Twilight of the Angels

It’s not as bad as it seems. It only burns when I breathe. Nothing kills more than to know, that this is the end of the road, and I know I’ve got to let go Томми опустил перо, глазами ещё раз пробегая написанные только что строки. Строки, полные грусти и печали, как тогда, больше четырёх лет назад, когда Верди увёз Адама из консерватории. Иногда, казалось, это было так давно, словно в другой жизни, а порой, как будто бы вчера. Но это была их память, одна на двоих, частичка реальности, о которой вряд ли получиться забыть, особенно в такую ночь, как эта. Он перевёл усталый взгляд на большие часы на стене - уже за полночь - и вздохнул. Адам всё ещё где-то пропадал, общаясь со своими знатными обожателями и обожательницами, в то время как Томми незаметно улизнул и вернулся домой в одиночестве. В этом, вообще-то, не было вины Адама. Томми просто ненавидел снобов. Но по закону подлости именно они без лишних напоминаний потрошили свои баснословные денежные залежи и щедро вкладывали их в карьеру Адама, а впоследствии и в его собственную. Томми писал арии и канцоны, Адам их исполнял, богачи восхищались им и разрывали между собой, засыпая приглашениями на свои приёмы, балы и рауты. Приёмы, где Адама возносили на пьедестал. Приёмы, где царили распутство и цинизм и правила ненасытная корысть. Приёмы, что могли длиться и до первого зарева, и до первых петухов. Томми не очень жаловал такой образ жизни, он давно зачислил себя в ряды домоседов. Его вполне устраивало выходить в свет от случая к случаю, но с гораздо большим удовольствием он бы провёл вечер только вдвоём, устроившись на мягкой софе у камина, укутанный теплом Адама, утопая в его руках. Но Адам всегда любил броские наряды, игривые разговоры и пьянящие напитки и выработавшуюся за годы привычку услаждать своим вниманием каждый раздутый кошелёк уверенно называл их общей с Томми страховкой. Его доступность лишь подстёгивала влиятельных людей продолжать осыпать их творческий дуэт деньгами и безмерно расточать свои богатства на концерты в том или ином городе. Временами их жизнь напоминала Томми одну сплошную удачную сделку, казалось, их покупают, а они с охотой продаются. Но он никогда не говорил об этом Адаму. Они и так немало ссорились в последнее время из-за его поздних возвращений посреди ночи, пропахшим алкоголем, дорогими сигарами и чужим парфюмом. Томми часто вспоминал о том, что Адам рассказывал ещё в консерватории: как он вынужден был поступать так же и во времена своей юности, по необходимости флиртовать и заигрывать, спать и с женщинами, и с мужчинами только ради того, чтобы будущие приглашения лились рекой, - он смирился с этим, ведь игра стоила свеч! Раньше Томми не очень-то переживал по этому поводу, а сейчас это начинало беспокоить с каждым разом всё больше. Однажды очутиться вне лона консерватории было захватывающе и пугающе одновременно. Увлекательный мир за стенами тихого убежища Дюранте оказался огромным и шумным, безжалостным и непреклонным. Они с Адамом вихрем ворвались в оперную вселенную, заставив обратить на себя взор всяк мало-мальски зрячего и слышащего, и это было потрясающе: нескончаемый шквал аплодисментов и превозношение до небес, розы и шампанское, и дары, благосклонно брошенные к их ногам. Подарков бывало так много, что после особо удачного появления на публике в их первой совместной весьма скромной квартирке не хватало места для них самих. Все возможные поверхности были заставлены коробками и коробочками, вазами с охапками цветов, сувенирами и всякими нелепыми безделицами, которые ни один из них сам бы себе не приобрёл. Они колесили с выступлениями по всей Европе и люди узнавали их в лицо. Поначалу Томми это понравилось, это вдохновляло его, но со временем пришло пресыщение, и излишнее обилие интереса к их персонам стало мешать. Адам же, наоборот, не взирая ни на что, всё также был очарован этим. Сетовать на его чрезмерную увлечённость было глупо, ибо с самого детства он только и делал, что работал над собой, дабы стать лучшим, ведь его создали исключительно для этой цели. Но Томми чертовски гордился им, безгранично, как ничем и никем в своей жизни. Музыкальные критики восторгались его Адамом, ставили на одну ступеньку с Фаринелли и даже выше. И до сих пор, словно в первый раз, Томми охватывал восторженный трепет, когда бы этот хрустально-чистый голос не прозвучал рядом. И так будет всегда. Но, в конечном счете, когда музыка затухала, всё больше неискренности и лицемерия сквозило во всеобщих похвалах и сплошной лести. Бесконечное притворство перед "правильными" людьми, порой, доставляло ощутимую физическую боль, тем