* * *
На работу я пришёл с опозданием. В ночь накануне Тарьяй остался у меня. Из ночного клуба мы вернулись ближе к рассвету, и, разумеется, проспали. Мама без приветствия всунула мне в руки телефон. − Взгляни. Лента фейсбука и инстаграма пестрила сотнями обвинений в нечестности нашего с Тарьяй участия в голосовании. Некий анонимный «журналист», как он себя важно обозначил, не поленился развязать целую интернет-войну, обвиняя нас в том, что мы спекулируем, что мы распоследние засранцы и нас должны дисквалифицировать. − Этот журналист пишет, что у вас с Тарьяем отношения. И, выходит, вы вообще ничего не сыграли, а только «поучаствовали» в кино. Актёрство и рядом не валялось, таланта ноль, и награда вам не положена, − мама тяжело перевела дыхание и ткнула по ссылке. − Посмотри сам. Он тут столько всего понаписал. И у него уже много подписчиков. − Кажется, я знаю его, − осенило меня. − Этот журналист… Он видел нас с Тарьяем в клубе. Таких совпадений просто не бывает. Один придурок заметил нас, придавшихся бурному сладострастию прямо у стены возле клубного туалета. Это был далеко не гей-бар, но зажимались мы в уголке как самые настоящие пидорасы. У Тарьяя какая-то особая страсть висеть на волоске от опасности, чтобы вот-вот, почти-почти спалили. На подобное у моего мужика всегда физические и ментальные стояки. В тот вечер он буквально выпрыгивал из штанов, поэтому пришлось увести его в укромное место. Отчасти, в этой истории виноват я: Мистер Му не хотел идти ни в какой клуб, потому что «ну что это за свидание, если на нём нельзя будет заняться сексом». Ну как обычно, в общем. Каким-то образом мне удалось уговорить его ненадолго вылезти из постели и разнообразить наши свидания. Пришлось схитрить, убедить Тарьяя, что ему не о чем переживать, и мы обязательно потрахаемся. Тарьяй это воспринял слишком буквально, и начал свои брачные игры ещё в клубе. − Ой, извините… − выдал свидетель, застав нас врасплох. Увидев наши лица, он завис. Он узнал. Прежде чем этот мудила улизнул, я перехватил его за руку и попытался уладить возможную проблему. − Чувак, тут такое дело… Можешь помалкивать? «Чувак» гаденько улыбнулся, но сделал большие невинные глаза. − Да ладно, ребята, я и не собирался. Вытрясти из него обещание я всё равно не мог. Но выглядел он как типичный непорядочный гад. Я ещё тогда дал ему кличку — журналист. Типичный потерянный, жадный взгляд, начинающий сам себе фотограф. С огромной аппаратурой на ремешке, перекинутой через плечо, и ищущими глазёнками. Возможно, он в этом клубе был неспроста. Возможно, он даже начинающий «специалист». Но я понадеялся на чудо. Ну вдруг не скажет, забудет. Хера с два. − Вряд ли он настоящий журналист. Судя по топорности его постов, − прокомментировала мама. − Это неважно. Хейтер он знатный. Такую войну развернул. Он видел нас только сегодня ночью, а ему уже удалось привлечь к себе столько внимания. − Это потому что сейчас разгар голосования, а не потому, что он такой умелец. В конце концов, что ещё делать с добытой информацией, как не трепаться о ней направо и налево. Я опустился на низкий стул, расставив широко колени. Ноги от досады устали так быстро, будто я провёл на них весь день, трудясь на сахарных плантациях. Мама присела напротив, заглядывая мне в лицо. − Я по-хорошему попросил его не распространяться о наших отношениях. Но, как видишь… − Так. А теперь скажи мне: ты переживаешь, что о ваших отношениях узнают, или что его сплетни отразятся на голосовании? − Не самый лучший вариант, чтобы о нас узнали таким вот образом, − мама почувствовала моё смятение. Я сдался и признался: — Эту тему с Тарьяем я не поднимал. Пусть созреет и сам первым заговорит. − Ясно, − мама попыталась спрятать показавшуюся мне странной улыбку. − Ты принял сторону Тарьяя. Точнее, ту сторону, которую ты искренне считаешь его. Ты не знаешь о мнении Тарьяя ровно ничего, потому что вы не говорили на эту тему. Ты можешь только догадываться. Но зато, ты должен точно знать, чего хочешь сам. Так чего? Чего хочу я сам, знает только Оле Лукойе — я хотел, чтобы всё это как-то само сказочным образом распуталось. Чтобы кто-нибудь за меня завёл «большой» разговор. Ебаться в переносном смысле мне уж точно не нравилось. Все эти разговоры о нашем признании перед публикой казались нереальными, ненастоящими, сюрреалистическими. − Я… Я не знаю. Просто хочу, чтобы этот журналист не лез. Мама оценивающе посмотрела на меня, а после её взгляд сделался ласковым. Она снова посмотрела на экран телефона. − Он говорит, что вам ничего не стоило играть пару, если вы на самом деле пара. Но его и приструняют тоже неплохо. Ваша с Тарьяем гильдия защитников говорит, что награда вовсе не за то, как и кто показывают любовь. А за саму историю. И она у вас в сериале замечательная. − Господи. Какой бред. Какая, в заднице, разница-то по сути? Где эти прописанные правила конкурса? − взбесился я. — Извини. − Разницы никакой, но голосующие — обычные люди, которым чаще всего разница принципиальна. Она всегда была чертовски права. От накатившей нервозности, я начал перевязывать на себе фартук. − Сегодня уже приходили твои фанатки, пока тебя не было. Они спрашивали об этом. Действительно ли вы с Тарьяем встречаетесь. Тебе стоит пока воздержаться от комментариев. Нужно понять, что не нравится людям. − Людям нравится правда. − Я знаю. Но иногда в правду трудно поверить, а иногда к ней нужно подготовить. Людям, может, и неважно, но