямляющегося на диване. Скользнули по его шее, «споткнулись» на небрежно оттянутом галстуке. Воскресенская распахнула губы. Аппель, спустившись потемневшим взглядом к расстегнутой на верхнюю пуговицу женской рубашке, вскинул взбесившиеся глаза к лицу побледневшей женщины. Соболев обернулся к немцу, и ровно в ту же секунду Макс подал спокойный голос: — Руслана Алексеевна… — он откинулся на спинку дивана, сложил ногу на ногу. — Рады Вас видеть! — Взаимно, герр Аппель, — ровно ответила доктор. — Как Вы, Альберт Мстиславович? Альберт не успел понять, как, когда врач оказалась прямо за его креслом и, коснувшись одной рукою изголовья, другую протягивала к его лбу. И обмер, когда прохладная ладонь легла на его горячую кожу. — Л-лучше… спасибо… — бизнесмен ласково улыбнулся женщине, что, удовлетворенная состоянием своего пациента, прошла вперед и с едва различимым болезненным стоном уселась на диван, но в крайний от немца уголок. Аппель закусил губу и сделал очень сосредоточенное лицо. — Мне так неловко отрывать Вас от дел. — У меня одно дело, Альберт Мстиславович, — дивный золотой взгляд пристально, напряженно, но почему-то очень ласково скользил по лицу бизнесмена. — Это Ваше здоровье. Простите, что заставила ждать. — Не беспокойтесь, — немец, сохраняя крайне отстраненное и серьезное выражение на красивом лице, оправил на бедре невидимую складку брюк. — Мы же знаем, что долгое ожидание всегда оправдывается горячим… приемом, — подняв невинные глаза на Соболева, мужчина улыбнулся. — Да, Альберт? Альберт согласно кивнул и не заметил, как на секунду вспыхнула алой краской смущения его гостья. — А вы давно знакомы, если не секрет? — даже болеющий Соболев не мог отказать себе в расстановке слагаемых по местам. — Пф-ф… — с ледяным равнодушием одновременно протянули «слагаемые» и, сменив позы, так же синхронно уселись напротив дознавателя, сложив руки на спинку дивана. Интуитивно протянув их друг к другу, едва не касаясь пальцами… Альберт прищурился. Немец и русская нежно улыбнулись бизнесмену, и тонкий психолог, живущий в теле магната, безошибочно прочел в этих улыбках: «От*ебись, пожалуйста. Ня!». — Так и? — настаивал Соболев, почему-то расплываясь в улыбке: «Х*й вам!». — Между вами… — Ничего особенного, — пожала плечами Воскресенская, изо всех сил стараясь не смотреть на немца. — Совершенно! — подтвердил Аппель. — Руслана Алексеевна когда-то лечила мне сердце. — На все руки мастер! — восхитился Альберт, переводя пытливый взгляд на приоткрывшую рот женщину. — О, да! — медленно кивнул Макс. — Точнее не скажешь! Волшебница! Как говорится: «Умелые руки творят чудеса!». — Гос-спод-ди… и-ин Аппель… — доктор, не прекращая душевно улыбаться, перевела взор на мужчину, тут же встретилась с откровенными, невыносимыми, жаркими очами немца и задохнулась вдохом. — Да… — выдохнул Максимилиан, скользнул взглядом по волосам женщины, коснулся им приоткрытых губ и быстро опустил полыхнувшие алым глаза в сиденье дивана, пустое место, разделяющее их. Воскресенская порывисто встала, отвернулась от мужчин и вскинула гордую голову. — Альберт Мстиславович, Вы принимаете все препараты, что я Вам оставила? — Ага-а-а… — протянул Соболев, смотря то на немца, то на доктора. — А это… — русский сам не понял, как ехидно улыбнулся. — Такое ощущение, что между вами есть несколько иная связь… Вы не помолвлены? Максимилиан изобразил недоумение и, откинувшись головой на спинку дивана, уставился на едва не взвизгнувшего врача самым своим удивленным, если