Легилименс

Грейвз со злобой смял в руке листовку «Вторых салемцев», бросил ее себе под ноги и услышал, как Криденс тихо выдохнул, отступая. — Что случилось? — обеспокоенно спросил Грейвз, поднимая глаза. Криденс почти трясся в ознобе, и, если бы Персиваль не знал его достаточно хорошо, подумал бы, что тот боится. Дрожь, сотрясавшая Криденса, была совсем иного свойства; Грейвз привычным жестом притянул того к себе, с удивлением отмечая, что все тело Криденса будто задеревенело. — Расскажи мне, — попросил он, аккуратно гладя стриженый затылок, опираясь спиной о холодную кирпичную стену. Криденса буквально колотило в его руках, и Грейвз бы сказал ему «не бойся», если бы не чувствовал в глубине души, что тот редко чего-то по-настоящему боится. — Если ты не расскажешь, я не смогу помочь, — произнес Грейвз, поднимая лицо Криденса за подбородок, и невольно ужаснулся тому, какая злоба была в его глазах. — Я... не смогу рассказать этого, сэр, — пробормотал тот, отводя взгляд, — не заставляйте меня. — Может быть, — подумав, протянул Грейвз и нахмурился, — ты позволишь мне взглянуть самому? На лице Криденса проступили недоверие и страх, и только потом он, закусив губу, принялся всерьез размышлять; Грейвз гладил его шею, скулы, спину, обнимая и притягивая чуть ближе. Ветер, завывавший в узких проходах между домами, ерошил волосы Криденса и поднимал вверх полы пальто Грейвза. — Я покажу вам, сэр, — произнес наконец Криденс, опуская взгляд, — только... обещайте мне ничего не говорить. — Хорошо, — тихо ответил Грейвз, прижимая его к себе покрепче. Он просунул руку ему подмышку, придерживая и не давая упасть, положил ладонь на затылок, обхватывая его всей пятерней, и мягко, будто боясь спугнуть болезненные воспоминания, произнес: — Легилименс. Мэри Лу Бэрбоун смотрела в глаза старшего Шоу с ярким, святым фанатизмом, выискивая в чертах его лица хотя бы намек на сострадание. Его сыновья вглядывались в Бэрбоунов не менее пристально, чем их отец, один с жадным любопытством, другой — с усталым презрением. В комнате, где все ненавидели друг друга почти так же сильно, как Мэри Лу ненавидела ведьм, тишина была ужасающе гнетущей. — Сэр, — наконец произнесла она, — мы хотим получить от вас гораздо более ценную вещь, чем деньги. Криденс смотрел и смотрел вперед — не столько на людей, сколько на окружавшие его вещи: массивный стол, сделанный из дорогой породы дерева, тяжелые кожаные кресла, журнальный столик, на котором еще остались полузасохшие следы от чашек с кофе; смотрел в окно, разглядывая пасмурный, холодный ноябрьский Нью-Йорк. На секунду ему показалось, что лицо сенатора Шоу дернулось от едва сдерживаемого смеха — тогда Криденс поднял взгляд, уставился на него, не мигая, и стал глядеть в упор, втянув голову в плечи и крепко сжимая в руке пачку листовок. Модести потянулась ручонкой в тонкой перчатке к руке Криденса, но тот невольно отшатнулся от нее, как от прокаженной. Мать продолжала что-то говорить, но ее никто не слушал: Шоу, раздраженно кивнув своим сыновьям, устало потер лицо, и вовсе отвернулся к окну. — Лэнгдон, проводи своих гостей, — без единой эмоции в голосе произнес он, отчего Мэри Лу зло вздрогнула, поняв, что сильно просчиталась. Говоря «проводи», старик имел в виду вовсе не соблюдение приличий, а завуалированную насмешливую угрозу; недаром бита в руке его младшего сына предательски дрогнула. Весь вид старика словно говорил — уйдите скорее, я не выдержу больше ни