Искристый воздух

Мэтт не всегда может назвать вещи своими именами. Иногда это связано с невозможностью облачить их в слова, потому что получается всё не так. Недостаточно точно, сухо и неискренне. Блекло. Совсем как пустой стакан. Он играет бликами на солнце, красивый, вроде, но пустой на деле. И, может быть, именно поэтому Мэтт не говорит о том, что с ним происходит. Не говорит о подрагивающих пальцах, слишком откровенных взглядах, о внезапно пересохшем горле. Не говорит о чёртовой привычке постоянно копаться в телефоне, чтобы скрыть неловкость. Ему скоро тридцать. Чёрт, не так всё это должно быть. Но кажется, будто время возвращается назад. Отматывает его жизнь, ставя перед фактом и давая полную свободу выбора. Он не знает, что делать с этим. Стоит, боясь и шаг ступить, потому что… Слишком легко всё потерять. Он боится потерять эти короткие сообщения по утрам, вечное «Доброе утро», даже когда они в своих трейлерах, а дойти всего-ничего. Думает, что не выживет без улыбки каждый день и такого точного попадания куда-то в грудь, когда взгляд карамельных глаз останавливается на нём чуть дольше, чем необходимо. Знает, что просто потеряет себя, если исчезнет это волшебство, которое появилось в жизни вместе со съёмками. Кажется, Гарри принёс его вместе с собой, ворвавшись в жизнь Мэттью, совсем как потоп, разрушая всё после себя, оставляя лишь короткий миг, когда время замирает, а стихия поглощает не только память, привычки, но и самого тебя. Один короткий миг. Этого недостаточно. Но Мэтту хватает. Он учится жить в этом хаосе. Растягивает миг до вечности, старательно не замечая, что разрушает своими же руками свою жизнь. Ведь всё теряет смысл. Всё, что не касается Гарри, что не связано с Гарри, и о чём молчит Гарри — не имеет ни малейшего значения. Ему слишком часто кажется, что и сам он не значит вовсе ничего. Это заходит с каждым днём всё дальше. Страх, что когда наступит конец съёмкам, что они больше не смогут проводить вместе столько времени — это его вдребезги и до обугленной корочки. Мэтт боится, что не сможет после. Но и так, как сейчас, ему тоже сложно. Он убеждает себя, что нет ничего плохого в том, что стоит выдаться свободному деньку, как Гарри срывается с места и летит к Шелби. Убеждает, что постоянно витает в облаках, когда листает ленту в инстаграме и натыкается на фото Гарри. Потому что как иначе объяснить, что он может смотреть на неё почти час. На одну фотографию. Боже, это уже слишком. В конце концов, он убеждает себя, что слишком хорошо вжился в роль, когда в совместных сценах чувствует себя слишком свободно, когда тянется за новым поцелуем, запарывает дубль за дублем и слышит такое тихое и мягкое с усмешкой: «Ещё немного, и я поверю, что тебе это нравится». Но все его убеждения лопаются как мыльный пузырь, не оставляя после себя ничего, потому что он не верит, сколько ни пытался. Не верит и разбивает костяшки пальцев о стену каждый раз, когда терпение подходит к черте. Когда он практически танцует на этой грёбанной черте. Мэттью не верит, что всё это только от него. Не бывает, чтобы только один с головой. Может, Гарри настолько хороший актёр, что обманывает всех. Постоянно. Себя в первую очередь. Только никто не выдержит так долго. Два года, да? Началось всё два года назад. Почти годовщина. Только вот горько от этого. Наверно, у Гарри что-то щёлкнуло. Может он прозрел, или и ему всё это надоело. Мэтт не понимает, если честно. Ему не важно, что произошло, потому что когда Гарри хватает его за руку после съёмок и буквально тащит куда-то, он может думать только о горячих и цепких пальцах на своей ладони. Кажется, они встретили Кэт попути, и она что-то им сказала. Даддарио не помнит. В голове звенящая тишина. От напряжения и ожидания он вдохнуть не может. — Что… что происходит? — через себя, охрипшим голосом, чуть поморщившись, от сухости в горле. Это больно, вот так вот говорить. Гарри останавливается, оборачивается и поджимает губы, избегая взгляда. Он словно думает о чём-то. Или нет. Мэтт не знает, потому что видит Шума таким впервые. Растерянным и встревоженным. — Думаю, ты прекрасно знаешь, что происходит. Я про нас с тобой, — начинает тот неуверенно, чуть растягивая слова. Может, ещё от образа Магнуса не отошёл, а может и нет. Но теперь хоть в глаза смотрит. — Не понимаю о чём ты, — Мэтту не нравится эта игра в дурачка, он не любит отрицать очевидное, но именно этим он и занимается всё время. Последние два года регулярно. — Да и какое "нас", Гарри? — Эти слова вырываются слишком быстро, чтобы себя остановить. Излишне горько. С неуместной усмешкой в каждом