не оскорбленным взглядом. — Да у Вас просто, извините, лихорадка мозгов, господин Соболев! — Руслана Алексеевна, не выдержав восторженно-щенячьего взора немца, облизнула губы, впилась очами в пытливое лицо бизнесмена. — Я вообще замужем! А он, — женщина ткнула рукой в изумленного Аппеля, — утверждал, что никогда не женится! Максимилиан пару раз открыл-закрыл рот, громко клацнул белоснежными зубами и с выражением самой запредельной нежности, самой многообещающей ласки намертво вцепился в побледневшее лицо врача. Воскресенская, сделав пару шагов назад, тем не менее вопросительно вскинула правую бровь. Макс улыбнулся. Сногсшибательной, чарующей, откровенной улыбкой. Руслана Алексеевна побелела в мел. — То, что женато, жениться уже не может, — бархатным, глубоким голосом протянул немец, не сводя своих невозможных глаз с женщины. Оба они, сильные, светлые, такие гармоничные и будто выкованные друг для друга, даже не замечая этого, выворачивали сейчас сердце Соболева из груди. И он, запутавшийся, потерянный, никак не мог понять, почему ему одновременно хорошо и плохо. То ли он ревновал, ревновал жутко, бессмысленно эту красивую, мягкую женщину к проклятому, но обаятельному «фашисту», то ли ревновал уже самого немца и этот его взгляд, которым он смотрел на Воскресенскую. И тут же таял от их общения, от того, как Аппель заговорщицки глянул на него, уже знакомо-плавным движением перекладывая ногу на ногу, от того, как улыбнулась Воскресенская под его, Соболева, взглядом, от легких морщинок, засветившихся в уголках ее волшебных глаз. Все это было похоже на помешательство, но Альберт никак не мог сообразить, почему их не было раньше, как с ними расставаться, как их удержать. А это уже сильно уязвляло гордое сердце мужчины, уязвляло жестоко, ядовито. Он же всегда был один. Нечего и начи… — Альберт, — как-то невовремя, сквозь невеселые думы ворвался насмешливый голос Макса. — Ты загнался, котофей. — Что?! — русский часто заморгал и с недоумением уставился на немца. И тут же Воскресенская, опять оказавшись каким-то чудом рядом, лихо засунула в пасть всемогущему магнату градусник. — Ш-м-м?!! — совсем окосел мужчина. — Ты почему-то думаешь, — с благодарностью глянув на врача, Максимилиан подался вперед и снова привычно сложил красивые руки на колени, — что за настоящее нужно расплачиваться бумагой. Что везде есть подвох… — Он, конечно, всегда есть, — заметила Руслана Алексеевна и легонько дернула Соболева за ухо. — Есть, но для тебя, мурлыка, сейчас все совершенно бесплатно, — улыбнулся Аппель. — Руслана Алексеевна, — немец откинулся на диване и с нежностью, смешанной с ехидством, поглядел на врача. — Знаете ли Вы, что меня сегодня обвинили в неумении рассказывать истории? — Неужто?! — доктор обернулась к немцу. — Что, опять? — Опять! — Макс расстроился. — Про носок не понравилось. — Ну, это на любителя, — женщина едва сдержала смех и, подойдя к мужчине, уселась рядом с ним, неудачно зацепив полу пиджака. Аппеля потянуло вправо и вниз — прямо к лицу Воскресенской. Он охнул и распахнул губы. Доктор скользнула в сторону, трясущейся рукой выдернула из-под себя чужую одежду, склоненная, выгнутая, уставилась в нависшее над нею лицо. — Вас бы… прямо сейчас… — хрипловато начал Макс, — попросить что-нибудь рассказать… Соболев медленно моргнул, чавкнул градусником и громко сглотнул. Максимилиан выпрямился и зевнул. Воскресенская облизнула губы и с выражением некоторого отупения взглянула на Альберта. — Я могу, — как