минуты ваших бесполезных разговоров. Мэри Лу оскорбленно поправила шляпку и скупо кивнула детям на выход. Странное шествие, которое открывала разозленная мисс Бэрбоун, а замыкал молчаливый Криденс, подталкивающий в спину Модести, направилось к настежь открытым дверям кабинета, за которыми царили шум и гвалт. Лэнгдон Шоу остался стоять в проходе, глядя то на отца, то на Мэри Лу почти в полном отчаянии. — Всего хорошего, сэр, — произнесла женщина с достоинством, проходя мимо, и Криденс будто почувствовал спиной, как сенатор Шоу вот-вот рассмеется. Он встал с дивана, на котором до этого сидел неподвижно, оправил полы пиджака и нагнулся, подобрал что-то с пола. Его шаги были почти бесшумными; Криденс невольно остановился, стиснув пальцы, ощущая за своей спиной тепло чужого тела. Сенатору не нужно было дотрагиваться до него — он развернулся сам, натыкаясь на взгляд холодных, почти бесцветных глаз, в которых было больше усталости, чем неприязни. — Ты обронил это, — произнес сенатор, стоя почти вплотную. В комнате, кажется, замерли все, молча наблюдая за ними. Криденс кивнул, невольно отметив про себя, что он и выше Шоу, и шире его в плечах. Его снова посетило странное чувство, что тот вот-вот рассмеется. — Бери свою листовку, — грубо шепнул сенатор, наклонился, вкладывая в пальцы Криденса смятый лист бумаги. Ладонь Шоу была теплой и широкой: Криденс нашел в себе силы поднять взгляд, стараясь, чтобы в нем не мелькнула непозволительная злоба, и уставился в ответ. — В мой кабинет, — вдруг произнес сенатор. Мэри Лу издала ошарашенный всхлип, оборачиваясь, старший Шоу вздохнул, а Модести нахмурилась; Лэнгдон стоял все так же, сжимая в руках биту. — Криденс ничего такого не сделал, сэр, — произнесла наконец Мэри Лу, — а если вы недовольны нашими листовками, я сама накажу сына, дома. Не нужно пугать его. Лэнгдон посмотрел на брата, стараясь понять, что тот имел в виду на самом деле. — Сенатор всего лишь хочет поговорить с вашим сыном, — неуверенно произнес он. Шоу не выдержал и рассмеялся, все еще стоя близко к Криденсу, обдавая его своим дыханием. — В мой кабинет, — повторил он. *** До того, как влезть в большую политику, Генри Шоу был правой рукой отца в его большой газетной империи — имя нынешнего сенатора знали все; поговаривали даже, что если бы не карьера в политике, он бы мог потеснить и своего старика. Когда старший сын ушел из компании, отец передал его кабинет младшему, гораздо менее способному, но Генри все равно любил дразнить брата, заявляясь к отцу и требуя пустить его в собственный кабинет. Они сводили все к давно приевшейся шутке, — раз за разом — однако Лэнгдон все равно купил и поставил в кабинет бейсбольную биту, которая, как шутил старший, явно предназначалась для его головы. Криденс зашел в кабинет, украдкой осматриваясь и отмечая про себя уже знакомый массивный стол, те же кожаные кресла, тот же журнальный столик и даже точно такой же вид на тонувший в морозном тумане город. Сенатор прошел мимо, облокотился о стол и наконец посмотрел на Криденса. — Криденс, верно? — мягко спросил Шоу, не двигаясь с места. Интонация, с которой он обратился к нему, была так знакома, что Криденс, не удержавшись, вздрогнул и поднял глаза. Он молча кивнул, заметив, что сенатор больше не улыбается. — Подойди, Криденс, — попросил тот. Криденс шагнул вперед, утопая носками туфель в мягком ворсе ковра. — Ближе, — устало сказал Шоу. — Я хочу поговорить с тобой, а не рассматривать