некоторых легко перетянуть на сторону, убедить, что ваше участие в конкурсе — это низко, неправильно, несправедливо. Понимаешь? − Понимаю. − Попробуй держать нейтралитет. Я знаю, на тебя напирают с вопросами. Но ты умеешь неплохо вилять от ответов. Ничего не говори, ни правду, ни неправду. Попробуем понять, что так сильно не понравилось людям. − Ладно, − я попытался взять себя в руки и унять раздражение. − Тебе стоит уйти с работы. Единственный способ избежать вопросов. Да и всё равно ты уже собирался уходить от нас. Сейчас самое время. Вечером дома я рассказал об этой херне Тарьяю. Судя по его многозначительному выражению лица, он был в курсе этой заварухи и догадался, кто именно вставлял палки в колёса. Но Тарьяй решил послушать версию происходящего, так сказать, из чужих уст, обсосать ситуацию со всех сторон. − Но это же ничего… Что они все всё узнают о нас, так? Даже при самом плохом исходе… — подвёл я к итогу, аккуратно намекая Тарьяю начать высказываться. − Наверное…− озвучил он своё мнение. «Наверное», блядь? − Наверное… − безэмоционально повторил я. − Не так я хотел, чтобы об этом все узнали… − после паузы, наконец, «лёд тронулся». Тарьяй сказал это с какой-то подозрительной брезгливостью. Он встал, заходил по комнате. Намекая на объятия, я вытянул навстречу руки, но он проигнорировал мой жест. Прошёл мимо, упёрся ладонями в подоконник. − Боже, что ему надо? — в его тоне теперь прослеживалась нервозность. — Нельзя просто оставить нас в покое? Я знал, что победа нам так просто не достанется, но… Тарьяй осёкся и замолчал. Он говорил странными, несвойственными ему картонными фразами. Будто заранее их заучил. Волнение же его было подлинным. Да, он тот ещё паникёр, но я ни на секунду не поверил в его заинтересованность в такой вещи, как голосование. Комплекс отличника? Не похоже. Тогда в чём дело? − Он ненавистник, − осторожно предложил я. — Кажется, у него связи, доступ к каким-то материалами. Ему верят. Каждый ведь может написать нечто подобное… Всем верить теперь? Нет, значит, у него точно в руках какие-то контраргументы. Но в то же время мне кажется, что поверит только тот, кто хочет верить. И неважно, какие будут доказательства. Возможно, все этого только и ждали. Тарьяй обвёл меня очень страшным взглядом, подавая знак не развивать эту тему и не подавать сомнительные надежды, оправдания. − Что мы будем делать? — сказал он уже совсем скучающим тоном. На самом деле, его что-то очень сильно раздражало. − Мы будем… наблюдать. Теперь Тарьяй выглядел деланно непринуждённо. Но его напряжение буквально искрило в воздухе. Всё представлялось так, будто чужую проблему доверили решать ему. Он к этому готов, но со мной никакого партнёрства не хотел. Лишь холодное показное участие. Точно снова замуровался в свою любимую спасительную скорлупку. Хлопнув себя напоследок по коленям, он встал, подводя нашу беседу к завершению. Я словно был погружён в сюжет, который никак не мог понять. Хватал за хвост разгадку, искал нужный ключ, но они всё ускользали от меня. Я злился и чувствовал себя беспомощно. Тарьяй взял куртку и быстро натянул на себя. − Ладно. Я пойду. − Уходишь? — сказал я уже его спине. Он слишком резко прошмыгнул на выход. В коридоре Тарьяй торопливо натягивал кроссовки. Я сделал шаг, ещё один, заслоняя собой проход, заточая Мистра Му в ловушку между собой и стеной. Он сразу же сдался, выпрямившись, прислонив лопатки к стене. Я обхватил его за талию, коснулся животом его живота. Подбородок Тарьяя опустился сначала вниз, а затем послушно устроился на моём плече. Его щека проскользила по моей, дотронулась виска. В объятиях Мистера Му я ощущал себя как дома: уютно, тепло, просто и необычайно хорошо одновременно. Даже напряжение между нами чуть-чуть оттаяло. − Родной, что-то случилось, − вопрос прозвучал совсем не вопросом. Просто на конце фразы он сам сорвался и пропал, затонув в уверенном тоне. Чужая спина под моими ладонями напряглась. − Слушай, я всё-таки скажу, − Тарьяй отклонился и посмотрел мне в глаза. − Мы должны победить. − Должны, − просто повторил я. На миг мне показалось, что если он так сказал — значит, так всё и обязано произойти. − Знаешь, почему? Я знал. − Почему? — но всё равно спросил. − Нам это важно. А, может, и не знал. − Важно… − Все эти сплетни долбанного журналиста почти замялись благодаря поддержке фанатов. И вот что мы в благодарность сделаем? Проигрываем? Этого не будет. − Ты прав. Когда я закрыл за ним дверь, всё вдруг показалось мне чудовищно неправильным, ненастоящим: и разговор, и его последнее объяснение, с трудом тянувшее на правду. И даже эта закрытая за ним дверь.* * *
Работать в «Ett bord» я перестал, а привычка ходить туда — осталась. Тем более, мама звонила почти каждые полчаса: мы бурно обсуждали голосование. Она передавала мне слова всей нашей рест-команды. В итоге я решил, что легче перестать насиловать телефонные линии, а прийти и обсудить всё с глазу на глаз. − Намекаешь, это наши конкуренты наняли этого журналиста? − Я не думаю, что он профессионал, — высказалась Лиз. − Любитель, но у него есть и свои цели. Либо им просто движет ненависть. Жажда славы. − В любом случае, у него новая сказка. Теперь он заявляет, что вы не встречаетесь, − поведала мама. − Я уже видел. Теперь он объявил, что наши отношения — это не отношения, а пиар. И вообще, мы смеёмся над фанатами, которые верят в нашу искренность. − Не думаю, что кто-то поведётся на этот бред, − вставила Карла. − Их уже сдвинули с первого места. Вы на третьем, Хенрик. − Что? — не поверил я. Час назад ведь проверял… − Отрыв у вас пока не колоссальный, но всё-таки. Позавчера ещё вы были первыми. − В смысле? Нет. Утром же было всё нормально, − тоже не поверила Лиз. − Как можно такое выдумать? — вмешалась Карла, и от злости хлопнула по столу ладонью. − Как можно принять их любовь за фальшь? За грязный пиар? − Я согласен, − Альф. − Вы видели лицо Хенрика? — он по-дружески обнял меня и встряхнул за плечи. − Посмотрите только! Сияет, как золотко. − Я вижу влюблённость, − Камилла погладила меня по щекам. — И разумные люди тоже это увидят. Не переживай, мой мальчик, всё наладится. Смущение окрасило мне щёки и шею.* * *