более, когда Адам старался угождать им, иногда пересилив себя и нацепив такую же лживую улыбку, как и у них самих. К тому же, Томми просто скучал по своему ненаглядному кастрату, когда его подолгу не было рядом. Его кастрат. Губы сами расплылись в улыбке от этой мысли. Да, Адам в любом случае принадлежал только ему. Томми быстро юркнул в свежую постель, мышцы приятно расслабились и, блаженно вытянувшись под пуховым одеялом, он провалился в сон. Как сквозь плотный туман слышался скрежет входной двери, какой-то скрип и шуршание, шаги и шелест ткани. Подсознание вот-вот бы запаниковало в испуге, что кто-то чужой мог войти, если бы в дверном проёме не показались знакомые очертания. Угли в камине почти догорели, и в комнате повисла кромешная тьма, но высокую тень – родную и любимую - он узнал сразу. - Который час? – вскинутая голова сонно вынырнула из-под одеяла. - Я разбудил тебя, аморе? - Ты же знаешь, что, да, – недовольно буркнул Томми, хотя и был уверен, что Адам всё равно почувствовал его тщательно скрываемую улыбку, – разбудил, как всегда. - Ми диспьяче, - прошептал Адам. - Нет, не извиняйся. - Как капризному ребёнку, захотелось поворчать, побрюзжать, шутливо, правда, но тем самым слегка отомстить за долгие часы ожидания и напомнить о себе. Томми демонстративно отвернулся в другую сторону, но к шорохам вокруг прислушался. Похоже, Адам скинул одежду и так и оставил её валяться на полу. – Я тебе не верю. - Спину обдало лёгкой прохладой, вынуждая вздрогнуть и поёжится, но буквально через две секунды до ошалелых мурашек вдоль позвоночника стало тепло, а местами - жарко. Адам собственнически закинул руку Томми на талию и прижался сзади, носом уткнувшись куда-то в худое плечо. Сегодня от него алкоголем не пахло, только аромат напоенной солнцем кожи. - Леди Мадера целый вечер рассказывала наискучнейшие и наибессмысленнейшие истории о своих чистопородных домашних питомцах, - за монотонно произнесённой фразой последовал облегчённый вздох. - Было так нудно, а она всё не прекращала и не прекращала. Просто неистощаемый кладезь собачьих сказок, абсурдных до жути, между прочим. - Адам протяжно лениво зевнул, тем самым подводя итог своему рассказу. - Какой же нелепый был вечер. - Так тебе и надо, - Томми фыркнул в ответ. – Надо было уходить вместе со мной. - Да понял уж, - Адам виновато усмехнулся. – Томми, честно, я и сам не знаю, почему так хочу жить, как состоятельный человек. Очевидно же, что тебя все эти блага утомляют. Томми протянул руку назад, нащупал всё ещё уложенную шевелюру любимого и погладил его по волосам. - Плевать мне на богатства, - тихо сказал он. - Я знаю, детка. - Мягкие губы благодарно приникли к взъерошенному затылку. - Я только хочу, что бы мы жили в комфорте, чтобы у нас было всё, что только пожелаем, чтобы мы самостоятельно могли поехать… ну… даже не знаю, куда… куда нам только взбредёт, и вовсе не думать о том, что это нам не по карману. - Мы уже имеем всё, чего хотели, - заметил Томми. - Угу… - Адам промычал что-то нечленораздельное, шумно вздохнул и затих и, кажется, тут же задремал. Томми всегда поражался этой его способности засыпать мгновенно, как только возникнет первая потребность. Адам умиротворённо спал, а Томми прекрасно знал, что все его усилия были только ради них двоих. И Томми никогда не встанет на пути Адама к мечте, что бы тот не делал. «Что бы ни случилось, - заверил он себя, - он всё рано всегда возвращается домой ко мне.» *** Томми немного поморщился от яркого солнца за окном - густой свет резанул уставшие после ночных бдений глаза. Упрямые лучи насквозь пробивали стекло и тонкую ткань занавески, назойливо уговаривая, что пора потянуться всем телом, чуток понежиться на простынях и неспешно начать прекрасное утро. Но... вторая половина кровати неожиданно оказалась пуста. Он приподнялся на локте и насторожённо прислушался к звукам дома: Адама нигде не было слышно. Он потёр припухшие со сна веки, встал, натянув как раз вовремя попавшийся под руку халат, и замер в дверях спальни. Адам сидел за рабочим столом, поглощённый изучением кипы исписанных бумаг. Несомненно, он нашёл ту новую арию, что Томми написал вчера. Иной раз было весьма познавательно заставать Адама в такие моменты, когда тот считал, что его никто не видит. Томми нравилось наблюдать за меняющимся выражением его лица, как подрагивали длинные ресницы, как едва заметно раздувались ноздри, как губы плавно складывалиь в улыбке или наоборот дулись и вытягивались, когда он читал что-то важное или серьёзное. Именно в такие моменты это был истинный Адам. Он вдруг немного сменил позу, откинувшись на спинку кресла, и оказался