на духу призналась женщина. — Я знаю, — тут же заметил немец. — Господин Аппель? — Что, Руслана Алексеевна? — Сказка!!! — едва не проорала доктор и мгновенно сменила голос на нарочито елейный. — Про дракона. — Ш-ура! — возликовал Соболев, обнимая губами градусник. — Все лишь бы про баб… — недовольно заметили из кухни. D. Gray-man - Wada Kaoru – Eliade to no Ai — Давным-давно в дальних краях обитали волшебные существа — драконы, — начала доктор, ласково, нежно глядя в синие глаза Альберта. — Они были безгранично мудры, неописуемо красивы, чисты. Это были самые благородные существа, которых когда-либо видело солнце. Они не знали печалей, они учили людей любви, дружбе, доверию. Они пели сказочную песнь каждый раз, когда на небосклон восходила луна. И тот, кто слышал и понимал эту песнь, сам становился драконом: спокойным, мудрым, верным. Вечным… Только не каждый мог услышать мелодию, подобную пению звезд. Слышали ее лишь те, кто был так же чист сердцем, силен духом и красив душой. Однажды, — женщина опустила взгляд на руки и помолчала, — через этот край проезжал славный рыцарь со своим оруженосцем. И он увидел двух драконов, что вальсировали высоко-высоко в небе. Совсем одни, будто никто больше им был не нужен. И ослепленный гордыней воин натянул тетиву своего могучего лука и выпустил стрелу, и попала стрела в сердце, незащищенное единственной чешуйкой. И закричал дракон, и со страшным стоном падал он с небес под ликующий рев охотников… Второй дракон поймал его. Опустил на землю и понял, что любимая погибла в своем последнем полете. И заревел он так, что горы сошли с места, а реки вышли из берегов, сминая густые леса. Озверев от бешенства, он, конечно, убил рыцаря. Но ничто больше в этом мире не могло унять его боли. — Воскресенская подняла тяжелый взгляд на притихшего Альберта, сглотнула ком в горле. — Знаешь, мой хороший, как погибают драконы? Змей укрыл свою любовь огромными крыльями, склонился над нею и медленно обратился в гигантскую скалу. Аппель коснулся приоткрытых губ пальцами, опустил ресницы, беззвучно перевел дыхание. Поднял необъяснимо-тяжкий взгляд на русского. — Ее имя было Найя. Его — Иттилион, — совсем тихо продолжала врач, не сводя глаз со своих рук. — А вершину из их тел с тех пор зовут… Одинокой горой. К ней никто не ходил. Там не живут звери, над нею никогда не поют птицы. Ее склоны покрыты только одним растением, что не знает слова «сдаваться». — Каким?.. — Соболев сам не понял, что выронил на плед градусник, что по лицу его уже давно текут какие-то бессмысленные, слабые слезы, он взглянул на Аппеля и задохнулся — такой у Макса был страшный, невыносимо-жуткий взгляд. — «Царь-трава», — доктор слабо улыбнулась. — Цветок, похожий на быструю, звонкую, певучую стрелу. Аконит. Альберт смотрел на женщину, и в голове его выл откуда-то взявшийся северный ветер, свежий, густо-холодный, резкий. Уютный, по-домашнему родной… — Оруженосец, конечно, выжил. Трусы всегда выживают, — продолжала Руслана Алексеевна с усмешкой. — Он привел в тот край целый сонм новых рыцарей. Ведь убийство дракона всегда считалось очень отважным и благородным поступком. А люди, как известно, обожают убивать тех, кто беззащитно распахивает для них объятия. — Драконы могли убить их всех… — тихо возразил Альберт, с трудом поднимая глаза к янтарным очам рассказчицы. — Могли. Но это драконы, — слабым голосом возразила Воскресенская. — Это были первые драконы — самые чистые, самые светлые, самые великодушные. Это потом драконы