издалека. Криденс подошел еще ближе — так, что мог бы дотянуться до сенатора рукой. — Что ты делаешь у «Вторых салемцев»? — спросил Шоу ровным, ничего не выражающим голосом. — Живу, сэр, — тихо ответил Криденс, глядя то вниз, на ковер, то на сенатора, то на край стола. — Смотри мне в глаза, — попросил Шоу, не меняя тона. Криденс вздрогнул, поднимая взгляд; он увидел, как расширились зрачки сенатора, смотревшего на него в упор, увидел в его глазах почти животную злобу, и невольно поднял руку, будто закрываясь от удара. Шоу нетерпеливо качнул головой. — Ну же, мальчик. Я не буду тебя бить, — ровно произнес он и снова посмотрел прямо на Криденса. — Только расскажи, что ты делаешь у них, и что делают они. — Я раздаю листовки, сэр. Ищу места для митингов. Они делают то же самое. Мама читает людям проповеди, — отрывисто заговорил Криденс, глядя сенатору в глаза и с удовлетворением отмечая, как от каждого его слова тот все больше темнеет лицом. — Еще я мою полы, сэр, помогаю стирать одежду, — тише сказал Криденс. Шоу на мгновение прикрыл веки, настолько сильную ощутил злобу, и отвернулся. — Подойди, — снова произнес он, стараясь взять себя в руки, — и сними свой пиджак. Криденс замер, с хрустом сминая листовку в пальцах. — Дай ее сюда, — попросил Шоу, и, не дожидаясь, вынул ком бумаги из чужих пальцев. Криденс смотрел на сенатора, не отрываясь, не замечая, что его собственные плечи слегка подрагивают. — Я жду, — сказал Шоу. Секундная стрелка настенных часов пошла на очередной круг. Криденс расстегнул пуговицы пиджака, цепляясь пальцами за фалды, и стянул его с плеч. — Положи на кресло, — произнес сенатор, — и подойди ближе ко мне. Криденс взглянул на Шоу исподлобья и вернулся на свое место у стола, вытоптанное в мягком ковре. Сенатор потянулся к нему рукой, расстегнул несколько нижних пуговиц на рубашке. — Твоя мать получит то, о чем просит. Сегодня я произнесу речь на светском приеме, — произнес Шоу, поглаживая кончиками пальцев напряженный живот Криденса, — и упомяну «Вторых салемцев» как оплот морали и нравственности, так необходимый Америке. Передай ей это. Криденс кивнул, охваченный непонятным оцепенением, чувствуя, как горят щеки. Он не понимал только, от смущения или от злобы. — А вот о том, что я буду делать сейчас, матери лучше не рассказывай, — тихо усмехнулся сенатор. Он оставил Криденса стоять так, в одежде, с наполовину расстегнутой рубашкой, и повел ладонью вниз, к ремню брюк. — Я сразу увидел у тебя этот взгляд, — сказал Шоу, — и понял, что ты дашь мне все, что я попрошу. Я знаю, ты очень красив. Передай матери, что стричь тебя так — преступление. Криденс дернулся, как от удара, стоя неподвижно на ковре, когда Шоу быстро расстегнул ему ремень и чуть приспустил брюки. — Не думал, что тебе настолько понравится, — произнес он, снова усмехаясь, обводя напряженный член Криденса рукой сквозь белье. Криденс поднял глаза — хоть сенатор и улыбался, взгляд его ничего не выражал. — Зачем вы делаете это, сэр? — тихо спросил Криденс, чувствуя, как головка члена влажно упирается в трусы. Шоу махнул рукой, заставляя его замолчать. — Твоя мать права, есть вещи гораздо ценнее денег. Развернись, обопрись о стол. — Не нужно, сэр, — произнес Криденс, тихо дыша, — пожалуйста, я могу... Шоу рассмеялся ему в лицо, и впервые поднял руку, чтобы погладить по лицу. Криденс отшатнулся от прикосновения. — Что ты можешь, мальчик, — нетерпеливо спросил сенатор, — отсосать мне? Я не