***
Спенсер пытается уговорить меня на тур за пивом. Два наших концерта в Нью-Йорке уже распроданы, так что моё чёртово мнение теперь вообще значения не имеет. — Будет весело, дружище, — нерешительно говорит он, сам в это не веря, а я резко вскидываю голову, когда осознаю, что по радио играет наша песня. Лысый бармен в накуренном баре подпевает, но он не узнает меня, когда я подхожу за второй порцией пива. Хорошо. Это рок-радиоволна, и уже почти полночь, что объясняет, почему они поставили нашу песню. Лучше не ставить их днем, когда добропорядочные граждане Америки забирают своих детей из школы. — Рай, ты вообще слушаешь? Бармен мямлит что-то, открывая и закрывая рот, пытаясь изобразить мой голос и текст песни. Он не знает, о чем эта песня, не знает, что я чувствовал, когда писал её, что хотел через неё передать. Но вот он, наливает очередное пиво и порочит мои слова, крадёт их, ворует, одевает их в вельвет, в то время как я хотел в сатин. — Неважно, — вздыхает Спенсер и смотрит на оставшееся в его бокале пиво, а его осталось немного. В этом плане Спенсер чрезвычайно одарён. Он привык к тому, что наши песни играют на радио, а мне кажется странным слышать свой собственный голос. Спенсер допивает пиво, его голубые глаза на мгновение замирают. Он почёсывает бороду, и я наблюдаю за сильными мышцами его руки, двигающимися под кожей. У него дружелюбное лицо, которое заставляет тебя захотеть рассказать ему все твои секреты. Мне понадобились годы, чтобы научиться противиться этому. Радиоведущий говорит: "И это были The Followers с их синглом Alienation из их нового уже одобренного критиками альбома Boneless. Не знаю насчёт вас, но эта пластинка определённо уже в моей коллекции!" Дальше я не слушаю. — Слушай, помнишь, мы были на разогреве у Флойдов в 71-ом? — начинает Спенсер, и я киваю. Конечно я, блять, помню. Девять тысяч человек и мы вчетвером на сцене. Никто не знал нас. Никому не было дела. — Огромные концертные залы вроде того, это как... Секс с незнакомкой. — Что-то, чем я занимаюсь постоянно, что ли? — я предполагаю, и Спенсер машет рукой, чтобы я заткнулся. — Я имею в виду, что, да, в этот раз мы хэдлайнеры. Но мы им уже нравимся, иначе они бы и на концерты не приходили. А залы настолько большие, что нет совершенно никакой близости. Так что какая разница, ты не должен пытаться произвести впечатление на этих незнакомцев. Мы выходим на сцену, мы играем, мы кланяемся. Мы уходим. Секс на одну ночь, — объясняет он. В каком-то роде в этом есть смысл. Я могу обнажить свою душу для фанатов. Они не будут достаточно внимательны, чтобы это заметить. — Может быть, — в конце концов отвечаю я ему и ставлю пустую бутылку на стол. — Мне нужно идти. Жак сказала, что возможно заглянет. Он качает головой. — Не понимаю, как ты её терпишь. — Почему нет? — спрашиваю я, надевая куртку. — Большую часть времени она мне верна. Чего ещё можно требовать от женщины в наше время. Спенсер усмехается, но он ещё молод. Он всё ещё потрясен своим разрывом, но когда это пройдёт, он осознает, что мы уже не в пятидесятых. Случились шестидесятые, этого уже не изменишь. Я лишился девственности на рок-фестивале Вудсток, этого уже тоже не изменить, да и не то чтобы мне этого хотелось, так как Фауна была красивой женщиной. Ей ничего не нужно было от меня, кроме той единственной ночи. Вот какие теперь женщины — они хотят испытать с тобой нечто прекрасное, и их не особо волнует, если после этого ты исчезнешь. Уже 1974-й, ради всего святого — мир изменился, и это необратимо. Наряду с музыкальной революцией происходит