Twilight of the Angels

The taste of love is sweet when hearts like ours meet. I fell for you like a child, then the fire went wild. …Запрокинутая назад голова, стоном приоткрытый чувственный рот и розовый кончик языка, светлая чёлка, упавшая на глаза... Блондин плавно двигался, не останавливаясь, с каждым разом насаживаясь всё глубже, позволяя проникать до конца и полностью, кусая припухшие губы и до онемения поджимая пальцы на ногах. Адаму нравилось смотреть на Томми снизу вверх, наблюдать за тем, как менялось выражение его лица, как все испытываемые им ощущения и эмоции выражались в действиях, мимике и жестах, видеть, как изящная складочка пролегала между бровей, как страдальчески морщился лоб, как от неторопливых ласк кожа на груди покрывалась мурашками, как вздрагивал втянутый живот, чувствовать, как цепкие пальцы сжимали до синяков его бедра, как деревенели руки, которыми Томми упирался ему в плечи. От этого возбуждающего, как нично иное, зрелища захотелось сорваться, слететь с катушек и, поддавшись инстинктам, вбиваться в Томми, не щадя ни его, ни себя, вырывая придушенные вскрики, напрочь забыв об осторожности, лишь бы снова и снова слышать хриплые стоны, лишь бы ещё раз увидеть, как прогнётся в оргазме гибкое тело и распахнуться длинные ресницы, являя мутный от наслаждения взор. Адам вернулся домой только после обеда. Огромная ель с большими пушистыми лапами восхитительно пахла лесом и хвоей, и Томми снова сидел у камина возле украшенного дерева и не мог оторвать заворожённых глаз. Он казался сущим ребёнком: устроился на полу и, подобравшись почти к самым иголкам, едва не ныряя в эти колючие зелёные кущи, восхищённо взирал на красочные шары и гирлянды. Томми обернулся – почувствовал, взглянул с улыбкой, что непременно затмила бы и заставила устыдиться своей никчёмности даже самое яркое небесное светило, и сердце Адама взорвалось нежностью и обожанием. Бурным желанием накрыло с головой – прямо сейчас и прямо здесь, подле рождественской ёлки. Адам намеревался никогда не влюбляться. В юности он приложил немало усилий, чтобы убедить себя в этом, уверовать, что ни в коем случае нельзя допустить такой слабости. Он научился игнорировать свои эмоции и был этому несказанно рад. Маэстро Верди настаивал, что любовь будет означать конец его карьеры, лишит цели в жизни, да и саму его жизнь погубит в итоге. Немудрено, что Адам вырос с насаждённым отвращением ко всякой привязанности в целом, а о настоящем чувстве и речи быть не могло. Он насиловал себя собственной чёрствостью, закалял силу воли безразличием и усваивал, каково равнодушие на вкус. Он пользовался людьми так же, как они использовали его для своей выгоды. Только физическое удовольствие, необходимость сбросить напряжение, не более того. Он строго придерживался заключения, что любовь, к какой бы форме она не проявилась, даже дружба, была пустой тратой времени и могла только отвлекать от истинной цели, пока его консерватория не сгорела в пожаре, и не пришлось переехать в другую. Верди заверил, что максимум через год под крышей у маэстро Дюранте Адам станет состоявшимся самостоятельным певцом и отправится с концертами по оперным театрам всей Европы. И тут, как гром грянул средь ясного неба, появился Томми. Глаза остановились на этом светловолосом мальчишке, казалось бы, в самый неподходящий момент: на противоположном конце зала во время приветственного приёма в честь Адама тот широко зевал от скуки и, заметив на себе пристальный взор высокомерного виновника торжества, одарил его взглядом, полным презрения и осуждения в ответ. В ту же минуту Адама сразило осознание того, что судьба сыграла с ним шутку, но, возможно, и не такую уж злую, как выяснилось позже… Он вдруг просто потерял контроль над собой, и любовь - та самая любовь, без которой он так