пошли такие… — она неловко улыбнулась и опустила взгляд, — пылкие, движимые эмоциями… — Прямолинейные, справедливые, — помог Макс, переводя взор на женщину, и глаза его вновь стали нежно-лавандовыми, теплыми. — Честные. Самоотверженные. Воскресенская взглянула на немца, и оба они почему-то замолчали. — А дальше? — подал голос Соболев. — А дальше, — женщина смутилась, посмотрела на мужчину. — Драконы созвали Совет, — Аппель на слове «Совет» хмыкнул, но улыбку сдержал. — На котором решили, что раз люди не в силах постичь истину, постичь любовь, верность, то нечего и пытаться… Той же светлой лунной ночью они все взмыли в небеса, запели чистую прощальную песнь и с нею поднимались все выше и выше, пока не превратились в яркие вечные звезды. Навсегда покинув людей. Навеки оставив их с привычными им грязью, жадностью, эгоизмом и глупостью. Roméo et Juliette, les enfants de Vérone – La Haine Повисла долгая тишина. Максимилиан встал и отошел к окну. — И из-за одного еб*лана мы все с той поры остались без драконов… — подал глухой голос Альберт. И улыбнулся, сам себе улыбнулся кривой улыбкой — слишком смешным показался ему его же собственный убитый тон. — Да тут еб*ланов… — задумчиво рассматривая улицу, протянул Аппель. — Видимо-невидимо… — Можно подумать, у вас в Германии меньше, — шутливо обиделся Соболев. — Везде одно и то же, — не к месту серьезно заметил немец и через плечо обернулся к русскому. — Везде. Вновь повисшую тишину развеяла дурная трель телефонного звонка. — Извините, — оторвав взгляд от внимательных глаз Аппеля, Альберт выудил из-под пледа сотовый, глянул в экран и поморщился. — Так сказать, в продолжение темы… — он повел пальцем по «айфону». — Да? Руслана Алексеевна взглянула на немца, тот улыбнулся ей и опустил голову. — Какая лодка, Валевский?! — закашлялся в трубку русский. — Зима на дворе! Там минус пятьдесят! — мужчина вытаращил глаза на плед, выслушивая скорую сбивчивую речь на том конце провода. — Валевский, да ты, надо полагать, ебн*лся? — наконец жалостливо выдохнул Мстиславович, скорбно поднимая брови. — Софья Михайловна?! — психанув, бизнесмен сбросил вызов и заорал еще отчаяннее, — Софья Михайловна!!! Из дверей кухни вылетела Снежинская и во все недоумевающие глаза уставилась на начальство. — Софья, что с Валерий Николаичем?! — падая с кресла и путаясь в носках, хрипел Соболев. — А что с ним? — глядя на сдерживающих улыбки врача и немца, приосанилась секретарь. — Я Вас спрашиваю?! — Альберт выпрямился и уставился на подчиненную. — Что он несет?! Снежинская манерно отодвинула обшлаг рубашки и глянула на маленькие часики. — В данный момент он должен нести договор с Ираном к нашим юристам. — Софья?!! А?! — взвыл Мстиславович и, шатаясь, пошел на девушку. — Да что?! — она попятилась назад, в кухню. — Какая лодка?! Какие весла?! — хрипло ревел русский. — А… — Снежинская потупила очи и попыталась скрыть улыбку, — Вы об этом… — Мы, пожалуй, пойдем… — подал мягкий голос Максимилиан. — Сплав по Ево-Яхе в это время года — затея серьезная, требующая хорошо проработанного плана. На одном энтузиазме не уплывешь. Скажите ему, что помимо лодки еще понадобится ледокол. Пусть даже и начнет сперва ледокол искать. — Господин Аппель, ну зачем ему… — Воскресенская изо всех сил пыталась сдержать улыбку, но не смогла, — зачем ему ледокол… — Затем, чтобы в отчаянном порыве встать позади него в устье Пура — это же очевидно! — махнул рукой немец. — Не понимаю, отчего не подождать мая, когда лед сойдет. — А