Нянька для поп-группы

Первое время мы часто гуляли. Брали с собой перекусить и шли хоть до самой ночи, пока не начинали гудеть ноги и глаза не закрывались сами собой. Тогда мы просто валились на траву, поднимали повыше босые ступни и столько смеялись, что, в конце концов, не могли даже говорить. Я словно вырвалась наружу из заточения, потому что все мне казалось бескрайним, огромным, моим, и этот не имеющий конца мир только и ждал, когда я протяну к нему руки. То, что осталось позади, быстро потеряло четкость, словно то была не моя жизнь, не мои поступки. Я здесь, сейчас, я настоящая. - Ты теперь можешь делать, что хочешь, - говорила Минджи с самого первого дня. – Пройти пешком через всю страну, забраться на самую высокую гору… «Могу», - думала я, и ноги мои едва не отрывались от земли. Была ли я когда-либо еще так свободна? Не знаю… Джихун покупал на последние деньги сладости, и мы, объевшись, соприкасались липкими пальцами: - Теперь ты моя сестра, - смеялась Минджи. – Моя рука – твоя рука. Правда, Джихун, мы похожи? Джихун курил в открытое окно, изредка поглядывая на нас через плечо, и ничего не отвечал. А мы повязывали на волосы одинаковые платки и рисовали родинки: мне – на левой щеке, как у Минджи, а ей – на лбу, как у меня. И снова падали на кровать от смеха. Мы устроились в одну лапшичную и по-прежнему не расставались целыми днями. Я могу закрыть глаза и снова все это увидеть, как будто на кадрах кинохроники: вот мы моем после закрытия полы, расплескивая воду и брызгаясь. Вот бежим, взявшись за руки до угла, скинув с уставших ног туфли… Волна мурашек прокатывается от макушки до пят, когда знакомая фигурка проходит мимо моей машины. Она привычным движением закладывает за ухо прядь волос, и, поминутно оглядываясь, спешит к назначенному месту – скамейке неподалеку. Закрываю глаза на мгновение: пришла, пришла! И сердце готово выпрыгнуть из груди. Мне хочется поскорее окликнуть ее по имени, но я удерживаю себя и считаю минуту за минутой, чтобы убедиться, что хвоста нет. Минджи не садится: стоит, переминаясь с ноги на ногу и сжимая обеими руками сумочку, словно щит. Неужели она все-таки принесла документы… Если до этого момента я еще сомневалась, не дать ли задний ход, то мысль о том, что передо мной вдруг забрезжил выход, толкает пальцы, лежащие на ручке, без моего участия. Я ныряю в вечерний воздух и быстрым шагом лечу навстречу: - Минджи! Тень закрывает ее лицо наполовину, и мне кажется, что она в маске. Уголок губ, что на свету, дергается, но я ничего не слышу, пока между нами не остается всего ничего: - Прости меня, Майя, прости! – лепечет она, еще крепче прижимая к себе сумку. Слишком поздно до меня доходит смысл ее слов, а потом мне и думать-то нечем, потому что внезапно свалившаяся на голову беззвездная ночь надолго уносит меня в свои владения. Однажды, когда я работала в лапшичной вторую неделю, Джихун вдруг сказал, что нашел мне работу получше: - Меньше будешь горбатиться и под столами лазить, зато денег заплатят… Легкие денежки! Выглядел он очень довольным, будто сорвал неплохой куш. К лучшему, решила я, таким он мне нравился гораздо больше. В последнее время он все время был хмур и без конца дымил сигаретами, и порой мне становилось неловко от его тяжелого взгляда. Не знаю, придумал он это только сейчас или идея родилась, еще когда мы летели в Корею, но дело выгорело и заработал он тогда неплохо. Легкие денежки… - Ну что, очнулась? Двоится, но и с закрытыми глазами я понимаю, куда попала. Крохотная комнатушка, койка, на которой мы с Минджи помещались вдвоем. Сильно пахнет прокисшим, или это мое обоняние преувеличивает остатки какого-то старого, въевшегося в стены запаха? Так пахнут разрушенные надежды, думается мне сквозь мутную дымку, а еще предательство. Такие вещи всегда воняют особенно мерзко. - Минджи! – Серое пятно у окна – девочка, когда-то рисовавшая себе родинку, как у меня. – За сколько твой брат продал меня, я знаю. А за сколько ты? - Прости. Но ты сбежала, и стало только хуже, - ее голос дрожит. – Они потребовали деньги обратно, а их уже не было… Я кашляю, а на самом деле это смех выходит из легких толчками: - Что, Джихун, не задалась карьера сутенера? Мыть полы попроще будет. Ему не нужно многое, чтобы выйти из себя – отвешивает пощечину, так что моя голова падает на плечо, как надрубленная. Но я знаю, что он только на самую малость позволяет себе этот приветственный жест: и правда, зачем портить товар? - Поговори, - почти беззлобно разрешает он и треплет по щеке, как будто собаку. – Недолго осталось. Внутри его клокочет страшное – я вижу это в глубине его глаз. Он сильно сдал с нашей последней встречи и больше не выглядит, как юнец. А может, просто зверь, сидевший внутри, перестал скрывать свою личину. - Я знал, что ты явишься, - продолжает все тем же ласковым тоном, который никак не вяжется с тем, что я вижу. – Только на что ты рассчитывала: улететь домой, как ни в чем ни бывало? Как тебя там встретят после того, как ты зарезала