Twilight of the Angels

На ухабистой дороге экипаж шатало со стороны в сторону, и извозчику то и дело приходилось притормаживать лошадей, огибая большие камни и ямы. Адам задумчиво смотрел в окно, пытаясь разложить по полочкам свои чувства к родителям. Но в голове царила сумятица. Он даже не мог предположить, чего ждать от предстоящей встречи. Сразу после кастрации его отослали учиться в консерваторию, и они не виделись больше ни разу с тех пор, как ему исполнилось одиннадцать лет. Насколько Адаму было известно, ни мать, ни отец никогда не посещали его концерты. Правда, они писали письма. За все эти годы их скопилось не мало, но, в конечном счёте, для Адама слова потеряли свой смысл, и Томми оказался единственным, кто хотя бы вскрывал конверты. Адам оторвался от окна и рассеянно взглянул на увлечённо уткнувшегося носом в газету блондина. За недавний месяц Томми стал буквально одержим Америкой, он безумно загорелся идеей поехать туда и обязательно попасть в американский музыкальный театр. Он часами усердно занимался и в итоге значительно преуспел: буквально через несколько недель он уже отлично держал ритм и мог сыграть несложные мелодии, что приходили на ум. Для Адама это вовсе не было сюрпризом, он никогда не сомневался в одарённости Томми и по-настоящему гордился им. Он также знал, что Томми изо всех сил пытался найти выход и для самого Адама, помочь справиться и безболезненно, насколько это было возможно, пережить закат эпохи кастратов. Адам вздохнул и снова принялся бездумно созерцать дорожные зимние пейзажи. Чувство вины одолевало его. Теперь, когда его голос больше не был идеальным, Адам превратился в бесполезного человека, никчёмную обузу, и Томми вовсе не был обязан искать для него альтернативные лазейки в карьере. Что уготовило будущее, Адам понятия не имел, но свою проблему он должен был решить сам. - У них есть электричество в самых крупных театральных залах, - вдохновлённо сообщил Томми. – Увау, электрические огни. Адам ничего не ответил. - «В музыкальном театре актёры и разговаривают, ведут обычный диалог, помимо того, что играют, танцуют и поют», - цитировал Томми. - Ух ты, да в их театрах можно делать всё, что угодно. Адам снова промолчал. - «Они соблюдают авторские права…» - знать бы ещё, что это значит, - пробормотал себе под нос Томми и продолжил зачитывать отрывки из статьи. - «Мюзиклы во многом похожи на оперу, за исключением наличия в них диалогов. В музыкальном же плане они менее ограниченны рамками жанра и весьма разнообразны», что, предполагаю, тебе придётся по вкусу… Адам любил Томми всем сердцем, больше любого другого создания на земле, и был безгранично благодарен за поддержку и заботу, но в данный момент предпочёл бы тишину. Адам просто не был готов - ни морально, ни физически - подобно Томми, с головой окунуться во что-то абсолютно новое и необычное в абсолютно новой и неизведанной стране с совершенно иной культурой, где за неимением знакомых надо было бы начинать всё с самого начала. Да и карьера Томми, к слову, вовсе не так уж плохо продвигалась. На самом деле, он вполне успешно занимался музыкой, и у Адама не закрадывалось ни малейшего сомнения, что и дальше у него всё получиться. Возможно, Адам немного завидовал Томми, в глубине души он признавал это. Он завидовал настроению Томми, его вдохновению и возможности увлечённо творить, найдя своё призвание. Призвание же Адама, то, ради чего он столько страдал, то, чему он отдал всю свою жизнь, теперь не имело смысла. Адама ничто не радовало, ничто не воодушевляло, у него не получалось захотеть заняться чем-то новым. А, может, он просто не был способен ни на что другое? - Что ты такое читаешь? – устало спросил он. - Это американская театральная газета, - отозвался Томми. - И откуда ты её взял? – лёгкое раздражение сквозило в голосе Адама, но Томми, похоже, даже не заметил это. - Сутан прислал недавно, - похвалился Томми. – Он говорит, там здорово. Всё совсем не так, как у нас, в Италии, или вообще в Европе. Он утверждает, что нам непременно понравится, и возвращаться мы не захотим. Адам буркнул что-то невнятное в ответ и тяжело выдохнул. Он уже порядком устал от упоминаний о Сутане и рассказов о том, чем он занимается в Штатах - «Многим оперным постановкам часто присущи черты мюзикла.» - не унимался Томми. – Думаю, это значит что, они добавляют сценические диалоги, в чём ты, я уверен, был бы неотразим. Адам никогда не хотел быть грубым с Томми, но он слишком нервничал по поводу судьбоносных новостей папского двора и визита