и сексуальная. — Жак поедет в тур? — спрашивает Спенсер. — Не-а. Не хочу, чтобы она перетрахалась со всеми моими друзьями. Спенсер просит меня остаться на ещё одно пиво, но я отказываюсь. — Я знаю, что не мне это говорить, но тебе не стоит пить так много. Правда. Прошло уже несколько месяцев, дружище. Она всего лишь девчонка и уж точно тебя не заслуживает, — уверенно говорю я ему, и он устало кивает. Он знает это, конечно же. Она была обычной девчонкой, он думал, что это любовь, а теперь всё кончено. Он правильно поступил, выбрав группу, даже если мы... рыцари разрушения. Послы потери. Мы вместе, но всё равно разваливаемся. — Таких как она много, — заключает Спенсер, и я чувствую, что мы совсем немного объединяемся. Я нахожу Жак у своего дома, курящую сигарету, которую она делит со мной, когда я подхожу. Она рассказывает мне про свою суку сестру, и я вижу засос, мелькающий через её светлые локоны. Мне, в принципе, всё равно, кто его оставил там, прямо над её левой ключицей. Я знаю, что она хочет, чтобы я ревновал, но я никогда не испытывал этого чувства. Ни к ней, ни к кому-либо другому. Она меня даже не любит. — Пятьдесят пять концертов, — сообщаю я ей. — Уезжаем через месяц. В её глазах загорается огонёк, и я знаю, что это значит. Ничего хорошего, но это сойдет ей с рук. Она симпатичная девушка с кукольным личиком и большими, невинными глазами. Она выглядит маленькой и поразительно красивой, когда раздета, и многие мужчины об этом знают. Как и некоторые девушки, если она рассказывает правду, в чем я сомневаюсь. Жак использует свою внешность, чтобы забраться людям под кожу, потому что она до усрачки напугана, что никто не полюбит её за то, какая она есть. Её уверенности хватает на нас двоих, и, наверное, именно поэтому я ещё не ушел. Или это она не ушла. Этого я ещё не понял. — Пойдём наверх, — говорю я. Мы так и не добираемся до кровати. В гостиной мы уже полураздеты, и её трусики уже спущены до щиколоток, а моя ширинка расстегнута, когда она узнаёт, что я не собираюсь брать её с собой в тур. Она матерится и отталкивает меня, переступает через своё розовое бельё и направляется к двери. Если она никогда не вернется, то её трусики останутся мне на память. — Автобус маленький, — объясняю я. — Для тебя просто не будет места, детка. Можешь прилететь встретиться с нами в Детройте, если хочешь. — И какого хуя я забыла в Детройте? — рявкает она в ответ. Иллюзия её кукольного личика быстро испаряется в моменты, когда она меня ненавидит. Её брови нахмурены настолько, что соединились в одну тонкую линию. Её руки сжаты в кулаки, и она драматично машет ими из стороны в сторону, издавая такой звук, будто она не хрупкая девушка, а раненый бык, со злостью смотрящий на матадора. — Не знаю, — я пожимаю плечами. — Да пошёл ты, Райан Росс. Пошёл. Ты. Она показывает на меня пальцем, чтобы я точно знал, что я и есть тот самый Райан Росс из её кошмаров, а затем уходит, громко хлопнув дверью. Матерюсь себе под нос и нахожу бутылку виски, достаю свою чёрную электрогитару и начинаю играть White Light/White Heat, чтобы успокоиться, и я заставляю себя не думать о пятидесяти пяти концертах, пятидесяти пяти концертах, пятидесяти, блять, пяти концертах. Повешусь в гримёрке где-нибудь в Филадельфии. Пусть Пит знает. Старая соседка стучит по стенке, чтобы я прекратил играть. Пожалуй, это единственный человек, который будет рад моему скорому отсутствию.***