− Ты видел? — с порога начал Тарьяй. Он всунул мне в руки телефон с открытой интернет-вкладкой, и зашагал внутрь комнаты. − Видел. Поцелуешь меня? Мистер Му быстро клюнул меня губами в скулу. Он снял верхнюю одежду, присел на край дивана. Весь — само напряжение. Готовый сорваться в любую секунду. − Поверили всё-таки. Я прочитал эту чухню ещё час назад. На фотографии, собравшей неприлично-большое количество просмотров, был изображён Тарьяй в моей футболке. Перепутать её было сложно. Комментарии под постом пестрили различными мнениями. Но если можно было бы выводить среднее арифметическое среди этих мнений, то для нас оно складывалось не самым лучшим образом. Он носит его одежду? Так банально. Это типа и есть доказательства их отношений? Большего надувательства я в жизни не видел. Мы что, застряли в две тысячи седьмом? Только тогда в такое верили. Почему эта инфа об их отношениях всплыла именно в момент голосования? Совпадение? Не думаю. Почему они раньше не сошлись? Я заблокировал телефон и вложил его в раскрытые чужие ладони. Тарьяй в странном наигранном жесте взъерошил себе волосы. − Надо было объявить о нас раньше… − вдруг заявил он так, словно оскорблён до глубины души. Нет уж, это я должен чувствовать себя обиженным. Я ждал этого решения от него, всё это долбаное время. − Мы можем сделать признание сейчас. В ответ Тарьяй лишь насмешливо фыркнул. − Ты ведь командир. Я ничего не делал ни разу без твоего позволения. Не делал ничего, что бы ограничивало твой комфорт, − что-то горячее внутри закипало, поднималось из живота, опаляя мне грудь, стучало по рёбрам. − Это сейчас ни хрена не смешно, − сквозь зубы прошипел Тарьяй, показавшись мне на миг просто отвратительным человеком, не желающим мне помогать. Даже наоборот: он с удовольствием понаблюдает за тем, как я растерян. − Не смешно? А ты что, шутишь? Он смотрел на меня, как на врага. − Можем всем показать, что мы не вместе, если это поможет ослабить скандал, − отрезал он. − Но эта фандомная вселенная всегда всё узнаёт, и фальшь учуют. Значит, нам лучше действительно… взять перерыв. По-настоящему. Чтобы без вранья всё. Меня не покидало чувство жёсткого наёба. Или точно меня погружали в какую-то ненастоящую реальность. − Учуют фальшь, говоришь? В таком случае, все должны понять, что им не врут, и что отношения у нас настоящие. И тут меня будто ударили под дых: Тарьяй посмотрел так издевательски, с такой ненавистью, точно был готов накинуться и ударить. Следующий диалог между нами прошёл ментально. Взглядами. Если бы я услышал всё то, о чём были почти осязаемые сигналы Тарьяя мне, мы бы точно сцепились. Мы ни разу не дрались с ним, я не знал, что это такое − причинять ему физическую боль, даже не нарочно. Но в то же время, мы никогда, даже в самые холодные периоды нашего равнодушного общения, не смотрели друг на друга так. Никогда не разделяли столько напряжения и недосказанности. До тошноты, до ненависти. Я не понимал, что происходит. Я не понимал, почему мы не можем ничего выяснить. Всё казалось бредом сумасшедшего, сюрреализмом. Это не с нами, не про нас. Это не мы. − Что ж… − после того, как мы беззвучно «договорились», я решил подвести итог. Или же наоборот, начать что-то выяснять. − Будем только дружить? − Подумать только, Юлениссен исполняет наши рождественские желания. Я смеюсь с твоих шуток, и мы стали самыми лучшими друзьями… Это такой юмор, наверное… Я не всегда понимал юмор Тарьяя, но теперь я раним в этой своей беспомощности. − Дружить − то же самое что и встречаться. Отличие в том, что мы не будем друг с другом спать, − мне очень сильно хотелось его задеть. − Нет. Не так… — холодно возразил Тарьяй. — То же самое что и встречаться, но мы будем спать с другими людьми. Напряжение вдруг разрушилось, лопнуло. Я уже не испытывал тяги сделать ему больно, всячески задевать. Я даже не желал признавать, что ещё несколько минут назад мне этого очень сильно хотелось. − Тарьяй, − я ощутил все привычные чувства к нему, и от этого стало так спокойно. − Давай поговорим. − О чём? — устало спросил он, тоже растеряв всю свою злость. − Ну не о голосовании же. Последнее время мы только это и делаем. − Как же так? Я думал, оно тебя пиздецки волнует… − повысил он тон. − Да что с тобой? — я синхронно с Тарьяем тоже начал почти кричать. − Со мной всё отлично! − Ладно. Тогда мы берём паузу, да? Ты этого хочешь? И не пересекаемся, не видимся, не созваниваемся. Если ты не можешь разговаривать, не можешь мне сказать прямо, в чём дело, то… Теперь Тарьяй смотрел на меня с чудовищным, отвратительным разочарованием. − Кажется, победа нам действительно нужна, − он точно собрался сбегать. Внутри меня взрывалась ярость. − Блядь! Ты