к родителям, которых не видел с детства, а непрерывная болтовня Томми, который без умолку проговорил всю дорогу от самой консерватории, стала действовать на нервы. Привычный мир Адама менялся до неузнаваемости, слишком значительно и слишком быстро, и он пока никак не мог собраться, возобновить силы и пойти дальше. - Я, наверное, вздремну. - Адам знал, что в таком случае Томми не станет мешать и не проронит ни слова, пока он будет спать. - Да, - Томми опустил газету и повернулся к Адаму, - конечно. Ты нормально себя чувствуешь? Забота в голосе и обеспокоенный вид тут же заставили Адама забыть о недавнем раздражении и улыбнуться. - Я в порядке. Только устал. Томми понимающе кивнул. - Хорошо, тогда просто отдохни. Не стоит переутомляться. Адам благодарно сжал руку Томми в своей и, откинув голову назад на мягкую высокую спинку сидения, закрыл глаза. Если честно, он очень устал. Раны заживали отлично, но вот силы возвращались медленно. Бывали дни, когда он просыпался уже уставшим, и после обеда его клонило в сон. Дюранте противился отпускать его в эту поездку, пока сам доктор Норхевен не счёл, что его организм достаточно окреп для небольших путешествий. Доктор был вполне удовлетворён тем, как продвигалось выздоровление сейчас, и прогнозировал прекрасное самочувствие Адама совсем скоро. Раны Томми тоже чудесно заживали, ожоги затягивались, и надобность в повязках отпала сама собой, кожа постепенно восстанавливалась и принимала привычный цвет, только сильно чесалась местами из-за сухости, и Томми по-прежнему несколько раз в день наносил мазь, чтобы унять зуд и свести назойливые ощущения до минимума. Адам вечно будет признателен доктору за помощь, за живого и весёлого Томми и свою спасённую жизнь. Полицейские пожаловали через пару дней после того, как Адам пришёл в себя. Их интересовали любые детали о пожаре, о нанесённых ранениях и их причинах. Адам и Томми рассказали все, ибо утаивать было нечего. Ну, разве что, обстоятельства смерти Микеля. Дюранте для их же блага строго-настрого запретил на допросах даже упоминать некоторые подробности той ночи. Они подтвердили, что Микель завидовал успеху Адама на сцене и в жизни и пытался убить их обоих, заколов Адама ножом и устроив пожар в их доме, но больше никаких ценных сведений у них не имелось. Поскольку вражда между кастратами из зависти и мести, даже вплоть до убийств, не была редкостью, такое объяснение всех устроило, а для пущей убедительности Адам небрежно поинтересовался, знал ли кто-то, что случилось с Микелем. По словам констебля, тело Микеля так и не было найдено и предположительно, в свете открывшихся фактов, он кинулся в бега. Констебль заверил, что поиски шли полным ходом и, если Адам и Томми только пожелают, когда его найдут, он предстанет перед ними и судом и получит всё сполна. Полицейские вскоре покинули консерваторию, но в кабинете между тремя присутствующими повис немой вопрос. - Ну, что вы так смотрите? Люди постоянно исчезают. – Дюранте лишь пожал плечами. Удивлённые Томми и Адам ничего не сказали, но вывод напрашивался сам: никто иной, как маэстро позаботился об останках Микеля, и теперь вряд ли кто-либо когда-либо сумеет их отыскать. С тех пор из них троих никто никогда больше не упоминал об этом инциденте, а Адаму оставалось пожизненно ломать голову, как отплатить Дюранте за всё, что он сделал для обоих своих воспитанников. *** Солнце за окном ласкало щёки, и от этого становилось так тепло, что, несмотря на все переживания, под убаюкивающие звуки размеренно покачивавшегося экипажа уснуть оказалось проще простого. Адам и ещё бы не просыпался, если бы его легонько не потрясли за плечо. - Адам, думаю, мы приехали, - почти шёпотом произнёс Томми. Адам открыл глаза. Спросонья голова словно гудела, яркий солнечный свет слепил, и, лишь оглядевшись по сторонам, он понял, где находился. Его старый дом. Родители всё также жили здесь и не переехали даже после того, как Адам начал зарабатывать деньги, а они – получать компенсацию - свою долю. Хотя Адам и вырос тут, он едва ли узнавал это место. Будто прочитав его мысли, Томми нащупал в кармане последнее из писем и сверил адрес на конверте с шильдой на углу дома. С адресом они не ошиблись, Адам точно знал, но именно это и пугало. Томми обернулся. - Нервничаешь? Адам кивнул. - Они будут рады тебе, - Томми старался подбодрить Адама, но тот лишь коротко улыбнулся и напрягся ещё больше. – Эй, я уверен, они скучали по тебе все эти годы. Вот увидишь. Томми не стал тянуть и, толкнув дверцу, легко спрыгнул на