для этого привел тебя. Обопрись о стол, пока я не решил вызвать сюда твою мать. — Да, сэр, — пробормотал Криденс, и уперся руками в столешницу, горбясь, стараясь уйти от прикосновений чужих теплых рук. Сенатор недовольно поцокал языком и хлопнул Криденса по спине, заставляя чуть прогнуться. — У тебя очень интересное лицо. Тебя раньше кто-нибудь трогал здесь? — спросил Шоу, касаясь ягодиц Криденса. — Да, — тихо ответил тот. — И кто же? — с отстраненным любопытством спросил Шоу, пока его пальцы поглаживали напряженную спину, ягодицы, немного раздвигая их. — Матушка, — все так же тихо произнес Криденс и поспешил добавить: — Когда била меня. — А здесь? — Шоу подцепил пальцами край белья, приспуская его, и провел ладонью по животу Криденса, ощущая, как тот дрожит под его рукой. — Да, сэр, матушка. — А здесь? — почти с весельем в голосе спросил Шоу, обхватывая пальцами влажный член Криденса. Тот тихо дернулся, выдыхая. — Да, сэр. — Надеюсь, не матушка, а ты сам? — Я, и еще... старшая сестра, сэр, — очень тихо произнес Криденс, жмурясь от стыда. — Вот оно что, — выдохнул Шоу, рывком стягивая с Криденса белье. Тот только тяжело дышал, вцепившись в край стола. — Я не твоя матушка, не сестра и тем более не ты сам. Я не сделаю тебе очень больно, но и что будет хорошо — не обещаю. Ты не издашь ни единого звука и сделаешь все, что я скажу, — произнес сенатор, гладя Криденса, раздвинул пальцами его ягодицы, легко коснулся плотно сжатого ануса. Криденс каменел, тихо дрожа под его руками. За дверью раздались гулкие, быстрые шаги. Сенатор остался совершенно спокоен, будто его это вовсе не волновало. — Кто-то идет, сэр. — Криденс успел вздрогнуть от страха, прежде чем за его спиной тихо открылась и вновь закрылась дверь. — Запри, — ровно сказал Шоу, обращаясь к вошедшему. Кто-то прошел, быстро и нетерпеливо, по ковру, и тут же насмешливо хмыкнул. Перед лицом Криденса на стол со стуком легла бейсбольная бита. — Выбрал бы уж сразу его мамашу, — грубовато произнес Лэнгдон, приподнимая за подбородок лицо Криденса. Шоу махнул рукой. — Замолчи, если не хочешь, чтобы я вышвырнул тебя за дверь, — все так же ровно произнес он, будто специально не замечая, как ошарашенно смотрит прямо перед собой Криденс, тяжело дыша. Вместо того, чтобы дернуться и попытаться уйти, тот замер, словно боясь поверить в происходящее. Шоу, если быть честным, тоже верил не до конца. — Как скажешь, — уже примирительно произнес Лэнгдон, и медленно положил руку на ягодицу Криденса, сжимая ее в пальцах. — У тебя хороший вкус. — Помоги, — отрывисто попросил его Шоу, словно не услышав его, и продолжил гладить Криденса, успокаивая. Лэнгдон понимающе кивнул, быстро облизал пальцы и потер ими между ягодиц Криденса, растирая слюну. Он сделал это еще несколько раз, пока сенатор держал ягодицы Криденса широко раскрытыми. — Тише, — произнес он, видя, что Криденс уже мелко дрожит, низко опустив голову, готовый застонать. Лэнгдон еще раз коснулся покрасневшего, влажного от слюны ануса и убрал руку, перемещая ее на шею Криденса. — Твоя очередь, — сказал он брату, надавливая на шею и заставляя Криденса лечь грудью на стол. Шоу тоже облизал пальцы, аккуратно коснулся ануса и ввел один палец внутрь. — Больно? — спросил он, и Криденс почему-то почувствовал, что сенатору нужен положительный ответ. Он кивнул, и услышал, как оба брата удовлетворенно выдохнули, а пальцы Лэнгдона сильнее сжались на его шее. — Давай, — обратился Шоу к