прикалываешься, да? − Нет, я говорю на полном серьёзе. Чашка, которую я нащупал на столе, полетела в соседнюю стену. Я никогда так не делал. Это сюр. Это бред. Я наблюдал со стороны за этим представлением, и мне было стыдно. Тарьяй снова фыркнул, и уставился на меня с вернувшейся ненавистью. − Не надо смотреть на меня так! — процедил он. − И как же я смотрю? − Будто я трус. Боюсь сознаться всем, что мы вместе. − Я не назвал бы тебя трусом, никогда. Но именно ты не хочешь признаваться. В чём моя вина? − Для тех, кто вместе, мы слишком часто порознь. − Тарьяй, ты сам уходишь теперь всё чаще и чаще. − Потому что мы так и не определились за всё это время, где мы находимся. Ты ни разу не сказал: «Тарьяй, останься». Хоть бы раз я это услышал. Я бы остался. Я бы, блядь, остался. Но ты ни хуя за всё время так и не предложил нам съехаться. − Я всегда этого хотел. Но ещё я хотел, чтобы тебе было комфортно. − Забудь, блядь, о комфорте, придурок! Подумай хоть раз о себе и поступи как чёртов эгоист! − Почему ты ни разу не заикнулся об этом сам? Да ты даже свои вещи не оставляешь здесь. У тебя вечная дистанция. − Я должен был и это сделать первым? Я иду навстречу тебе, всегда. − Что, блядь? — смешок провалился у меня в горле — ещё бы чуть-чуть, и Тарьяй точно врезал бы мне. − Я первый пошёл на примирение, когда ты пропал и не звонил, я первый тебя поцеловал, я первый признался тебе в чувствах. Я первый заикнулся о том, чтобы мы переспали. А ты молодец, хорошо устроился со своей хернёй про «комфорт». Всегда можно всё на него свалить. − Я ебу себе мозг из-за этого журналиста. А всё для того, чтобы он закрыл свою пасть, и у тебя был комфортный каминг-аут. Тогда, когда ты сам этого захочешь. − Ради победы в голосовании ты ебёшь себе мозг, а не ради меня! − Да плевать мне на голосование, Тарьяй! − Это мне плевать на голосование. Похоже, что мне есть до него дело? Тарьяй вылетел за дверь.* * *
− Хенрик грустный, − заметила вслух Карла, так, чтобы я услышал. − Хочешь, я сделаю тебе лимонад? Или кофе? — пристала ко мне Лиз. − Нет. Спасибо. Внутри меня копились дурные предчувствия, словно что-то неизбежное приближалось и приближалось, и я не смог бы этого избежать. Я догадывался, что на самом деле всё страшное если и могло, то уже случилось. Весь день у меня болела голова от стука захлопнутой Тарьяем двери. Я ходил по служебному помещению, сжимал в руках всё, что попадалось, в каких-то беспомощных жестах. Будто хотел выдавить из себя силы. Не знаю, зачем я вообще явился в «Ett bord». Дома стало невыносимо находиться — какие-то восемь часов показались мне грёбаной вечностью. Я еле дождался утра и свалил в ресторан. Мне казалось, ещё минута, и оставшееся после ссоры напряжение в наполненной звенящей тишиной комнате, обрушится на меня, раздавит, либо я задохнусь в нём. − Хенке, сходи посмотри на Лукаса, − Ларри заглянул ко мне в служебное. — Он такой важный. Вчера сделал каминг-аут. Ну надо же, Лукас признался! − Нарядился, у него свидание после смены, − Камилла захихикала в кулак. − Ну, он и сам тебе это скажет, − все, подхватив какой-то общий прикол, дружно засмеялись. Я послушно поплёлся к барной стойке. У кофемашины обнаружился сияющий Лукас с новой стрижкой. − Лукас. − Хэй, Хенрик. Чего такой кислый? − Ничего… − Выиграете вы эту битву, не кисни раньше времени. − Я знаю. То есть, это не важно, − я занял руки: собрал испорченные стаканчики, на которые пролилась кофейная жижа. Всё-таки «Ett bord» − родное мне место, поэтому на автомате хотелось привести всё вокруг в порядок. Лукас весь пружинил от нетерпения. − Хорошо, что ты уволился, отработав свои смены, − начал он говорить как бы между делом. − Иначе пришлось бы меняться, и я не успел бы сегодня на… − Да без проблем, приятель. − На своё свидание, − выдал он громко. − Сегодня, − не дождавшись должной реакции, Лукас решил повторить: — Эй, ты слышал? Я сказал, у меня сви-да-ние. Гордость его переполняла. − Поздравляю, дружище, − ровно ответил я, скрывшись за стеллажом. − Ну что? − спросил тихо Альф. − Лукас рассказал тебе про своё сви-да-ние? Впервые за день мне захотелось искренне рассмеяться, и я не стал себе в этом отказывать.* * *
Ночью этот идиот журналист написал злорадный пост, что нас с Тарьяем снова обогнали. Мы теперь были четвертые. Полночи я лежал без сна. Пытался немного подумать об этом сраном голосовании. Но оказалось, я никак не мог довести эту мысль до конца. Она отказывалась оседать у меня в голове. Ускользала, изворачивалась. Точно всё моё сознание пыталось отстраниться от этого. Я не мог уделить этому даже немного времени. Все мысли из головы выгоняла какая-то тянущая тоска. Мне хотелось попытаться, совсем ненадолго представить, что теперь всё будет иначе. Но мой упрямый мозг отказывался от подобного, словно знал, что такое «лечение» для него станет болезненным. Это всё сюрреализм. Это неправда. Это не со мной. Такого не будет. Никогда. Всё, что происходит сейчас — недоразумение. Я пошарил рукой на прикроватной тумбочке. Нашёл свой телефон и открыл диалог с смс-сообщениями. > >(1:56) Я люблю тебя. Я почти сразу почувствовал, что хочу спать. Усталость ложилась мне на лицо, оседала в груди. Ощущение нереальности вымотало меня полностью… Прижатая ладонью трубка телефона к груди коротко завибрировала, будто отозвалась на биение сердца. Mister Moe (2:04) И я тебя люблю.* * *