подъездную дорожку, ожидая, что Адам не заставит себя долго ждать и последует за ним. Но Адам медлил. Он сверлил взглядом входную дверь дома напротив и пытался представить, как примут его родители. Он и свою-то реакцию смутно представлял. Он до сих пор злился на них, винил их за ту боль, что они сознательно ему причинили. Они предали его ради денег. Всё - ради денег. Адам сжал кулаки, выбрался из экипажа и ровным шагом направился к дому. - Mio figlio! Адам не прошёл и трёх метров, как на крыльцо выбежала женщина, в которой он с трудом узнавал свою мать. Конечно, годы взяли своё, и она постарела с тех пор, когда они виделись в последний раз. Но время, казалось, благосклонно к ней отнеслось и не тронуло её красоту. Как и всегда прежде, она была мила и приветлива, и, бросившись к Адаму, крепко обняла за плечи. - Адам… - Она отступила на шаг, чтобы получше рассмотреть сына. – Боже мой, ты так вырос. Адам стоял в шоке и не шевелился. Её лицо сияло от радости, но Адам совсем не разделял её чувств. Наоборот, это заставляло его злиться. Он столько лет провёл взаперти в холодных стенах консерватории, под гнётом чужих больших ожиданий, отвергая свои собственные чувства, получая упрёки в бесчеловечности в след, и после всего этого его мать счастлива? Он пристально глядел на неё, когда она обнимала Томми - они достаточно раззнакомились с тех пор, как Томми начал отвечать на её письма вместо Адама, - и когда она пригласила пройти в дом, где в прихожей уже ждал отец. Он тоже выглядел гораздо старше, но - по-прежнему моложаво. Смотреть сейчас на родителей было странно. Когда Адам видел их в последний раз, в их волосах не было седины, а на их лицах не было морщин. Счастливый, что сын, наконец, приехал домой, отец заключил его в объятия, но Адам молчал и лишь сдержанно приобнял в ответ. Он оглянулся по сторонам, тут всё напоминало о детстве. Воспоминая о том, как он играл здесь на полу, как падал на этих ступеньках, как ползал и карабкался по этим железным перилам, почти заставили его улыбнуться. Он отвлёкся, когда вещи занесли в дом, и мать попросила носильщика отнести их наверх в комнаты для гостей. - Комнату, - твёрдо заявил Адам. – Нам нужна только одна комната. Родители в замешательстве переглянусь между собой, а Томми весь залился румянцем. - Всё хорошо, - прошептал ему Томми. - Сейчас не время. - Столь же подходящее время, как и в любой другой момент, - ответил Адам и объявил: - Мы будем жить в одной комнате и будем спать в одной постели. Мать схватилась за сердце, приложив руку к груди. - О, мой бог. Конечно, как глупо с моей стороны. Я вовсе не хотела настаивать… - Ничего страшного, - сказал отец, легко улыбаясь, чтобы смягчить неловкую ситуацию. – У нас была мысль, что вы – пара, но мы не хотели делать пустые предположения, поэтому на всякий случай подготовили обе комнаты. Безусловно, ваши вещи занесут в одну комнату. Адам изумлённо глядел на родителей и не понимал, словно те говорили на чужом языке. - Мы - любовники, - уточнил он. – Вы это осознаёте, да? - Да, - подтвердил отец. Он по-прежнему улыбался, но после таких признаний сына, казалось, смутился. - И вы не против? – удивился Адам. - А должны? – спросил отец. - Это незаконно, - напомнил Адам. - Я не вижу здесь жандармов, - отец развёл руками. - А ты? Адам не нашёлся, что сказать, он только покачал головой и мельком бросил взгляд на Томми, который в растерянности сам пожимал плечами. Повисшую тишину нарушила мать. - Вы, должно быть, устали в поездке. Поднимайтесь наверх и отдохните, переоденьтесь, примите ванну. А ужин скоро будет готов. - Спасибо, - Адам промолчал, и Томми ответил сам. Он взял Адама за руку, чтобы привлечь его внимание, и они вместе направились вверх по лестнице. Томми волновался, и как только дверь в комнату за ними закрылась, он обеспокоенно обернулся к Адаму. - Ты в порядке? Всё хорошо? Адам медленно подошёл к кровати и сел. - Просто быть здесь снова так странно, - проговорил он. – Я узнаю этих людей внизу, но я не знаю их. Если ты понимаешь, о чём я. - Дай им время, - ппроизнёс Томми, поочерёдно открывая дверцы платяного шкафа и ящики стола. Он всегда был любопытным, словно кот, и, сейчас создавал вокруг себя много шума. – Ты был далеко отсюда очень долго и никак не поддерживал отношения с ними. Вам всего-то нужно познакомиться снова. - Они ведут себя абсолютно не так, как я предполагал, - недоумевал Адам. - А как ты думал, они поведут себя? – поинтересовался Томми. – Думал, они будут в шоке? Будут кричать? Выкинут тебя из