Из-за всего этого света в студии я начинаю потеть. На мне макияж, но этого не достаточно, чтобы возвести передо мной защитную стену. Аудитория рассажена, и это явно не толпа ликующих, хлебающих пиво фанатов рока. Это члены благотворительных организаций, домохозяйки, скучающие мужья, у которых даже верхняя пуговица застёгнута, и они смотрят на меня поверх своих очков и задаются вопросом, что же мои родители сделали не так. Визажист пытается убедить Джо собрать его вьющиеся, длинные волосы в хвост, но он отказывается. Спенсер крутит барабанные палочки и поправляет бандану на голове. Это новый штрих его сценического образа. У Брента нет определённого стиля, его каштановые волосы просто свисают, как мокрое полотенце, кончики касаются его плеч. Ему похер. Джо пытается выглядеть так, будто ему тоже плевать, зациклившись на ремнях и обтягивающих костюмах с V-образными вырезами, которые доходят до пупка и открывают большую часть его груди. Знаю, мы отстали от жизни с нашим подходом всё смешивать и сочетать, находясь на гребне волны, которая могла бы оказаться последней для прогрессивного рока. Я ходил на выступление Дэвида прошлым летом, когда он продвигал Зигги. Когда он был Зигги, а группа называлась Spiders. Это был прекрасный концерт, вынужден признать, но было бы слишком много возни, если бы мы решили придумать себе персонажей с историями. Не то чтобы мы неинтересные. Нахуй это, и стрижки как у мальчиков из церковного хора, и соответствующие костюмы, уже, блять, не шестидесятые. Мы — это просто мы. Я хотел именно настолько слиться с музыкой, без всякой гребаной театральности, но корабль музыкальной искренности уже отчалил. Большие выступления отдаляют от публики, искажают музыку. В этом виноваты большие залы. Виноваты деньги. Я не хочу стать ещё одним Зигги. Но когда ты на вершине чартов, у тебя три варианта. Ты либо миришься с этим, либо торжествуешь, либо погибаешь. Я изо всех сил стараюсь не выбрать третий. — Готовы играть? — спрашивает меня помощник режиссера. Я киваю, убедившись, что мои согруппники тоже готовы. Спенсер прокашливается за ударной установкой. Джо в последний раз проверяет свой микрофон. Наше первое выступление на телевидении. Мы ждём, пока настроят свет, я наблюдаю, как режиссер срывается на звукооператоре. Пит и Жак смотрят на нас с трибун. Жак машет мне рукой и отправляет воздушный поцелуй, широко улыбаясь, точно так же, как и в тот вечер, когда мы встретились. Она выше Пита из-за зелёных туфель на платформе. На мне одна из шляп, которую она сделала сама, и она подходит к моему твидовому пиджаку, футболке и джинсам. Сбоку на шляпе торчат красные цветы. Я её не выбирал, но она мне действительно нравится. Приятно, когда не приходится врать ей. — Я думал, она на тебя злится, — бормочет Спенсер, когда я подхожу к нему на пару слов. — Злилась, — пожимаю плечами. Её угрозы и наши ссоры ничего не значат. — Когда у нас встреча с командой? — Брент, когда у нас встреча с командой? — кричит Спенсер. — Завтра, — отвечает басист. Уже. Надо бы начать собираться в тур. — Только попробуй не прийти, — тихо произносит Спенсер, метнув на меня взгляд. Я громко усмехаюсь и мысленно матерюсь на него. Я ведь только начал думать об отмазке, что моя бабушка умерла. В тридцать шестой раз. Телевизионщики наконец готовы, и взволнованный ведущий представляет нас, когда съёмка начинается. Мы играем нашу песню. Она самая короткая со всего альбома, всего пять минут и двадцать секунд. Я забываю о камерах и сосредотачиваюсь на музыке, на моменте, когда барабаны начинают звучать между третьей и четвёртой частями. В середине песни Брент переключается с баса на клавишные, и я пою. У меня грубый и нетренированный голос, какой