День начинался с того времени, с которого я хотел. И заканчивался тоже по моему решению. Время суток не имело значения. Но всё происходящее казалось ненастоящим, поэтому мне было в каком-то смысле даже комфортно. Мне звонили мама и Кристоффер. Я уверял их, что со мной всё в порядке, но встречаться с ними отказывался. Они точно прочитали бы по моему лицу, что ни хрена не в порядке. Я думал о своей трусости. Я ведь мог уладить всё, что меня тревожило. Но из-за эмоциональной вымотанности я так ничего и не сделал. Возможно, если бы я уделил время, хотя бы подумал, рационально всё взвесил, мне не пришлось бы убивать себя этим мазохизмом. Нормальный я уже сорвался бы и сделал что-нибудь. Но я был не я, а какой-то Скарлетт О’Хара со своим «Об этом я подумаю завтра». А вокруг всё ещё существовала реальная нереальность. На днях со мной связывался мой агент. О встрече мы договорились через месяц. У них была работа для меня. Кажется, я правильно запомнил даты, и прилечу вовремя. Не то чтобы я не рад новой роли. Но моя муза покинула меня, а без неё мне было всё по барабану. Если бы я находился не в этой реальной нереальности, где меня почти ничего не интересует, я поделился бы радостью. Но внутри меня и так её мало осталось, чтобы ещё и делиться. > >(23:46) Я скучаю по тебе. Мне хотелось услышать то же самое. Я понадеялся, что Тарьяй, как и в прошлый раз, ответит аналогичное. Но он сделал по-своему. Mister Moe (00:02) Так будет лучше. Треклятый журналист во всю пиздел в своих аккаунтах о нашем с Тарьяй расставании или в игру в расставание. Я не очень разобрался. В доказательство он писал, что Тарьяя видели с какой-то девушкой на недвусмысленной прогулке. «Гони фото» − подумал я. Комментаторы оказались со мной солидарны.* * *
Когда находишься в режиме унылой тоски или «нереальности», вселенная будто назло подсовывает тебе всякого печального дерьма. Мне тогда казалось, что ты безумно жестокий человек. Я не понимала, как можно не брать трубку, не отвечать на сообщения, не приходить, когда знаешь, что тебя ждут. Я не могла уложить в своей голове, как вообще человек может быть настолько равнодушным, чтобы зная о чувствах другого делать то, что его ранит. Я не знала, за что люблю тебя. Так и жила с этим вопросом. Долго жила. А потом в один миг прозрела. Когда осознала и увидела мир твоими глазами. Теперь я тоже умею не брать трубки, не отвечать на сообщения и избегать встреч. Просто нелюбимые люди все одинаковы… <...> Мы одинаково холодны к тем, кто нам не нужен. * Со злостью я закрыл случайно попавшийся сайт с этой унылостью. Подозрительно правдивой унылостью. Два дня назад я назвал себя трусом. Но сегодня мне уже так не казалось. Трусливо с моей стороны идти и ломать то, что и так шатко нас с Тарьяем связывало. Трусливым было бы желание выяснить всё раз и навсегда, «Да? Нет? До свидания». Трусливо было бы таким образом признать, что он тратит моё время из-за своей неопределённости. Не трусость − бояться что-то потерять. Не трусость — бояться. Каламбурные законы уже какие сутки окружающей меня «нереальности». За эти дни я часто думал о нём. Не о том, что мы теперь не вместе — это сюр. Херня это полная. Просто мне нравилось вспоминать. Это давало мне иллюзию его присутствия. Не трусливо − не отпускать подобное из головы. А Тарьяй не выходил из неё ни днём, ни ночью. Особенно ночью, перед сном. И когда обрушивалось солнце — именно так я именовал в «нереальности» время суток, когда я не сплю − я тоже думал о нём. >>(00:09) Я сегодня видел тебя. Не тебя, как оказалось потом. Просто иду и вижу − твоя походка, твои ноги, твой рюкзак − красный. Но потом я пригляделся и понял, нет, не ты, просто похожий рюкзак. Но мне теперь кажется, что я видел тебя. И мне было хорошо, мне показалось, словно мы действительно встретились. Я даже теперь не так сильно скучаю. Совсем чуть-чуть не скучаю. Нет, я не стал утешать себя, что мне нужен его ответ. Что я хоть чем-то его заслужил… Это было бы трусливо. Но я же, блядь, заслужил хоть какой-то ответ? Mister Moe (3:18) Я узнал, где обитает этот журналист. Встретимся на углу улицы через 15 минут.* * *
Для лета Тарьяй был слишком тепло одет. Точно подготовился заранее на какую-то миссию, что может затянуться на всю ночь. Мы поцеловались, коротко. Но всё равно стало очень хорошо. Ощутив его вкус, оставшийся холодком на губах, я понял, как сильно скучал. Туман «нереальности» перед глазами тут же растворился, принеся за собой лёгкость. − Привет, − тихо поздоровался я куда-то в щёку Тарьяя. − Привет, − так же тихо повторил он. — Хенрик, я хотел… − Да, − вклинился я, мазнув губами по чужому виску. — И ты меня тоже… Тарьяй отклонился, посмотрел на моё лицо так, словно пытался заполнить свой зрительный голод. − Пойдём, − он обхватил мою руку своей шершавой ладонью. − У нас мало времени. − Ти, не обижайся, но мы не можем это сделать… − Сделать «что»? Не знаю, «что». Хотелось просто здесь и сейчас держать его грубую руку. Или делать то, что он захочет, то, для чего он позвал меня. Просто хотелось вместе, и всё… − Всё, что бы ты там ни задумал. Этот журналист, конечно, та ещё задница, но он не делает ничего противоправного, запрещённого, и… Тарьяй насмешливо закатил глаза. − Мы не будем его убивать, договорились. − Даже если мы просто начнём наседать на него, это некрасиво с нашей стороны. Мы не должны быть настолько вовлечены в это дело… − Да успокойся ты, всё не так страшно, как ты себе нафантазировал. Это, скорее, для нас отдушина. Повеселимся! Тарьяй