дома, сыпля проклятиями в твой адрес? Адам пожал плечами. - Я не знаю. Как на счёт, чувствовать себя виноватыми? Сожалеть? Томми оторвался от исследования комнаты и, подойдя к кровати, опустился на корточки перед Адамом. - Не ищи негатив, Адам, там, где его нет. Иначе закончишь тем, что станешь напрашиваться сам на негативную реакцию с их стороны. И в этой негативной реакции будешь виноват именно ты, а не они. Они приняли тебя не ради того, чтобы с позором вышвырнуть из дома, они не призирают тебя и не ненавидят. - Разве они не должны чувствовать раскаяние, Томми? Из-за их прихоти я встал на этот путь. Разве это не было жестоко? Они предали доверие своего собственного ребёнка. - Милый, с этим надо разобраться раз и навсегда, - настаивал Томми. – Тебе необходимо это, тебе необходим покой в душе. А для этого ты должен поговорить с ними. И без какой-либо агрессии. Не принимай их в штыки. - Я и не воспринимаю их в штыки, - фыркнул Адам. - Ну, конечно, нет, - с шутливым выражением на лице Томми закатил глаза и стал подниматься на ноги, - я просто перепутал тебя с кем-то очень похожим, кто и выглядит, как ты, и говорит, как ты. Томми подпрыгнул от неожиданности, когда получил шлепок по попе. Что не говори, но Адам был чертовски рад, что Томми находился с ним, здесь. *** Ужин оказался ничем не примечательным, однако, неловким и обременительным. Родители пытались вести светский разговор о пустяках, и Адам отвечал, но коротко и только из вежливости. Томми говорил охотнее, но, последовав примеру Адама, - не слишком много. А когда ужин завершился и со стола всё убрали, Томми, потягиваясь и картинно зевая, заявил: - Эта поездка вымотала меня. Думаю, я пойду наверх и лягу спать. Проходя мимо Адама, Томми несильно сжал его руку и едва заметно кивнул головой в сторону родителей, намекая, что его час настал и им пора поговорить. Адам, как и все, пожелал любимому спокойной ночи, хотя и точно знал, что зевок и усталость были притворными, и, приобняв одной рукой, поцеловал в висок, прежде чем блондин извернулся и поспешно от него удрал. Он повернулся к своим родителям, которые с волнением смотрели на него, и замер. Адам даже не знал, что сказать, с чего начать. - Мы скучали, - мать заговорила первой. Адам прокашлялся, стараясь избегать прямых взглядов, и выдавил из себя лишь «Да». - Почему ты не писал? – спросила она. – Мы сделали что-то не так? Адам поднял глаза на них. - Сделали ли вы что-то не так? – презрительная усмешка слетела с губ. – Вы безжалостно искромсали меня в одиннадцать лет, и вы ещё хотите знать, сделали ли вы что-то не так? - Искромсали? - Да, искромсали, - повторил Адам. – А что ещё, по-вашему, это было? Она пожала плечами и тихо произнесла: - Это была хирургическая процедура. - Это не было операцией, - огрызнулся Адам. – Это было изуродование и ничего больше. - Боже мой, - ахнула она. – Я знала, что это было не лучшее решение. Я так и знала. – Она села, взявшись за голову. - Я так и знала. - Мы думали, что поступали как лучше для тебя, - сделав шаг вперёд, объяснил отец. – Мы думали, это было именно то, чего ты хотел. - Да какого чёрта вообще кто-то захочет, чтобы ему отрезали часть тела? – практически прокричал Адам. – Вы привели цирюльника, не доктора, а брадобрея, чтобы отрезать мне кусок плоти, и вы думали, я этого хотел? Да вы хоть слышите себя? Его гнев, разочарование, его боль были на лицо. Как они могли совершенно не осознать того, что это не было его желанием? Ни один ребёнок бы не пожелал такого. - Ты говорил, что хотел петь, - продолжил отец, - мы рассказали тебе, что другой возможности сохранить навсегда твой голос не было. Ты сказал «да». - Вы не удосужились объяснить мне, что всё это значило! – выкрикнул Адам. – А вы хоть представляете, какая это боль? Я тогда просто потерял сознание из-за этого! Я был в ужасе! - Мы знали, что будет боль, но тебя напоили и мы решили, что ты даже не вспомнишь об этом потом, - признался отец. - Боже, - из глаза Адама потекли слёзы, - Как я мог забыть? Мне бы никогда не позволили забыть! Вы знаете, как люди меня называют? Вы имеете хоть малейшее понятие о том, как меня ненавидят те, кому не платят за мой голос? А вы представляете себе, как меня используют те, кто платит за мой голос? - Адама трясло от ярости. Но родители ничего не говорили. – А вы представляете, как я ненавидел самого себя? Меня учили сторониться других, пренебрегать ими, думать только о себе, что я и делал. Вы хотите знать, почему я не писал? Я вас ненавидел, вот почему. Я ненавидел вас, я