стремится быть и музыка, хотя каждая секунда рассчитана. Я знаю, что написал хорошую песню, если чуть ли с ума не схожу из-за неё и теряю сон. Режиссер жестами мне показывает, чтобы я смотрел в камеры. Я его игнорирую и пою, разглядывая его обувь. — Это The Followers! — говорит ведущий, когда раздаются аплодисменты. Джо и меня ведут к креслам, где у нас берут интервью. Джо настаивал на том, чтобы ему задавали больше вопросов. Отлично. Чем меньше я говорю, тем я счастливее. Но ведущий всё равно в основном обращается ко мне, потому что они знают, что я автор песен, фронтмен, вокалист. Я — товар, который они покупают. Я отвечаю на его дурацкие вопросы. — Это ваш третий альбом. Так что же в нем такого, что дало The Followers признание, которое не было достигнуто первыми двумя альбомами? Я почёсываю щеку. Камеры снимают. Улыбайся, Райан. Будь доброжелателен, Райан. — Наши первые два альбома получили довольно хорошие отзывы в определённых кругах. Не моя вина, что вы их не слышали, — говорю я с улыбкой. Зрители смеются. Моя кожа начинает чесаться. Хочется пить. У ведущего ужасно желтые зубы. — Вы все очень талантливые музыканты, — говорит ведущий, но хмурится. — У меня только один вопрос. Почему должно быть так громко? За камерами, Жак прикрывает рот рукой, чтобы не засмеяться. Мне нечего сказать.***
Встреча с командой, сопровождающей нас в туре, похожа на встречу выпускников старшей школы, за исключением того, что никто не стесняется алкоголя, чтобы хоть как-то расслабиться из-за неловкой встречи. Энди Хёрли и Уильям Бекетт внимательно слушают и задают вопросы, пока мы разбираем сет. Когда мы будем играть Sore Skill, для Джо нужно будет настроить его синий Фендер на полтона ниже. Если Miranda's Dream попадёт в сет-лист, тогда Бренту понадобится его пяти-струнный бас. Мы буквально заполнили репетиционную базу аппаратурой, которую нужно будет взять с собой в тур, и Пит напоминает нам про запасные струны, струнодержатели и барабанные палочки. У Энди фотографическая память, насколько я помню с предыдущего нашего тура, и он с одного взгляда запоминает правильный порядок моих педалей эффектов. Оба парня уже ездили с нами в тур. — Где Зак и Саймон? — спрашивает Джо, пока мы готовимся играть. Настоящие сцены будут в три, в четыре, а то и в пять раз больше помещения, в котором мы находимся. Я оглядываюсь в поисках двух отсутствующих роуди, Уильям качает головой. Уильям примерно одного возраста со мной, его волосы похожи на волосы Джо, только они светлее. Он одного роста со мной и такой же худой, но если я пытаюсь скрыть свои костлявые конечности, то Уильям носит самые обтягивающие джинсы, которые только можно представить. Как по мне, он слишком женоподобный и эмоциональный, даже черты его лица похожи на девичьи, но он хороший роуди, и даже я должен признать это, хоть и недолюбливаю его. — Уверен, Зак и Саймон скоро будут здесь, — спешит сказать Пит, опасаясь мятежа. Спенсер надевает жилет поверх красной футболки и садится за свою новую ударную установку, в его глазах мальчишеский восторг. При виде этого я расслабляюсь. Он нужен мне в этом туре. Я не переживу это лето, если Спенсера не будет рядом, и когда я признаю это, мне становится неприятно, что я стал такой зависимой от других пиявкой. Раньше я таким не был. Раньше я был абсолютно другим человеком. Энди суетится вокруг кабелей, с рулоном клейкой ленты в зубах и смахивая на собаку с косточкой. Он приклеивает шнур от моего микрофона к полу, ползая на четвереньках. — Тебе нравится так или вот так? — спрашивает он, глядя на меня снизу вверх