вытащил из моего захвата свою ладонь и подошёл к густым кустам у низкой парковой изгороди. − Слушай, а как ты вообще узнал его адрес? − Неважно, − Мистер Му аккуратно наступил своими белоснежными кедами на поребрик, пытаясь не наступить в лужу. − Кристоффер с Альфредом нашли. Тут его дом, либо офис… Вон те окна. Тарьяй пошарил в соседних кустах и достал оттуда… три пачки туалетной бумаги. − Эм… − глубокомысленно извлёк я. − Ты со мной или нет? − Я всегда с тобой. − Тогда вперёд! Мы зашагали по тротуару, а потом свернули к слепым окнам домов. Тарьяй осмотрелся. − Это здесь, − он принялся распечатывать пачку бумаги. − Эм… − снова издал я. − Помогай. Я поймал брошенную мне упаковку, и, доверившись какому-то неизвестному мне плану, принялся вытаскивать рулоны. Тарьяй размотал и закинул оторванную ленту бумаги на ветку. Так поочередно он начал отрывать куски и забрасывать их на полуголое дерево. − Хенрик, чего стоишь без дела? Через пятнадцать минут мы израсходовали почти все упаковки. Тарьяй даже залез на ветку, чтобы достать до самых верхушек деревьев. Остатки мы намотали вокруг стволов. Вышло не так густо, как хотелось бы, но неплохо. Мы отошли на расстояние полюбоваться нашей работой. − Хоть какое-то успокоение. Сделай гадость — сердцу радость, − Тарьяй мечтательно улыбался. − А действительно весело, − я перекинул руку через его плечо и поцеловал немного мокрый от пота висок. Рассвет уже трогал верхушки облаков. Через минуту, по закону комедийного жанра, с неба начали срываться капли дождя. Бумага на деревьях моментально намокала и почти растворялась. − Почему, блядь? — бессильно простонал Тарьяй, задрав голову к небу, а потом посмотрел на меня расстроенным взглядом. — Почему нам так не везёт? − Иди сюда, − я раскрыл полы куртки, приглашая Тарьяй обняться. Мы спрятались от дождя под соседним деревом. Простояли так некоторое время в объятиях, со скорбью наблюдая, как ветер колышет мокрые сопли из бумажных лент. − Тарьяй, посмотри, − показал я. Туалетная бумага на ветках размокла, разбухла, и теперь это украшение ещё больше бросалось в глаза. Мистер Му сразу же приободрился. Его зловещий смех подошёл бы самому большому мультяшному гаду. По лицу растеклась ухмылка, и я тут же влюбился в это его премилое злорадство. − Ебануться! Да это круто! Спасибо, небо, − он издал победный клич. — Нам нужно ещё! Глаза его блестели так ярко, точно он ребёнок, для которого Рождество наступило на месяц раньше. В соседнем маленьком магазинчике мы купили ещё три упаковки туалетной бумаги. Продавец на кассе как задницей почувствовала, что это «бумажное дело» − нечистое. − Это будет фурор. − Давай скорее, шире шаги! Мы бежали почти наперегонки. Какой-то детский восторг распирал во все отверстия. Как же, всё-таки, сближает людей совместно организованная подлянка. Мы добрались до знакомых окон, размотали новую бумагу и снова принялись навешивать её на дерево. Дождь будто играл с нами в одной команде. Он то включался, то выключался, точно им сверху кто-то управлял. − Я хочу сказать, что мне всё равно, какой будет исход этого голосования, − начал я между делом. Тарьяй прислушался, напрягшись всем телом. — Я долгое время думал о том, что между нами, а вся эта гонка с голосованием просто ускорила неизбежное. Я всегда хотел быть с тобой. И с моей стороны было неправильно тянуть с предложением съехаться. Я не собираюсь выгораживать себя сейчас, но просто прими одно моё малюсенькое оправдание: я хотел, чтобы ты тоже принял это решение. Я и не подумал, что ты можешь этого ждать, злиться. Не подумал, что сделал тебе больно своей паузой. Всё это было не из-за моей неуверенности. Я знаю, чего хочу. Тарьяй смотрел мне под ноги, жевал губу. − Я предлагаю тебе сейчас то, что должен был сделать давно. Переезжай ко мне. Или давай найдём что-то новое. Всё равно. Главное вместе. Или же я могу дать тебе время, − я потеребил его за рукав. Ресницы Тарьяй встрепенулись, и он поднял на меня свои глаза. Через десять минут мы снова погнали в магазинчик за бумагой. Для ускорения, Тарьяй закатил штанины почти до коленей. Я же, чтобы брюки не мешались, заправил их в носки. Бежать и правда стало легче. Кто бы мог подумать. Завалившись в магазин, мы притормозили на пороге перевести дух. От усталости опирались ладонями на колени и загнанно дышали. − Шеф, − Тарьяй манерно поднял палец вверх, не переставая часто хватать кислород, − ещё бумаги! − Пять, нет, шесть упаковок, − выдавил я сквозь сбитое дыхание, и мы прыснули со смеху. Продавец испугано осмотрела нас, наши закатанные брюки, вспотевшие лица… − Вы там обосрались, что ли? Тарьяй начал закатисто ржать. Дрожащими руками я вытащил на прилавок смятые купюры. В карманах, казалось, тоже было всё вспотевшим. Я почти ничего не видел из-за застилающей пелены слёз, скопившихся от смеха. Мы справились к рассвету. Дождь закончился, бумага разбухла, и выкатившееся на горизонт солнце стало подсушивать её. Идеально.* * *