своего старика? В этой игре больше нет запрещенных приемов. - Ты сгниешь за решеткой или поджаришься. Так что расслабься и получай удовольствие – то, что тебя ждет здесь, гораздо приятней. Он забирает куртку и бросает Минджи: - Не болтай с ней, - а потом, подумав, вкладывает в ее руку пистолет. Мой пистолет. - А если что, хорошенько припугни. Минджи вздрагивает, словно в ее ладони скорпион, который вот-вот укусит. Тогда Джихун накрывает пистолет своими пальцами и крепко сжимает: - Я вернусь, и все изменится, обещаю. Верь мне. Мы уедем, куда ты только захочешь. Минджи дышит все медленней и кивает раз, другой… - Хорошо, я все сделаю. Мы остаемся одни. Мне бы выпрямиться – спину жжет от неудобной позы, но все, что я могу – чуть откинуться назад, чтобы упереться в кровать. Так немного легче, можно даже передохнуть. Как ни странно, мне совсем не страшно. Все это время, пока я скрывалась, страх держал меня за горло, и порой только усилие воли удерживало от нового отчаянного побега в неизвестность. Но сейчас, когда я снова встретилась лицом к лицу со своим врагом, неожиданно наступило облегчение. Больше никаких пряток, никаких уловок, все честно и открыто – как же этого не хватало. - Он очень изменился, - говорю, потому что до ужаса не хочется слушать гнетущую тишину. – Как ты с ним уживаешься? - Это все из-за тебя, - неожиданно шипит Минджи из полумрака. – Нам нелегко пришлось после твоего побега. - Это же ты помогла мне, - напоминаю как можно мягче. – Без тебя я бы не справилась. - И очень об этом жалею. - Я не верю, ты не такая. Минджи усиленно сопит, и мне почему-то кажется, что она сдерживает слезы. - Он ведь бьет тебя? - Что ты вообще знаешь? – взрывается она вдруг и сразу проявляется в темном углу, словно ее осветили фонариком. – Ты всегда думала только о себе. Это тебе в жизни трудно? Посмотри на меня и заткнись! Да, Минджи, конечно, трудно не мне. Не меня пытался убить мой собственный брат. Не мне пришлось обороняться от подонка-отчима, а потом в ужасе бежать через полмира, доверившись не тому человеку. Не меня продали, как скотину на рынке… Моя жизнь – просто сказка. Снова повисает тишина, и мне хочется разорвать ее надвое, чтобы услышать что-то кроме тикающего механизма в груди. - Расскажи мне… Минджи снова на что-то решается. Она сползает по стене спиной и опускается прямо напротив, а рука с пистолетом беззвучно ложится на колено, повисая между нами плетью. - Надо было просто сбежать вместе с тобой… - шепчет она. – Все было бы лучше, чем… - Мы все еще можем это сделать. - Он убьет нас обеих, - качает головой. – Ему теперь ничего не страшно. Майя, ты даже представить не можешь, каким он стал. Что же он сделал, если даже ты его так боишься… - Минджи, у меня есть деньги. Он никогда не найдет нас, если ты мне доверишься. Давай уедем! Она всхлипывает, теперь уже не таясь: - Я скучала, по-настоящему… - И я. Пистолет ложится между нами, дулом к стене, а ее пальцы убирают волосы, налипшие мне на лоб, и останавливаются на крохотной точке над левой бровью. Я знаю, о чем она думает, и знаю, что почти победила. Минджи гладит мои затекшие ладони, словно пытается разогнать застывшую кровь, а потом кусает зубами узел веревки, который долго не поддается. Теперь я могу ее обнять, и это почти так же хорошо, как раньше, - как обнимать сестру, которой у меня никогда не было. - Пойдем, скорее! – Я поднимаю ее с колен, хотя сама едва не падаю от долгого сидения в одной позе. В голове на секунду темнеет. Минджи пытается за что-то схватиться - кажется, за сумку - но я крепко ее держу. - Оставь, ничего не бери. Нужно торопиться. Но мы и так уже слишком долго провозились. Это только в кино герои ускользают за миг, который даже не попадает в кадр: раз - и нет никого. В жизни же все гораздо прозаичнее. Стоит мне только сунуться к двери, как она, открываясь, прилетает мне в лоб, и надо мной опять угрожающе нависает ночь. В комнате сразу становится тесно - в нее набиваются неясные тени. - Ах ты дрянь! - Это Джихун. Он бьет наотмашь - я слышу звук, с которым лопается что-то очень личное, приоткрывая завесу над прогнившим насквозь нутром. В исступлении он лупит и лупит, сопровождая короткими, хлесткими выдохами каждый удар, а в ответ ему доносится лишь слабый скулеж. Я бы оглянулась, рассмотрела, но руки - уже не мои, ноги - уже не мои. И снова подкатывает душный ком к горлу. - Забирайте ее! - бросает он в мою сторону, утираясь. - Я сам тут разберусь. Это только в кино в считанные секунды меняется расстановка сил и герои побеждают. В жизни же героев нет, есть только сильный и слабый, и последний проигрывает. Чувствую себя мешком тряпья, который несут, не заботясь о содержимом. Но я и не сопротивляюсь - медлю, восстанавливая по капле силы. Кино и жизнь объединяет, пожалуй, только одно правило - если в сцене есть пистолет, он всегда стреляет. И я гадаю, кто первым о нем вспомнит, кроме меня. А когда он, наконец, сотрясает воздух, как небольшой взрыв, молю только о том, чтобы это не был Джихун.