удачно обходился, - возимела над ним верх, хотел он того или нет. Она пришла в виде юного блондина, невысокого и миловидного, смелого и упрямого, и до кончиков ушей влюблённого в него, и к чёрту перевернула всю предопределённую жизнь кастрата с вверх дном. …Руки устремились вверх вдоль позвоночника, от копчика, покружив на талии, к острым лопаткам, сдавили плечи, принуждая Томми к коротким и отрывистым движениям, притянули ближе, уткнули макушкой в подбородок и едва не вдавили в самые рёбра, не позволяя пошевелиться. Адам чувствовал, что оба уже были на грани и неистово подгонял этот момент мучительными тисками жарких объятий, быстрыми толчками, резкими шлепками и необузданными стонами. Томми дёрнулся, всё тело свело судорогой и он, чуть ли не взвыв от невозможности сдержать крик в себе, втиснулся пахом в живот Адама, коленями сжимая его бока, и горячие капли обожгли влажную кожу. Адам извернулся и впился в губы обмякшего любовника жадным поцелуем, от которого темнело в глазах и прерывалось дыхание, и, сделав ещё пару особенно глубоких толчков, под всхлипы любимого кончил вслед. Сил не осталось, только крупная дрожь, головокружение и слабость. Томми привстал и лениво улыбнулся. Взмокшие волосы торчали разрозненными прядками, а безбожно отросшая чёлка прилипла к лицу, заслоняя собой пьяные глаза и маленькие ямочки на щёках. Он, словно настоящий кот, потянулся всем телом и шумно выдохнул. И насладиться вдоволь этим очаровательным созданием было просто невозможно. Адама, временами, пугало, какими сильными были его собственные чувства, как крепко он любил своего котёнка. Томми стал замечательным молодым человеком, достойным самого лучшего на земле, и Адам надеялся, что никогда больше ни по какой причине не заставит его страдать. Томми соскользнул с груди Адама, попутно тронув губами впадинку между ключицами, и устроился под тёплым боком, подложив руку под голову, и блаженно прикрыл глаза. Адам не выдержал и десяти секунд, тут же заёрзал и перевернулся лицом к Томми, довольно замечая, как у того дрогнули длинные ресницы и уголки губ медленно поползли вверх, потёрся носом около уха, горячо вдыхая и выдыхая в самую ушную раковину, и звонко чмокнул в щёку хихикающего от щекотки блондина. Случайно выпавший из кармана на пол носовой платок сейчас оказался как нельзя кстати. Даже вставать не пришлось, Адам лишь немного отстранился, стёр с обоих следы обоюдного безумства и, поглаживая плечо Томми, улёгся рядом. - Чем ещё хочешь заняться сегодня? - Уже всё не важно, - Томми усмехнулся. - После такого приветствия я согласен на что угодно. Адам пригладил его растрёпанные волосы, убрал белокурую чёлку со лба, пальцами перебирая слипшиеся от пота прядки. Каждый раз, глядя на это чудное личико с тонкими чертами и бархатистой, как у младенца, кожей, он не уставал поражаться тому, каким хрупким и ранимым выглядел Томми, хотя сам внутри он таковым вовсе не был. Его хотелось оберегать и тчательно прятать от любых невзгод, хотя он неплохо мог и сам постоять за себя. - Нууу, если честно, вообще-то, я собирался встретиться с Айзеком в том новом кафе, что у канала, - признался Томми. - А он в городе? – удивился Адам. - Ненадолго, всего пару дней. Я думал увидеться с ним. От него давно ничего не было слышно. - Да, конечно, он же твой лучший друг. - Хочешь со мной? – Томми заелозил по полу и сел, кончиками пальцев нежно погладил специально подставленную для этого широкую ладонь. - Ммм… - Адам зажмурился от ласки, но только тяжело вздохнул и перевернулся на спину. - Мне надо работать над новой арией. В моём теперешнем исполнении она ещё не столь совершенна, какой могла бы быть. - О, ты мой перфекционист, - Томми склонился над ним, с придыханием и преувеличенным восхищением нашептал кучу всякого романтического бреда, клюнул лёгким