Вечером следующего дня этот мудила журналист всё-таки раздобыл из какой-то жопы фотографию Тарьяя с девушкой. На ней они мило улыбались, обнимались. Девушка висела на шее моего Мистера Му как медаль. Я занервничал. Мы с ним, конечно, поговорили, всё обсудили. Не было причин ему не доверять. Но он мог бы и предупредить меня, чтобы я не схватил инфаркт по незнанию. Но тут я заметил одну вещь. А точнее, я не заметил его вещей в шкафу. Совсем. То есть, пока меня не было, он под шумок собрал свои манатки и окончательно свалил. Тарьяй не брал трубку. Тарьяй не брал трубку. А потом маленький говнюк сбросил мой звонок. >>(17:34) Нашёл мне замену? Mister Moe (17:36) ? >>(17:36) Ты всё, блядь, прекрасно понял. Mister Moe (17:38) Я ещё несколько дней назад погулял с ней для дела. Нас должны были с ней увидеть. Mister Moe (17:39) Мы должны быть партнёрами, Хенрик. Не истери. >>(17:41) Пошёл ты, партнёр! Пошёл! Ты! >> (17:43) Вещи свои от меня ты тоже вчера для «дела» вывез? Mister Moe (17:44) Какие ещё, блядь, вещи? >> (17:44) Не пизди мне! Mister Moe (17:46) Я давно вывез их. Ты просто не заметил. Ну сейчас, конечно. Я не запомнил, как домчался до его дома. Не запомнил дорог, машин, своих мыслей, вкуса воздуха на улице. Снова какая-то «нереальность», и, ох, блядь, как я был благодарен за это переключение. Я по-хамски постучал в чужую дверь, проигнорировав кнопку звонка. Обескураженный, Тарьяй появился на пороге, и я чуть оттолкнул его, втиснувшись в проём. − Эй, куда? Что происходит? Как хозяин, я залез в его шкаф, порылся там, пошарил рукой под кроватью. − Что ты ищешь? Хенрик! − на лице Тарьяя гуляла насмешка. Решил, что я разыскиваю его любовника? Хера с два. Где там у всяких школьников хранятся сумки для вещей? Как по иронии, она почти впрыгнула мне в руки, стоило мне о ней подумать: небольшая спортивная сумка обнаружилась под столом. Я неласково дёрнул за молнию и вытряхнул оттуда какую-то вонючую одежду. − Так, блядь, − начал протестовать командир. − Ты переезжаешь, − командным тоном под стать объяснил я. − Что? Всякое попадающееся под руку барахло с вешалок я принялся утрамбовывать в эту несчастную сумку. − Что ты, блядь, тут устраиваешь? − Собираю твои ебаные вещи. Ты переезжаешь. − Ты не в себе? — он пытался подлезть под мою руку, помешать. — Да, блядь, аккуратнее. Это мои вещи, прекрати сейчас же. Хенрик, блядь, − злость и смех боролись в его голосе. Я затолкал всё это ёбаное дерьмо внутрь, набив сумку под завязку. И даже собрал в ванной все зубные щётки из стаканчика, не став разбираться, где и чьё. И ещё забрал все телефонные зарядки, которые нашёл. В конце концов Мистеру Му это всё надоело. Не успел он рта раскрыть, как я отобрал из его рук телефон и тоже запихнул в сумку. Та уже трещала по швам. − Хватит. Повеселился? Молодец. − Всё, собирайся, мы уходим. − Отдай мои вещи. Мой телефон. Мне должны позвонить. Ведёшь себя, как истеричка. Он больно вцепился в мою руку. И когда я попытался сбросить его с себя, ноги Тарьяя подкосились, и он ударился лодыжками об выступ на кровати. Боль пронеслась по его лицу. От накатившей злости он треснул меня по плечу и начал отбирать сумку. Та издала страдальческий звук разрывающейся ткани. Тарьяй посмотрел на меня так, словно я на его глазах убивал какое-то несчастное животное. Но вместо того, чтобы снова ударить, он впечатался поцелуем в мои губы. Дёснами в дёсны. От боли из глаз брызнули слёзы и искры. Я на самом деле решил бы, что это такой атакующий приём, если бы Тарьяй не перестал в этот момент сражаться за сумку. Вместо этого он обнял меня за плечи. Круто развернувшись, я потерял равновесие, и мы свалились на кровать. Ударились ногами, столкнулись лбами и носами, вымученно промычав себе под нос от боли. Я был готов покромсать Тарьяя на шнурки, и одновременно во мне вспыхнуло невыносимое чувство. Он показался таким умопомрачительно соблазнительным. Кажется, в своё время мы не прошли этот этап, когда всё кажется каким-то нереальным, сюром. Тарьяй старался легко покусывать мне уши, шею, щёки, но это «легко» давалось ему с большим трудом. Он задирал на мне кофту, обжигал кожу горячим дыханием. Изумлённо охал, гортанно стонал. Сводил колени за моей спиной, чтобы плотнее обхватить меня. Я жёстко раздвигал их в стороны, и стал свидетелем, как Тарьяй пытался отчаянно вырваться из моих рук и одновременно притянуть ближе, слиться со мной воедино. Настоящая нереальная реальность. Чёрт бы её дёрнул за эти каламбуры. Он вырывался и ёрзал подо мной ровно до того момента, пока я разом не вобрал его язык почти в самое горло. Либо сам Тарьяй всунул его целиком в мой рот. Я не понял. Я едва им не подавился, но впускал в себя вновь и вновь. Тарьяй стонал, закатывал глаза, дышал хрипло, вскидывал бёдра навстречу, пытаясь вогнать себя в меня как можно глубже. Рефлекторно, но уже слабо, он ещё пытался драться со мной. Мурашки пустились галопом, сорвавшись с воображаемой упряжки, и прокатывались по всему телу. Тарьяй шире разводил ноги в стороны, подаваясь ко мне. Мне пришлось свести их, чтобы стянуть с него брюки вместе с бельём. Из своих штанов мне удалось выскользнуть на удивление легко. − Выдвижной ящик, поищи, быстро, − приказал Тарьяй без пояснения. Я полез в ящик, и затем устроился между гостеприимно разведённых ног. Вцепившись мне в волосы, Тарьяй рычал и выкручивался подо мной, тщательно вылизывая шею. Замирал, не дыша, такой смущенный и развратный одновременно. Хотелось до одурения развести ему ноги так широко, чтобы раскрыть его до предела, разложить, распять, лишить возможности сопротивляться, до боли, сладкой, кипящей. Напряжённые икры, скрещенные на пояснице, стискивали мне задницу. Тарьяй тяжело дышал. Грудь при каждом коротком и резком вздохе проваливалась, а потом выталкивала из себя весь воздух. Высоко вздымалась — вверх и вниз − она по-своему отстраняла, отталкивала меня дальше. Я сжал обеими руками ягодицы, направляя