ненавидел себя. И не было смысла в этой писанине, в воссоединении с вами – во всём этом. Вы же обманули меня, а потом продали. - Продали? – мать подняла глаза на Адама, а отца, казалось, шокировало такое заявление. – Мы не продавали тебя. - Вы получали неплохие деньги за меня все эти годы. Я знаю, - Адам едва сдерживал порывы злости. - Но мы сделали это не из-за денег. Никогда это не было из-за денег, - пыталась оправдаться мать. - Ну, вы взяли свою долю, - Адам презрительно фыркнул, - вам платили, это всё, что я знаю. И когда Дюранте перезаключил договор, вы получили ещё большую долю. - Мы не потратили эти деньги, - сообщил отец. Адам осёкся и уставился на него. - Что значит, вы не потратили эти деньги? - Оглянись, сынок, - он жестом обвёл комнату, - тут что-нибудь изменилось? Мы живём всё в том же доме, с тех самых пор, когда ты ещё был ребёнком и жил тут с нами. Ты видишь вокруг какие-то излишества? Мы не притронулись ни к чему из тех денег, что принесла нам твоя карьера. - Я не понимаю, - проговорил Адам. – Что вы с ними делали? - Копили. Для тебя. - Для меня? – Адам сидел в полном замешательстве. - Да, - подтвердил отец. - Ты заработал их. Они твои. - Но эти деньги платили вам, - возразил Адам. - Платили-то нам, да, но мы никогда и не считали их своими. Мы хотели, чтобы у тебя имелось что-то на чёрный день, если бы он вдруг настал. Мы никогда ничего оттуда не брали. - Мне никто об этом не говорил, - тихо сказал Адам. - Ты думаешь, если бы мы рассказали Верди о том, что собираем заработанные тобой деньги, чтобы вернуть их тебе же, он бы стал нам платить вообще хоть что-то? «Нет, он бы не стал», - подумал про себя Адам. Верди бы не дал его родителям и самой малой части того, что они имели, если бы узнал, что в будущем всё вернётся к Адаму. Верди бы обязательно дурил всех их, полагая, что они простаки и идиоты, и всеми правдами и неправдами наибольшую долю оставлял бы себе. Адам почувствовал, как гнев внутри стал утихать. Ему всегда казалось, что родители расточительно тратили его деньги на всякую ерунду, деньги, принесённые его карьерой, ради которой он в прямом смысле истёк кровью. -Адам, - мать встала и подошла к нему, - ты же хотел петь. Пение было всем для тебя, всё, чем ты хотел заниматься, и мы лишь желали найти способ осуществить твою мечту. У тебя был талант, ты – талантлив. Твой голос звучал словно голос ангела. И тут появилась возможность оставить его таким навсегда и тем самым устроить твоё будущее. И это должно было быть особенное будущее, не такое, как у любого другого мальчика. Мы знали, что операция будет болезненной, но, как и сказал твой отец, мы думали, что со временем ты забудешь об этом, или воспоминания постепенно сотрутся из твоей головы. Мы и понятия не имели, что ты до сих пор носишь их в себе, что ты так несчастлив, и мы очень сожалеем об этом. Мы никогда не желали тебе ничего такого. По щёкам Адама потекли слёзы. - Люди очень жестокие, мама, - прошептал он. – Мне никто не нравился. И я никому не нравился. А другие кастраты постоянно соревновались между собой. У меня никогда не было настоящих друзей или отношений. Она подошла к сыну и порывисто обняла, даже не задумываясь о его реакции. - Мы никогда не предполагали, что твоя жизнь будет такой. Мы хотели сберечь твой талант и мы думали, что делали всё именно ради этого. Я очень сожалею. Если бы я только знала, что все эти годы ты считал, что мы изуродовали тебя, а потом продали... если бы я только знала... Не удивительно, что ты так злишься на нас. Кого же ещё винить во всём? Адам не оттолкнул мать. Он прижался к ней, понимая и не стыдясь, что слёзы градом катяться из глаз, но ясно ощущая, как легче становилось у него на душе. - То, как всё случилось, это на нашей совести, - заявил отец. – И мы ничего уже не сможем исправить. Но мы надеемся, однажды ты сумеешь простить нас. Мы не ведали заранее, какую боль за собой повлечёт наш поступок. Если бы мы увидели хоть какой-то намёк на подобное, мы бы никогда так не заставили тебя пройти через весь этот ад. К своему удивлению, Адам верил отцу. Наверное, ему действительно нужна была эта, своего рода, очная ставка с родителями. Наверное, ему и вправду, нужен был внутренний покой, и, наверное, Томми оказался прав. Годы озлобленности и призрения к родителям не привели ни к чему хорошему, и, возможно, настало время забыть и простить. Адам отстранился от матери и взглянул на отца. - Но теперь моей карьере конец. Он рассказал о решении папства, о чём, как выяснилось, они уже знали, и