поцелуем в нос и быстро вскочил на ноги, и, бросая назад ясные улыбки, вышел из комнаты. – И, между прочим, тебе пришло ещё одно письмо. Оно на моём столе. - От кого? – Адам не ждал никаких посланий, а уж получив письмо от родителей, сжёг бы не читая. - Не знаю. Он нехотя встал и направился к большому круглому столу. Стопки бумаг и толстых папок, подсвечники, огарки свечей и начатая коробка новых, чернильницы и перья, раскрытые книги и фолианты – да, Томми порой был склонен к творческому беспорядку, когда работал. Пришлось аккуратно разгрести кипы нотных листов, чтобы под ними найти нужный конверт. И печать, и почерк оказались совершенно незнакомыми, а внутри – только один, сложенный вдвое небольшой, но плотный лист льняной бумаги. Стало как-то не по себе от такого странного письма. Он ещё раз повертел конверт в руках, внимательно изучил его с обеих сторон, но так и не обнаружил ни адреса отправителя, ни каких-либо почтовых отметок. Судя по звукам, Томми по-прежнему находился в спальне, собирался, и Адам, краем глаза поглядывая на входную дверь, прочитал короткую записку. Только день, время и место. И маленькая витиеватая буква М внизу, которую и не сразу заметишь. Теперь она мерно жгла сознание и память. Эту подпись он хорошо помнил. Послышались близкие шаги, и Адам одним точным движением вложил письмо обратно в конверт и развернулся. Томми, прекрасный, как всегда, довольный и одетый с иголочки, вошёл в гостиную и прямиком пошагал к креслу, где висело его пальто и перчатки. На ходу он чмокнул Адама в губы, вальяжно усмехаясь, как сытый кот, подхватил свои вещи и лёгкой походкой направился к выходу. - Я ушёл. Удачно совершенствовать твоё совершенство. Адам улыбнулся в ответ, надеясь, что обеспокоенные глаза не выдали его волнения, и выдохнул с облегчением только, когда за Томми захлопнулась дверь. Все мысли были лишь о письме. Как он посмел назначить ему эту встречу? Снова ворошить пепел той злосчастной ночи? И, похоже, не имело значения, хотел ли этого сам Адам. Что-то подсказывало, что лазейка в его прошлое превратится в красную ковровую дорожку для призраков из былой жизни. *** В задымлённой таверне было темно и шумно. Адам питал отвращение к подобным заведениям, сомнительным, грязным, пропахшим дешёвым куревом и кислым вином. Трудно было даже представить себе причину, по которой можно было бы выбрать это богом забытое место для встречи. Он сделал два шага вперёд, остановился в углу у барной стойки и с неприязнью огляделся вокруг. Взгляд метнулся от одного посетителя к другому, потом к третьему, но лиц было так много: и женских, и мужских, и молодых, и старых, и совсем юных. Сколько людей бездумно утопали в табачном дыме и чревоугодии, заживо хоронили себя в алкоголе и похоти. Ни на ком не задерживаясь глазами, он прошёл в основной зал, про себя молясь остаться неузнанным и сбежать при первой же возможности из этих обшарпанных и пропитанных пороком стен. - Адам, - откуда-то из-за спины донёсся мелодичный голос. Пять лет. Адам не видел его обладателя пять лет. Он почти не изменился. Тёмные волосы, худое лицо и острый подбородок, немного резковатые черты лица, но, как и раньше, вполне симпатичен. Даже, вероятно, по-своему красив... Правда, выглядел он гораздо старше своих лет, грубее и жёстче. Адам чинно приближался к столику в самом дальнем углу, а у самого в душу закрался вязкий страх, и сердце подсказывало, что неспроста. - Я не был уверен, что ты явишься, - ногти нервозно постукивали по тонкому стеклу бокала, будто присутствие Адама вблизи раздражало уже с первой же секунды. - Микель, - формальный кивок головы. Наперекор себе Адам старался быть учтивым. – Чему обязан такой… столь неожиданной встречей? - Сядь, - приказной тон велел сесть. Когда Адам не сдвинулся ни на йоту, приказ тут же сменился