свой член между ними. Хотелось взять тело силой, натянуть на себя, упиться до смерти. Крылья носа Тарьяя побелели от тяжёлого дыхания. Он смотрел иногда гневно и жарко. Кажущиеся чёрными блестящие глаза горели. Меня плавило в их горячей глубине и в глубине тела Тарьяя. Это словно погрузиться в кипяток, как войти в горящее пламя и сгореть живьем. Это казалось почти нестерпимо больно. Это невероятно. Мы почти перестали дышать, судорожно и редко хватая воздух. Тарьяй прижал меня к себе, обнял в горячих объятиях, слабо сопротивляясь и в то же время жадно подтягивая к себе. Он становился горячее с каждой минутой, словно сильнее и сильнее нагревался. Я терял ощущение пространства и равновесия, где верх, а где низ, ощущения времени. Где я, где Тарьяй, где предел и конец сумасшествия, где чьё биение пульса. Снова какой-то сюр. Но какой-то приятный на этот раз. Мы сплелись вместе. Склеились потом и смазкой. Сама нереальность с реальностью тоже словно переплелись. Ещё несколько длинных, невероятно длинных скользящих движений, несколько громких, сбитых с ритма вздохов и стонов... Мы лежали на кровати, уставившись в потолок, восстанавливали дыхание. Тарьяй распахнул глаза, когда я коснулся его руки. Он посмотрел в потолок немного потерянно, будто вернувшись в себя после обморока. — Надо поговорить, − заявил он. − Да, − задыхаясь, согласился я. − Никакие вещи я от тебя вчера не перевозил. Ты просто не заметил, что я это сделал давно. − Да ладно. − Ладно. − Я согласен пока повременить с каминг-аутом. Расскажем о наших отношениях после всей этой заварушной хрени с голосованием. Но при одном условии: ты сегодня же переезжаешь ко мне. − Из-за всяких баталий голосование теперь закрытое. Результаты увидим только в конце, − Тарьяй судорожно облизал губы. − Но дело не в нём. Мы должны рассказать о наших отношениях так, как мы хотим. А не так, будто нас вынудили. Пусть всё уляжется. − Согласен. Но ты переезжаешь, сегодня же. − Я понял, − Тарьяй захихикал, всё ещё не открывая глаза. − Раньше тебе на всё нужно было моё разрешение. − А я тебе всё разрешил по умолчанию. − Я тоже разрешаю. Например, сказать, какой я идиот. − Спасибо. Ты идиот. − Спасибо. Тарьяй улыбался очень даже по-идиотски. − Можем разыграть комедию. Что мы расстались, или что вообще не встречались. А через месяц сделаем заявление. Чтобы это не выглядело слишком подозрительно. Но ты всё равно живёшь теперь со мной. Тарьяй лениво протянул мне ладонь. − По рукам.* * *
Мы поддерживали оговоренную легенду уже двадцать семь дней, восемнадцать часов и сорок шесть минут. Внимание к нам обострилось в несколько раз. Например, какие-то сталкеры заметили меня в районе Ниссена. И, конечно же, связали всё это с Тарьяем. На вечеринку по случаю окончания сериала слетелись все, кому не лень. − Наверное, и этот мудила журналист тут, − незаметно выдавил сквозь зубы Тарьяй, решив, наконец, впервые за вечер подойти ко мне. − Хватит от меня бегать. Нам же можно общаться, находиться рядом. Ничего подозрительного в этом нет. И разговаривай не так, будто у тебя паралич лица. Тарьяй обиженно цыкнул и отошёл к Марлону. − Голосование официально закончилось, но объявление результатов только завтра. Что вы чувствуете? — спрашивали в интервью. Интересовались нашими творческими планами на будущее, но в основном спрашивали о личном. Всех всегда интересует «чужое бельё». Я старательно задвигал идею под названием «Ноу хомо», «Естественная связь». Тарьяй слышал краем уха это, и бессовестно ржал надо мной. Спасибо, за поддержку, дорогой. «Мы хорошие друзья, отличные приятели. Между нами не было ничего гомосексуального». Конечно, блядь, ничего. Точнее, ничего предыдущие пару часов назад не было. Временные рамки же никто не уточнял. − Вы участвовали в битве за лучшую ТВ-пару. Как вы думаете, каковы ваши шансы на победу? — интервьюер ткнул под нос микрофоном. − Это неважно, − подчеркнул я. − Главное, что нас выбрали. Главное, что нас любят. Наши фанаты, − подтвердил Тарьяй. Mister Moe (18:34) Хватит щипать меня за зад, я и так уже еле сдерживаюсь, чтобы не смеяться. Кто-то умный из каста, услышав, что нас уже задолбали с вопросами о голосовании, сказал: − Да результаты уже висят семь минут на сайте, посмотрите. − Ну что там? — офигели мы с Тарьяем так, что вся наша напускная сдержанность пошла к чертям. − Ви а зе чемпионс, май френдс. Мы синхронно уставились на Юлие. Она-то уж точно издеваться не станет. Как в замедленно съёмке Андем… коротко кивнула и расплылась в гордой улыбке. − А-а-а-а! — торжественно крикнул Тарьяй. − О-о-о-о! — подтвердил я. Мы не сговорились, так вышло. Естественная связь, «химическая близость», единение на уровне химии. Притяжение двух желаний. Через секунду мне пришлось ловить Тарьяя на себе. Едва не сбив меня с ног, он, от переизбытка эмоций, буквально запрыгнул ко мне в объятия. А потом крепко и сладко поцеловал. Со всех сторон посыпались изумлённые возгласы присутствующих в зале. Половина одобрительно загудела, а другая − зааплодировала. − Эй, − возмутился я, когда его губы отлепились от моих. − Кажется, мы себя сейчас не очень логично ведём. А как же легенда? − В жопу легенду. Это неважно, − лицо Тарьяя сияло. − Все смотрят, да? − Абсолютно все. − Всё равно! Мы ведь победили. Мы победили! Победили − это даже не считая никакого голосования. Потому что мы с ним действительно сделали нечто большее: и победили. __________ * − "Оправданная жестокость".