и поправляя очки на переносице. У него густые каштановые волосы до плеч, немного отдающие рыжим, и мохнатые брови, нависающие над его внимательными серыми глазами. Энди — философ нашей компании. Он и Спенсер частенько говорят о смерти, любви, войне и о многом другом, и могут так просидеть до самого утра. Иногда я сажусь с ними и слушаю. Энди слепо верит в кислоту и в то, как она расширяет кругозор. Его кругозор она расширяет даже слишком сильно, но всё же приятно иметь в автобусе хотя бы одного интеллектуала-самоучку. Разбираться с тем, как именно петь новые песни вживую, всегда тяжело. В итоге, мы ссоримся и спорим уже минут двадцать, когда Джо неожиданно начинает петь припев Her Shadow. Я пою припев, Брент на подпеве. Джо не поёт ни в одной песне. Никогда не пел. — Ты сказал, что хочешь микрофон, чтобы болтать между песнями и... — Ну а почему бы мне ещё и не петь? — Потому что ты не можешь взять ни одной гребаной ноты! — О, а ты можешь? — Да, вообще-то! Джо поворачивается к Питу. — Что думаешь? — Не говори с ним! Он был с нами четырьмя, когда мы начали эту группу? А? Был? Не спрашивай, блять, Пита... — Я думаю... — начинает Пит. — Заткнись! — я смело показываю в него пальцем. — Не угрожай адвокату дьявола, — бормочет Брент себе под нос, но я всё равно его слышу. Он не пытается быть дипломатичным, боже упаси. Брент просто не на моей стороне. — Если я хочу петь... — Похуй, чего ты там хочешь! Я не позволю тебе насиловать мою музыку... — О! О! Вот оно что! Его музыку! Слышал это, Энди? Уильям? Пит, ты это слышал? — спрашивает Джо, ища поддержки. Мальчишеский восторг пропал с лица Спенсера, теперь там серый, уставший вид, он безжизненно смотрит на свою ударную установку. Моя кровь кипит, и я сжимаю гриф своей гитары обеими руками, желая что есть силы швырнуть инструмент в голову Джо. Спенсер встаёт. Когда он начинает говорить, в его голосе нет никаких эмоций. — Я уверен, что Райан имел в виду... — Знаю я, что он имел в виду! — бушует Джо. Дверь резко распахивается, и входит Зак Холл. Он огромный парень, размером с дубовый шкаф восемнадцатого века. Рядом с ним я выгляжу как прутик. Я высокий, но Зак выше и, вероятно, весит в пять раз больше меня. Он сильный словно бык, и у него короткие волосы, чтобы его нельзя было за них схватить во время драки. По крайней мере, он так говорит. Но за этой на первый взгляд пугающей внешностью кроется добрый парень. Странный, конечно, грубый иногда, но точно совсем не злой. Он всегда ставит людей на место, и, быть может, именно его неожиданное появление заставляет нас с Джо заткнуться. Пит выдыхает. — Зак! Ты здесь! Превосходно! Где Саймон? — Дома. Он проснулся сегодня утром, всё ещё в стельку пьяный после вчерашнего, упал с лестницы и сломал левую ногу в двух местах. Я отвёз его в больницу, поэтому и опоздал, о, и кстати, Саймон не поедет с нами в тур, — Зак замолкает и долго нас рассматривает. — Чего такие мрачные? Вот и всё. Тур отменяется. Я аккуратно кладу гитару на подставку, пока Брент осознает, что с ним только что произошло. — А кто тогда будет отвечать за мои инструменты?! — злобно спрашивает он, а я, с той же уверенностью, с которой говорил парням не верить в Пита, сейчас благодарен нашему менеджеру за то, что он примет удар. У меня двойные стандарты, как и у всех. Помещение наполняется яростными и недовольными восклицаниями, когда я обхожу Зака и выхожу из комнаты, вверх по лестнице, вдоль коридора и из здания. В Лос-Анджелесе облачно. Зажигаю сигарету трясущимися руками. Вот и всё. Никакого тура. Мы не можем его провести. Бездомный