брату, дожидаясь, пока тот, в свою очередь, не протолкнет в Криденса еще один палец. Он молчал, не двигаясь с места, отстраненно вспоминая, как каменел при одном только звуке ремня, который Мэри Лу заносила над его головой. — Подвигайся сам, — мягко попросил Шоу, вырывая Криденса из оцепенения. Тот уперся лбом в стол, глухо застонал, не обращая внимания на то, что пальцы Лэнгдона сжали его шею еще сильнее — и двинулся назад, дрожа от напряжения. — Как только я увидел, как этот он смотрит на отца, выглядывая из-за спины своей матери, — произнес Шоу, наблюдая за насаживающимся на их пальцы Криденсом, — то сразу понял, что он будет прекрасен здесь. На моем столе. — Красиво говоришь, — насмешливо протянул Лэнгдон, — мало делаешь. — Я не позволю тебе взять его, — хмыкнул сенатор, проворачивая палец, выбивая из Криденса глухой стон. — Отец давно говорил, что ты сумасшедший. Вот и ведет тебя на таких же, — произнес Лэнгдон, ухмыляясь от того, как вздрогнул Криденс под его ладонью, — не тяни. Сенатор усмехнулся, заметив, что все то время, пока они с братом говорили, Криденс продолжал послушно скользить по пальцам, растягивая себя. — Хороший мальчик, — не удержался от похвалы Шоу, погладив Криденса по спине и расстегивая брюки другой рукой. Тот тихо дышал, дрожа. Шоу приставил свой член к анусу Криденса, слегка задевая им пальцы брата, отчего оба они вздрогнули. — Вынь, — отрывисто попросил он. Лэнгдон понятливо кивнул, обошел край стола и снова приподнял лицо Криденса за подбородок, рассматривая темные губы, сведенные в гримасе брови и бледную, почти болезненно белую кожу. — Ни звука, помнишь? — произнес Шоу и аккуратно толкнулся внутрь, выбивая из Криденса ошалелый выдох. Когда Шоу вошел до конца, почти жмурясь от тесноты и жара внутри, Криденс все-таки застонал от боли, смотря в упор на Лэнгдона почти черными глазами. — Не могу глядеть ему в лицо, — тихо пожаловался тот, убирая руку, видя только, как Криденс хватает ртом воздух. — Помоги ему. Мне нужна тишина, — хрипло произнес сенатор, запинаясь, толкнулся в Криденса, удерживая его за бедро одной рукой. Лэнгдон выжидательно улыбнулся, тут же потянувшись расстегивать брюки. — Сэр, — простонал Криденс, и в его глазах на секунду промелькнул невыносимый страх. — Не бойся, это не больнее, чем, — Лэнгдон выразительно кивнул на брата и провел головкой члена по чужим приоткрытым губам. Криденс закрыл глаза, замирая на мгновение — ему все еще казалось, что это происходит не с ним — и открыл рот шире, позволяя толкнуться внутрь целиком. — Умница, вот так, — тихо простонал Лэнгдон, встречаясь взглядом с братом: тот выглядел почти сумасшедшим в эту секунду, в самом деле сумасшедшим. Криденс, зажатый между ними, дрожал, стараясь не выть от боли, чувствуя, как немеют губы от быстрых, грубых движений члена. Лэнгдон взял его за волосы, оттягивая голову назад. — Дурацкая стрижка, — почти прорычал он, — не за что ухватиться. Криденс открыл рот еще шире, игнорируя — стараясь игнорировать — тянущую боль в челюсти и шее. — Лэнгдон, — внезапно произнес Шоу, хрипло и низко, всматриваясь в брата, будто впервые его видел. Тот до боли сжал волосы Криденса в кулаке, глянул в ответ, рассеянно отмечая, какие же у брата сейчас темные, глядящие в пустоту глаза, и кончил Криденсу в глотку — это было настолько неприятно, что Криденс дернулся, стараясь отстраниться, и сперма попала ему на лицо. — Жаль, ты этого не видишь, — протянул Лэнгдон, пряча