звуке. Ещё один удар по собственному самолюбию, от которого уже ничего не осталось. У Гарри расширяются зрачки, и он несмело, слишком медленно, чтобы не болезненно, отпускает его руку, отдёрнувшись в конце, словно от раскалённого железа. Отступает на шаг. Снова смотря куда-то вниз. — Я думал, что… — он замолкает, так и не поднимая взгляд на Мэттью, который так отчаянно смотрит на Шума, взывая буквально, и молит, чтобы тот заткнул его. — Думал? Два года ты думал, Гарри?.. — обида глушит и давит на черепную коробку, сдавливая грудную клетку в непонятное месиво. Гарри хочет что-то сказать, открывает было рот, но Мэтт вскидывает руку, останавливая его. — Хотя знаешь, можешь не отвечать, я не хочу знать. Хочет. Он хочет знать. Всё, что творилось в этой голове два года. Что происходит там сейчас. Хочет знать, какого это, просыпаться утром рядом, какого, когда кто-то срывается с места ради тебя. Какого, когда тот, кто у тебя под кожей и где-то на сознании выжжен, срывается с места и всё бросает только для тебя. Кто-нибудь заткните его пожалуйста! — Я думал, что тебе тоже надоело это напряжение между нами, — всё же говорит, буквально расстреливая Мэтта на месте. Откровенно и так безжалостно. «Напряжение между нами»?! Слова бью набатом по ушам, выбивая весь воздух из лёгких. Скажите кто-нибудь, что это шутка. Грёбанная не смешная шутка! Пожалуйста. — Я не… — сдавленно и через силу. Сердце в груди рвётся на части, обливается кровью и всё равно бьётся. На последнем издыхании, качая кровь на чистом упрямстве. — Дело не в напряжении, Гарри, — получается тихо. Слишком. — Только не говори, что я тебе нравлюсь, — на грани паники. Казалось, больнее быть не может. Как оказалось, может. Мэтт моргает раз. Второй. Третий. Но перед глазами всё равно мутно. Его душат эти слёзы, которые он не имеет права проливать. — Не говори глупостей. — Получается правдоподобно. Почти отстранённо. Мэттью так отчаянно цепляется за свою игру, что начинает в неё верить. Почти. Гарри выдыхает с облегчением, хоть и старается сделать это тихо. — Ты не нравишься мне. — Старается себя убедить, но проигрывается по всем фронтам. Мэтт не всегда может назвать вещи своими именами. Чаще всего он думает, что нет подходящих слов, чтобы выразить всю глубину и точность того, как он переживает это. Как относится и насколько для него важно. Всё тот же пустой стакан, что сверкает на солнце. Красиво, но внутри ничего. Но бывает, действительно бывает, что он не хочет называть эти вещи. Готов придумать тысячу и одно название, завуалировать так, чтобы никто не понял. Чтобы не понять самому, насколько он вляпался на этот раз. И иногда, почти никогда, он просто бежит, страшась даже думать о том, чем на самом деле является то, что с ним происходит. Потому что больно. Потому что нельзя и это не нужно никому. Кажется, скоро не будет нужно и ему. — Так, сегодня отснимем последнюю сцену 2А, и вы свободны. Гарри кивает и почти сразу погружается в телефон. Он улыбается чему-то, бегло смотрит на Мэтта, а после отрывается от телефона и вопросительно приподнимает брови. — Всё в порядке? — Ещё немного и Мэттью поверит, что ему действительно не всё равно. Что есть дело. Но вместо этого он вспоминает тот разговор и медленно усмехается. Будь дело, не делал бы вид, что всё нормально. Будь дело, не поверил бы ему. Будь дело, не вёл себя как его хороший друг. Будь дело, не бил каждый раз по больному, ведь они же "наконец-то разобрались". Он боится признать, что Гарри до него нет дела. — Насчёт напряжения между нами, — Мэтт с удовольствием видит, как Шум напрягается. Это такое болезненное удовольствие. Самое грязное и мерзкое. Но как воздух уже необходимое. — Ты и правда мне не нравишься, Гарри. Тут дело в другом… Но их прерывают. Судьба словно смеётся над ними. Над Мэттом. Сцена у Института. Признание Алека Магнусу. Чёртова длинная речь про боязнь потерять, которая чем-то похожа на чувства Мэттью, но слишком идеализирована. И вот, финальная реплика, но их прерывают. Снова. Какая-то девчонка визжит на всю улицу. Фанатка. Что ж, может оно и к лучшему. Девушка уходит, заполучив себе фото на память. Гарри несмело улыбается, пока провожает её взглядом. Они даже позиций не поменяли. Слишком уж хотели закончить поскорее. — Гарри, — Шум поворачивается, смотрит вопросительно и словно ожидает чего-то. Боится этого ожидания. Даддарио это видит. В горле пересыхает. — Ты мне не нравишься, тут дело в другом... — Мотор! — ...я люблю тебя. Мэтт не всегда может назвать вещи своими именами. — Я тоже люблю тебя. Но иногда он отчаянно хочет, чтобы они просто были правдой.