если не сойдет? Тут такое бывает, — улыбалась Руслана Алексеевна, проверяя позабытый всеми на кресле градусник. — Берем то же отчаяние и сдаемся, — тут же нашел выход Макс. — Итог-то один. К чему время тянуть? — А Вы о чем? — окончательно запутался Соболев. — О грядущем, — Максимилиан жалостливо улыбнулся. — Не понял, — Альберт переступил с ноги на ногу. — Я говорю о том, мой юный друг, — Аппель поднял пронзительно-насмешливые глаза на русского, — что, если тебе что-то нужно, по-настоящему и до зарезу нужно — у тебя отказывают тормоза. Ты делаешь все, чтобы забрать это себе. Рискуя всем. Все остальное — красивые, впечатляющие общественность, но, увы, пожирающие время, совершенно бессмысленные танцы на битом стекле. Кровь ради крови. Кровь ради того, чтобы чувствовать себя живым. В действительности все совсем наоборот. А я наблюдаю только танец мертвецов на хрустале. — А ради чего, по-твоему, должна быть кровь? — Мстиславович вскинул густую бровь. — Ради любви, ради семьи, ради мира, — спокойно ответил немец. — И все это — иллюзии, — холодно улыбнулся Альберт. — Особенно любовь. Придуманная для того, чтобы малодушно оправдывать и возносить обычную похоть. Руслана Алексеевна приоткрыла рот и во все глаза уставилась на бизнесмена, перевела обалдевший взгляд на Максимилиана и удивилась еще больше — немец покатывался со смеху. — Что смешного я сказал? — начал закипать Соболев. — Все! — беззвучно задыхался Аппель, и лицо его стало еще краше прежнего. — От начала и до кончала! Но мне, поверь, знакомы эти слова, — мужчина повел ладонью по губам, уложил ее на щеку и, склонив голову набок, с нежностью поглядел на друга. — Сколько открытий чудных ждет тебя, мой юный падаван! — Ты пока хреново говоришь по-русски! — выдавил из себя Альберт. — Я не понимаю ни слова. — Ты пока хреново по-русски чувствуешь, — с той же нежной улыбкой парировал Макс. — Но это поправимо. До встречи, друг, — он кивнул бизнесмену, взглянул на Воскресенскую и каким-то совсем неожиданным, очень галантным, непередаваемо уверенным жестом протянул ей свою руку. — Руслана Алексеевна, я подвезу Вас? Доктор почему-то вспыхнула, опустила блестящий взгляд на протянутую к ней ладонь. Осторожно вложила в нее свою ладошку и невольно прикрыла глаза, когда длинные пальцы мужчины горячим обручем сомкнулись вокруг ее запястья. Соболев, неосознанно задержав дыхание, смотрел на то, как, мягко, очень деликатно приобняв женщину за талию, Макс ведет ее к выходу, как всю ее, хрупкую, тонкую, само собою притягивает к большому стройному телу Аппеля. И показалось ему, что с каждым их шагом выступает из него самого по капле кровь, что снежным холодом забирается под ребра вселенская тоска. — Мы приедем завтра! — обернувшись через плечо, тихо произнесла Руслана, неосторожно коснувшись щекой плеча Аппеля. — Побольше отдыхайте. Мы вернемся, обещаю. — Он уже это знает, — не оборачиваясь, мурлыкнул хладнокровный немец. И когда закрылась за ними дверь, Соболев осел в кресло и поднял огромные синие глаза на притихшую Софью. И стало ему вдруг только гаже… Она смотрела куда-то в сторону, и в нездешнем, каре-красном взгляде девушки стояли такая тоска и такая боль, что ему, Альберту, были едва ли доступны. — Софья… — еле слышно, почему-то охрипшим голосом позвал он. — Я принесу Вам травяной настой, — спокойно ответила она, мягко сходя с места, но так и не взглянув на мужчину. — Софья?! — бизнесмен протянул было к ней руку, но девушка легко увернулась и покинула комнату.