весь окружён ореолом солнечного света – настоящий ангел, настолько прекрасный, что Томми засмотрелся и снова чуть не забыл дышать. И пусть они пробудут вместе уже целую вечность и будут знать друг друга, как облупленных, это чувство едва ли когда-то угаснет. Адам бережно отложил верхний листок в сторону и задумчиво провёл пальцами по подбородку. От взора Томми не ускользнул его грустный и печальный вид, такой же, что был и у самого Томми, когда тот писал эти строки. - Бонджорно, радость моя. «Ну вот, как он может знать, что я здесь стою?» - Я всегда почувствую твоё присутствие, аморэ, - Адам обернулся, просиял белозубой улыбкой и состроил виноватую гримасу. - Прости, но я тут краем глаза глянул твои записи… Медленно пересечь комнату, подойти совсем близко, провести рукой по плечу, затем погладить позвонки у основания шеи, приобнять и умоститься к Адаму на колени – таков был план Томми на ближайшую минуту. - Ты не сожалеешь. – Томми приблизился к столу. - Никогда, если мне не изменяет память. – Пальцы уже блуждали где-то между плечом и шеей Адама и сознательно дразнили, задевая кончики волос. – Да ты обычно из кожи вон лезешь, чтобы увидеть, над чем я работаю. А потом просишь прощения. – Томми развернулся к Адаму лицом и бессовестно уселся ему на ноги. - Кстати сказать, ничуточки неискренне. - Ах, вот как, значит, - Адам из-подо лба взглянул в карие глаза и прищёлкнул языком. – Ха, ну да, признаю, я очень и очень интересуюсь тем, что ты делаешь, и да, мне ни на йоту не стыдно. - Ну, я ж и говорю.– Томми нарочито сердито насупился. - Ну что ж... каков вердикт, синьорэ? Улыбка сразу потускнела, и Томми всей душой ощутил, как щемящие воспоминания, навеянные песней, до сих пор болезненно отзывались в сердце Адама. - Красиво. И мучительно больно, - вымолвил он. – Я очень сожалею, что всё твои невзгоды из-за меня, пусть даже потом ты пишешь такие глубокие строки. - Это наше прошлое. Адам кивнул, крепче обняв Томми. Атмосфера становилась слишком тяжёлой для столь раннего утра, и, чтобы разрядить обстановку, просто необходимо было сменить тему. - Нам надо раздобыть ёлку. - Томми задорно клюнул Адама в щёку. - Ёлку? - Ага, чтобы украсить. Гирлянды, игрушки, подарки. – Томми воодушевлённо вскинул руки, - Рождество же! – и уронил их на плечи Адаму. - Оу, да. Как я мог забыть? – Сконфужено прикушенная губа с россыпью веснушек в уголке заставила себя непременно поцеловать. - А что ты мне подаришь? – Томми знал, что вряд ли добьётся ответа, Адам скорее откусит себе язык, чем выдаст такой секрет. Но это ни в коем разе не мешало из года в год порядочно изводить его расспросами с пристрастием. - Подарю? - Мне. - Что я собираюсь подарить тебе… - Адам будто задумался. - Когда? – глаза игриво заблестели. - На рождество! - А я должен подарить тебе что-то? – Щёки озадаченно надулись. – А меня никто не предупреждал. – Адам отрицательно завертел головой. Томми ущипнул увлёкшегося игрой любимого. Последовали звонкие «Ах!» и «Ой!» и двухголосый громкий хохот, а настырные руки в отместку вцепились Томми в бока, кончиками пальцев щекоча оголённую кожу под распахнувшимся халатом. - Полагаю, - пытаясь восстановить сбившееся дыхание, - сейчас нам следует всё-таки одеться, пойти и найти это столь желанное тобой дерево, - на выдохе произнёс Адам, поднимаясь с кресла и опуская Томми на ноги. - Угу… Кстати, вчера пришло письмо от твоих родителей. Видел, вон там, на столе. - Ни звука в ответ и лишь тихие шаги позади. - У них всё хорошо, - слова по-прежнему впустую полетели вслед удаляющемуся Адаму. Помедлив пару секунд, Томми пошёл за ним в спальню. – Они спрашивают, что мы будем делать на Рождество. - Адам продолжал молча одеваться, будто никто и слова не проронил. - Наверное, они хотели бы, что мы приехали, - такое игнорирование приводило в замешательство, – если, захочешь, разумеется. - Думаю, я хотел бы каннеллони, - вдруг заявил Адам. – С говядиной или шпинатом или ещё с чем-нибудь. Что скажешь? - Каннеллони? – Томми в недоумении нахмурил брови. - На обед, например. И красное вино. Мы обязательно должны сходить куда-нибудь сегодня, только мы, ты и я. - Да, конечно, - Томми медленно выговаривал слог за слогом, пытаясь понять, что происходит. - Так ты одеваешься? – приподнятым голосом спросил Адам, проносясь мимо к большому зеркалу в углу. - Да, да, дай мне пару минут. Реакция, точнее, нереакция, на упоминание о его семье была, мягко говоря, странной. Возможно, он всё ещё злился из-за того, что родители сделали с ним много лет назад. А если подумать, то за все годы, что они вместе, Адам никогда и ничего толком не рассказывал о своих близких.