прислонился к кирпичной стене, и я бросаю ему два четвертака. Он говорит мне, чтобы я отъебался. — Разве ты не знаешь, кто я такой? — спрашиваю я, наполовину серьёзно, наполовину язвительно. — Нет! — яростно рявкает он, царапая своё лицо грязными пальцами, и бормочет про себя что-то неразборчивое. — Я тоже, — признаю я и отхожу от него. Чёртов Саймон. Это из-за меня он пристрастился к виски во время предыдущего тура. Только три вещи могут погубить мужчину: слава, женщины и виски двадцатилетней выдержки. Сраный Джо. Мне не нужен гитарист, думающий, что он вокалист. Джо самый симпатичный из нас четверых по общему мнению, благодаря его харизме, подкачанному телу и мужественному лицу с блестящими голубыми глазами. Ему не нужно петь, чтобы заполучить ещё больше девушек, так зачем он делает это? Чтобы меня помучить? Именно, блять, чтобы помучить меня. Сигарета дрожит между моих пальцев, как и всё мое тело, из-за напряжения, исходящего из комнаты. По моей шее течет пот, и я сглатываю, закрывая глаза, когда мир выходит из фокуса. Я хочу эту музыку. Я хочу эту группу. Но в ней слишком много вещей, без которых я бы обошелся. — Райан. Я открываю глаза. Брент без разрешения забирает у меня сигарету и выглядит почти спокойно, когда смотрит на другую сторону улицы, как будто ему плевать на всё в этом мире. — Слушай, Уильям сказал, что у него есть друг, какой-то знакомый, который может занять место Саймона. Уильям за него ручается. — Он согласится поехать с нами в такой короткий срок? — Поехать в тур с самой популярной рок-группой Америки? — спрашивает Брент, явно наслаждаясь сказанным. — Если нет, то он ебаный идиот. Так что согласится. Новый парень может не вписаться, хотя, скорее всего, самым необщительным как всегда буду я, так что на меня это не влияет. Может, это и не имеет особого значения, но я волнуюсь. Когда дело касается этого тура, то я переживаю за каждую сраную мелочь. — Я тут подумал, мы можем просто сказать звукооператору, чтобы он заглушил микрофон Джо. Либо так, либо пускай опозорится один раз и сам прекратит. Этот самовлюбленный придурок не умеет петь, тут ты прав, — задумчиво говорит Брент. Он думает, что Джо мудак. Брент по умолчанию всех считает мудаками, и меня в том числе. — Джо не может испортить музыку. Он просто... Я должен защищать её. Музыку. — Так вот в чем дело? В музыке? — он изумлен. — Если не в музыке, то в чем? — со злобой спрашиваю я. Брент докуривает сигарету и хлопает меня по спине. Помимо всего прочего, он ещё и жалеет меня. — Ситуация ни для кого из нас не идеальна. Новичку придется многому научиться, и кто знает, сможет ли он вообще позаботиться о моих инструментах? Но мы справимся, — он пожимает плечами. — Пойдем, нам ещё нужно разобраться с оставшимися песнями, — Брент убирает слегка сальные волосы со своего лба и идёт обратно. И я должен следовать за ним, что мы, Followers, и делаем. Иисусе. Я иду обратно к двери, и две девушки, идущие мимо, узнают меня. Мое неожиданное появление застаёт их врасплох, и они только пялятся на меня, и когда до них доходит, их рты открываются в изумлении, они шепчут друг другу "Райан" и "The Followers". Я оглядываюсь через плечо, и Джо бы очаровательно улыбнулся, Брент усмехнулся бы, Спенсер бы помахал, но я отворачиваюсь и чувствую их взгляды на моей ссутуленной спине. И груз на сердце от их расширенных зрачков. Бездомный всё ещё сидит у двери, и он в замешательстве от того, что девушки таращатся в нашу сторону. — Ты, должно быть, знаменит, — говорю я ему и возвращаюсь в беспорядок, который мы сотворили.