вкратце изложил историю с Микелем, опустив некоторые омерзительные детали. - Ну, вот, видишь, как хорошо, что мы сохранил все твои деньги, - улыбнулся отец. – Мне очень жаль, что всё так сложилось, правда, но у тебя есть достаточный запас, на который можно жить, пока не решишь, каким будет твой следующий шаг. - Я так рада, что мы всё же слышали тебя, видели тебя на сцене, - Лейла оглянулась на мужа, и тот закивал в подтверждение её слов, - до того, как всё это произошло. - Вы слышали, как я пою? – Адам не верил своим ушам. – Вы приходили на мои концерты? - Конечно, - поспешили заверить родители. – На все, которые ты давал здесь по округе. Мы не могли ездить так же далеко, как ты, но те, которые проходили здесь рядом, мы все посетили. Это была такая честь слушать тебя и то, как аплодировала публика. Мы так тобой гордимся. Адам был в шоке. Он и мысли не допускал, что они приходили на его выступления. Они ни разу не задерживались после, никогда и ничем не выдавали своё присутствие. Но опять-таки, он сам никогда не давал им повод остаться и найти его. - Ты выглядишь удивлённым. - Думаю, так и есть, мам. Я не знал всего этого. - Мы же твои родители, - не выдержал отец. - Конечно же, мы приходили. *** Адам проговорил с родителями ещё несколько часов. И разговор был словно живительная влага. Теперь он ощущал, что громадная пропасть между ними будто постепенно исчезала, и у него снова появляется семья. Уставший, но с радостью на душе, поднимаясь наверх, к себе, он, наконец, почувствовал, как камень упал с плеч. Он приоткрыл дверь в комнату и увидел спящего Томми. Он не смог сдержать улыбку и замер в нерешительности, разглядывая картинку перед собой. Блондин полусидел в кровати с американской театральной газетой на коленях и мирно посапывал. Как так вообще случилось, что это светловолосое чудо оказалось на его, Адама, жизненном пути, да ещё и стало самой главной частью его жизни и самым большим фанатом? Как только он сумел стать такой безумно важной составляющей его самого? Он присел на краешек кровати, стараясь не разбудить Томми, аккуратно стянул газету с ног и прочитал первые заголовки. Америка. Новые приключения, новая жизнь. Заманчиво, вполне могло быть интересным. И, по меньшей мере, у них имелся там хотя бы один знакомый. А благодаря родителям Адама, у них были и деньги, чтобы начать всё заново. Тут было, над чем поразмыслить. Свернув газету и отложив её в сторону, Адам бережно подхватил Томми за талию и уложил на подушки. Укрыв его одеялом, он сам забрался в кровать, и Томми, проснувшись достаточно, чтобы придвинуться как можно ближе и тут же носом зарыться куда-то Адаму в шею, удовлетворённо и шумно вздохнул. Дыхание на коже было таким тёплым и успокаивающим, что Адам обнял его и блаженно закрыл глаза. Они поедут в Америку и станут там изветсными. Пока они вместе, нет ничего невозможного. If you were gone, for even a day I wouldn’t know which way to turn, ‘cause I’m lost without you.... You’re the only thing in this world I would die without. *** Они пробыли в Америке уже полгода. Во время их путешествия сюда Томми волновался и жутко нервничал. Он никогда раньше не плавал на корабле, и перевозбуждение плюс нервы, плюс качка заставили его промучатся от тошноты и головокружений всю первую ночь. Его стало мутить сразу же после ужина и рвало, пока Адам, напоив его горячим чаем, не уложил рядом с собой, обнимая, разговаривая с ним и помогая фокусироваться только на нём, словно Адам был для него спасительным якорем. Желудок успокоился, и к утру Томми снова отлично себя чувствовал и стойко выдержал всю дорогу, будто провёл в море свою жизнь. Сутан встретил их в порту Нью-Йорка. Они недолго пожили у друга, пока не нашли своё собственное достойное жильё. Работа для них также нашлась через Сутана – в местном театре City Stage. В какой-то момент Томми одолели сомнения: что если это всё – не то, чем они должны заниматься; что если не здесь их место? В Европе они были звёздами – ну, Адам был, правда, - но здесь совсем не Европа. Однако труппа и музыканты радушно приняли их, рассказали и объяснили, как здесь всё функционировало, над чем сейчас работали и попросили ни в коем случае не утаивать своих идей и мыслей, а наоборот всё высказывать в открытую. Тёплый приём успокоил Томми, да и Адам вздохнул с заметным облегчением. Первое представление состоялось три недели спустя. Томми с гитарой отвели место в глубине самой сцены, и на нём было всё музыкально сопровождение спектакля. Хотя он никогда не был на сцене раньше, на