просьбой с радушной улыбкой на губах. – Пожалуйста, Адам, - уже попросил он, - давай не будем создавать проблемы. Адам уступил и занял место напротив. Микель оживлённо подался вперёд, всем торсом нависая над столом, но Адам, демонстративно отодвигаясь от собеседника, опёрся о спинку стула и поторопился поинтересоваться, о чём пойдёт речь. - А разве я не могу пригласить старинного друга выпить со мной и просто по-приятельски поболтать? - Вздор, - Адам не верил ни слову. - Тебе что-то нужно. - О, где же хорошие манеры, синьорэ! – Микель рассмеялся. – Ты же никогда ни ругался. Ну… почти никогда. Адам смотрел на плотоядную улыбку на бледный потрёпанный облик и чувствовал, как противная тошнота подползала к самому горлу. Микель отнюдь не был тем человеком, воспоминания о котором можно было бы отнести к разряду приятных. Пришлось поднапрячься, чтобы не отвернуться и не проявить излишнее неуважение. Пустые голубые глаза – никаких эмоций – уставились на человека прямо перед собой. - Ну, вот и она, - Микель едва ни шипел, как ядовитая змея, с наигранным благоговением и обожанием в голосе и практически не скрываемой ненавистью во взгляде, - твоя знаменитая холодность, которую мне как-то посчастливилось познать. Ох, эта твоя хвалёная невозмутимость… Мать твою, это чёртово безразличие… наплевать на всё и всех… - Так зачем мы здесь? – Адам бесцеремонно перебил поток нелестным отзывов в свой адрес. - Мне есть, чем ещё заняться, поверь. Микель гордо фыркнул. - Ну, да, конечно, ты же теперь великий кастрат. Совершенен, идеален и знаменит. И каждый хочет Адама. А времени у Адама нет на таких пустячных людишек, как те божьи твари, что его самого создали, те, кем он воспользовался, а потом раздавил за ненадобностью. - Не ты меня создал, - спокойно заявил Адам и, поднимаясь, добавил: – И у меня действительно мало времени. - Да, у тебя есть любимое дело, есть смысл возвращаться домой. Например, симпотяжка блондин? М? - Адам настороженно замер, холодок пробежался между лопатками. - О, Адам, да он просто великолепен! Признаю, - недопитый бокал взметнулся вверх в знак солидарности, - у тебя всегда был безупречный вкус. - Микель сделал глоток вина и презрительно оскалился в широкой улыбке. - Он не имеет никакого отношения к тебе, - голос Адама прозвучал предупреждающе низко. - Как его зовут? - Оставь его в покое. - А он знает? - Жалостливая гримаса «старого друга» не сулила ничего хорошего. - О пожаре? Какое участие ты принял в этом? - Это была не моя вина. - Адам готов был твёрдо стоять на своём. - Твоя, и ты отлично знаешь это. - Я до сих пор не знаю, что тебе от меня надо. - Понимаешь, - Микель сделал большой глоток вина и задумчиво посмотрел в засаленное окно, - этот пожар… этот пожар превратил в руины не только консерваторию. Видишь ли, - прищуренные глаза блеснули злобой, - мою карьеру он также разрушил. Всю мою жизнь. Надышавшись тогда дыма и гари, я повредил связки. Необратимо. Ты знал? Адам понятия не имел об этом, все эти годы он старательно забывал ту ночь, тот ужасный пожар, гнал прочь от себя своё прошлое и любые воспоминания о нём. - Я сожалею. - Что мне от твоих сожалений? - Микель дёрнулся и рявкнул, не взирая на толпу и обернувшихся посетителей за соседним столом. - А что тебе от всего этого представления? – Адам начинал терять самообладание, но голос не повышал. - Я любил тебя. Ты погубил меня, - вдруг абсолютно равнодушно заявил Микель. – Теперь я уничтожу то, что больше всего любишь ты. Список самого дорого, того, без чего Адам не мог жить, был коротким, всего-то два пункта, но он не мог допустить, чтобы его мрачные предчувствия оправдались. - Знаешь, Адам, у меня всё же есть сердце, – продолжил Микель, – и я позволю тебе самому выбрать, что именно мне забрать: твою карьеру или твоего ненаглядного блондинчика.