опадающий член в брюки. Шоу только усмехнулся, толкаясь сильнее, выбивая из Криденса полузадушенные стоны боли. — Так не пойдет, — после секундных раздумий хрипло сказал он, упираясь рукой в столешницу, — Лэнгдон, заткни его и помоги. Лэнгдон снова понятливо хмыкнул. Криденс почувствовал, как чужие грубые пальцы берут его за подбородок, нажимая на челюсти, заставляя приоткрыть рот. — Сэр, не нужно, — хотел было произнести он, но только хрипло закашлялся. Лэнгдон быстро засунул ему в рот смятую листовку «Вторых салемцев» и едва не рассмеялся от собственной шутки. Сперма вперемешку со слюной потекла из угла рта Криденса, заставляя его крепко зажмуриться. — Помоги ему, — снова зачем-то произнес Шоу, входя и выходя на всю длину. Лэнгдон обошел стол и опустился на колени совсем рядом, завороженно наблюдая за полностью одетым братом, чьи бедра крепко прижимали Криденса к столу всякий раз, как он входил до конца. Брюки и белье Криденса болтались где-то в районе щиколоток — Лэнгдон вдоволь рассмотрел крепкие, вовсе не тонкие ноги, округлые бедра и полувозбужденный член, трущийся о столешницу. — Сейчас, — удовлетворенно произнес он, протягивая руку к члену Криденса и крепко обхватывая его ладонью. Тот хрипло застонал, дергаясь всем телом, и, если бы не бумага в его рту, половина этажа бы прекрасно услышала этот отчаянный стон. — Ему нравится, Шоу, — грубовато сказал Лэнгдон, нарочито обращаясь к брату по фамилии, — очень нравится, я это чувствую. У тебя, все-таки, отличный вкус. Тот в ответ лишь тяжело выдохнул. Он чувствовал, как Криденс сжимается вокруг него, как дрожит от внезапно накатившего возбуждения, и этого хватало, чтобы Шоу задвигался еще резче, грубее и быстрее. Через пару толчков он вышел из Криденса, сжимая свой член в ладони и кончая на пол. Шоу пришлось прикусить ребро ладони зубами, чтобы не издать ни стона. — Стараешься... не запачкать ковер? — хрипло спросил Лэнгдон, не разжимая пальцев на члене Криденса. Шоу скрипнул зубами, выдавливая из головки последнюю каплю. — Посади его на стол, — произнес он, вытираясь и застегиваясь. Лэнгдон кивнул, легко переворачивая Криденса и сажая его на мокрую от пота столешницу, с отстраненным интересом рассматривая красное от стыда и боли лицо и мокрый от спермы и слюны подбородок. Он продолжил ласкать Криденса, выбивая из него мягкие, глухие стоны: сенатор же просто стоял и смотрел, не двигаясь, не издавая ни звука. Лэнгдон вновь подумал, что его брат сумасшедший. Криденс стонал в бумагу, выгибаясь и до боли жмуря глаза. — Сэр, — обессиленно всхлипнул он, чувствуя, что рука на его члене ускорилась, и кончил, вздрагивая всем телом, на рубашку, руку Лэнгдона и собственные бедра. — Так-то лучше, — сказал Шоу, улыбнувшись через силу. — Теперь оденься. Пока Криденс приводил себя в порядок, братья молча стояли бок о бок, один — с веселой насмешкой во взгляде, а другой — с глубокой, непонятной тоской. Сенатор Шоу не понимал, как мог снова сделать такое; с Лэнгдоном все ясно, брат всегда его поддерживал, позволял состояться любому безумству, но он сам — не мог понять себя. Никогда не мог. Он посмотрел на то, как Криденс идет к двери, слегка пошатываясь от нехватки сил. — Стой, мальчик, — произнес сенатор, в пару шагов преодолевая разделявшее их расстояние, и вложил ему в руку смятый лист бумаги, пропитанный спермой и слюной. — Забери это и отнеси на помойку, — тихо, почти с неприязнью произнес он, — где вам, фрикам, самое место.