репетициях всё проходило отлично, но - пока кто-нибудь не появлялся в зрительном зале. Адам же, с точностью до наоборот, чувствовал себя здесь как дома. Они посвятили репетициям бесконечное количество часов, и, наконец, Томми стал уверен, что, разбуди его во сне, он с закрытыми глазами сыграет все свои песни и партии. Но он никогда не играл вживую перед сотнями людей, и весь первый акт страх не давал о себе забыть. Он даже невпопад вступил, опоздал немного, когда Адам должен был начать свою первую песню. Томми готов был сгореть от стыда из-за такой лажи, но Адам легко перевернул всё с ног на голову, выдав это за свою маленькую ошибку, и публика оценила шутку смехом и аплодисментами. Томми же только нервно улыбнулся, беспокоясь о том, что Адам на самом деле будет недоволен им, и дальше просто играл без особо энтузиазма. Адам давно выступал на сцене и привык к музыкантам совсем иного уровня. А зная, насколько дотошными кастраты могли быть, и особенно, именно Этот кастрат, Томми не желал напороться на его острый язык. Он решил молить о пощаде, когда спектакль завершится, и сделать это до того, как Адам сам сожрёт его с потрохами. - Я знаю, я не вовремя вступил, - затараторил Томми, как только они вернулись в свою гримёрку. – Я так нервничал. Я знаю, что это не оправдывает меня… извини, такого больше не повторится, я клянусь. Адам развернулся, внимательно посмотрел на него и затем запер на ключ входную дверь. Медленно надвигаясь на Томми, он оттеснил его к самому столу, где стояло зеркало и косметика, и приблизился, практически не оставляя свободного пространства между ними. - Да, - с расстановкой на каждом слове начал он, - это был плохой поступок. Порочный, какой порочный котёнок. А теперь давай, снимай к чертям эти штаны. *** Перемены в Адаме были ошеломляющими. Он больше улыбался, громко смеялся и открыто проявлял свою безудержную привязанность к Томми. Он перестал раздражаться по всяким пустякам и стал намного веселее. Ему понравился театр, у него в голове кишело замечательными идеями, и к тому же, что было не удивительным для Томми, Адам оказался не таким уж плохим актёром. Он был способен справиться с любой сценой, сделать всё по-своему и по-настоящему блеснуть. У них обоих появились поклонники, и особенно волнительным это стало для Томми. У него никогда не было этих самых поклонников, и он терялся в догадках сперва, что с ними делать, но постепенно он вошёл во вкус, выходя после представлений к ним, приветствуя и подписывая им программки. Адам, казалось, наслаждался местными поклонниками гораздо больше, чем оперными. Они все относились к нему и к Томми, как к обычным людям, а не как к товару, который можно удачно продать или выставить на показ, чтобы продемонстрировать всем свою статусность. Через несколько месяцев после приезда в Америку Адам посетил врача - специалиста, которого посоветовал Сутан – и получил от него некоторые предписания. Доктор дал ему нечто под названием тестостерон, пояснив, что он поможет справиться с определёнными гормональными недостатками, проявившимися после кастрации. Томми опасался рисковать, опасался возможных последствий и даже попросил Адама написать доктору Норхевену, чтобы узнать, действительно ли всё так безопасно, на что Адам лишь убеждённо ответил, что это отличное лекарство. Томми не стал настаивать и сам отправил письмо Норхевену и, только получив утвердительный ответ, позволил Адаму принимать этот это средство. Томми не сразу осознал, насколько важным окажется этот тестостерон для организма Адама в целом. Его голос изменился, стал глубже и сексуальней, и поначалу каждый раз, стоило Адаму открыть рот и произнести хоть одну фразу, как Томми до мурашек прошибало каждое его слово, и это не на шутку возбуждало. Гормон однозначно улучшил его пение, возвел совсем на другой уровень, сделав голос бархатным, придав ему окраску и насыщенность, что просто с ума сводило любую публику. На его груди и в паху стали расти пока редкие мягкие волоски, и Томми не мог насытиться ощущением их под своей ладонью. А когда волоски пробились и на лице, на подбородке и щёках, Адам сам часами сидел у зеркала, рассматривая себя, и размышляя над тем, какой грим и какая мимика теперь больше ему подойдут. Гормон также повлиял и на его сексуальность, и порой, желание в Адаме пробуждалось по нескольку раз за ночь. Ему до безумия понравилось вылизывать и зацеловывать плоть Томми, дразнить его, играя языком и посасывая его яички, и параллельно вынуждая Томми детально описывать свои ощущения и говорить, насколько его это возбуждало. В одну из таких ночей Адам решил попробовать кое-что новое и нарочно неожиданно проскользнул языком между ягодиц Томми и самым кончиком проник внутрь, отчего Томми едва не задохнулся и не отключился, потеряв сознание от переизбытка ощущений. Но если уж на чистоту, то Томми пребывал в полнейшем восторге от тех последствий, к которым, собственно, привело использование тестостерона, даже несмотря на то, что высыпаться по ночам удавалось всё реже. С таким Адамом - более свободным и расслабленным - окрепли надежды Томми на их светлое совместное будущее, и переезд сюда, за океан, казался ему самым лучшим решением всех их проблем. Вскоре их навестил Дюрантэ, побывал на их представлении, и за ужином Адам не удержался и в перерывах между разговорами обо всём спросил о ситуации с кастратами в итальянской опере. - Всё так, как мы и ожидали, - поведал Дюрантэ. – Для таких ролей всё больше предпочтение отдаётся женщинам, а кастратов, которые ещё дают свои концерты, остаётся всё меньше и меньше. Многие уехали из Италии. А кто-то подался в церковные хоры. Адам молча слушал и задумчиво смотрел на свой бокал. Перейти из оперы в церковный хор - для кастрата это был шаг вниз. И теперь это означало, что, как бы ни сложилось далее, для оперы они был потеряны навсегда и возврату никогда не бывать. - Вот и конец, - грустно произнёс он. – Всё было впустую, зря. - Я бы не сказал «зря», - Дюрантэ положил руку Адаму на плечо. – Если бы не это всё, ты бы сейчас, наверное, здесь не сидел. У тебя бы не было всех твоих навыком и умений, и ты бы вряд ли встретил Томми, который, надо сказать, никогда не позволял тебе сдаваться. Услышав своё имя, Томми поднял голову и с полным ртом еды, большими глазами уставился на Дюранте и Адама. - Так что, это всё твоя заслуга, - Адам усмехнулся, глядя на жующего блондина. Блондин сглотнул и, указывая вилкой в Адама, выпалил: - Ну, наконец-то, ты это понял. Адам и Дюранте рассмеялись и вся серьёзность разговора полетела в тар-тароры. Они закончили ужин, пропустили глоток-другой виски, и после таго, как маэстро откланялся, отправившись в гостиницу, Томми уселся писать. Он что-то бормотал себе под нос, старательно записывая слова, которые проскакивали в голове. Он представлял, как голос Адама будет звучать, произнося их, и тщательно подбирал каждое слово. Адам склонен был менять музыкальный и ритмический рисунок, поддаваясь очередному внезапному порыву эмоций, поэтому Томми частенько старался придать гибкость своим сочинениям, оставляя для Адама возможность вносить любые поправки, какие только пожелает. А поскольку уже не было необходимости писать специально для оперы, теперь можно было свободно экспериментировать и с лирикой, и с нотами так, как ему заблагорассудится. Им обоим, вообще-то. Он дописал до точки и отложил записи на дальний край стола, когда в глаза бросился лист бумаги с другим почерком. Он с любопытством взял его и начал читать, вдруг ощутив, как ему на талию легки сильные руки, и голос Адама нежно замурлыкал что-то на ушко. - I had a vision that the colors had bled away, and I had nothing to follow. Was in a prison and my life was stuck on replay, and all my wishes were hollow. You were a beam of light, lit up my broken sky. There was just something about you. I had a vision and you painted the world for me, and now I’m laying beside you. Адам повернулся к Томми и, заглянув ему в глаза, продолжил. - I don’t need to wander anymore. I have found what I’ve been looking for. I don’t need a map to know the way. I don’t need a map to tell me where I’m at. У Томми дух захватывало от интонаций, с которыми Адам произносил каждую фразу. Адам написал эти строки для него. При этой мысли сердце заходилось от бурлящего потока чувств, он не мог вымолвить ни звука. Он просто обнял Адама, близко прижался к нему и уткнулся лицом куда-то в плечо. А Адам не останавливался и продолжал петь, медленно покачиваясь в такт. - Now I believe in more than I can see, now I can breathe again, and I don’t need a map to know the way. I don’t need a map, you’ll always light the path. Эти слова, их смысл, любовь - всё лавиной обрушились на Томми, и он не сумел сдержать слёз. Но это были счастливые слёзы. Ему не верилось, сколько всего они пережили вместе за эти годы. И ни один момент, проведённый с Адамом, хороший либо плохой, он бы не изменил ни за какие богатства мира. Они все стоили того, чтобы пережить их. И так и впредь будет с каждый мгновением их новой жизни. Finito