Perfection

Ты живешь в своих поступках, а не в теле. Ты — это твои действия, и нет другого тебя.

Что такое для человека дом? Как известно, это не обязательно здание, где ты живёшь, ешь и спишь. Это может быть любое место, где ты чувствуешь себя максимально комфортно. Где ничто не сковывает тебя — ни внутри, ни снаружи. Где на каждую вещь, на любую мелочь ты можешь положить глаз, и эти вещи могут быть далеко на самыми красивыми, и их внешний вид даже не важен; они просто должны быть милы сердцу. Это место, запах которого ты вдыхаешь полной грудью, стараешься полностью заполнить им лёгкие, до самых краёв. Это место, куда тебе всегда хочется возвращаться, где бы ты ни был. Тебе не важна погода, не важно так же и то, один ты или с огромной компанией людей: в таком месте ты в любом случае чувствуешь себя комфортно. А не так, как чувствую себя я, вываливаясь на главную улицу города, еле-как открыв ногой старую тяжёлую дверь метро. Шум города вмиг обрушивается мне на голову, подобно ледяному дождю, внезапно хлынувшему с, казалось бы, чистого неба. Голова идёт кругом, люди, здания, деревья — всё, что окружает меня смешивается в одну непонятную массу, цветное пятно перед глазами. Это похоже на полотно художника, когда у того что-то не заладилось. Дышу шумно и глубоко. Кто-то толкает сзади, так что я спотыкаюсь и чуть не бьюсь носом об асфальт, но, к счастью, вовремя выпрямляюсь и нахожу равновесие. Правда, тяжёлый чемодан не удерживаю, и он с негромким шумом падает на землю, сперва смешно покачавшись на двух колёсиках. Да, Джули, эффектно появляться ты, несомненно, умеешь. Игнорирую косые взгляды, которые острыми лезвиями впиваются в кожу, и наклоняюсь за чемоданом. Удобнее хватаюсь за его ручку, поднимая вещь, и вскидываю голову, встряхивая светлыми волосами. Ну что ж, привет, Италия. Прохладный ветер щекочет кожу и развивает волосы, когда перехожу дорогу. Чувствую, как по шее и оголённым рукам начинают бегать мурашки, но это не удивительно, ведь солнце вот-вот должно скрыться за облаками, и главная улица города уже утопает в прохладной вечерней тени. Однако народу от этого здесь меньше не стало, и иностранный язык заполняет уши. Людей вокруг так много, что я не могу разобрать ни слова, всё смешивается в кашу, одну какофонию звуков. Одной рукой сжимаю ручку тяжёлого чемодана, что послушно катится за мной на шумных колёсиках, а на другой висит большая сумка и джинсовая куртка, которую неплохо было бы сейчас накинуть, ведь температура на улице явно не для тоненькой футболки, но у меня просто нет такой возможности. Прохожу мимо журчащего фонтана, у которого даже ночью, кажется, не перестают играться местные жизнерадостные дети. Вскидываю голову, взглядом окидывая красивые здания светлого кремового цвета с изящной лепниной и небольшими изящными балкончиками контрастирующего чёрного цвета. Дома невысокие, всего в три-четыре этажа высотой, и то первые этажи по обычаю занимают различные кафе, небольшие ресторанчики и пиццерии. Это всё, конечно, очень красиво и живописно, безумно вдохновляет всякого творческого человека, но где нужный мне дом? Кручу головой, взглядом находя таблички с адресом, но они мне ровным счётом ничего не дают. Выдыхаю, ковыляя до ближайшего здания, и ставлю около его стены все свои вещи, поправляя на голове солнцезащитные очки. Достаю из кармана телефон и захожу в навигатор, начиная вбивать нужный мне адрес. М-да, ближайшие две недели обещают быть очень весёлыми. Связь не сильно хорошо ловит, так что приходится прождать на улице пять минут, прежде чем навигатор выдаёт мне маршрут. Кожей чувствую прямой взгляд какого-то, видимо, особо любопытного молодого человека, когда начинаю идти в противоположную от него сторону, каким-то чудом умудряясь держать телефон в руках. Громкий звук чемодана разгоняет голубей, что стайками взмывают в чистое небо. Рабочий день только-только закончился, и голодные местные жители потихоньку начинают заполнять их любимые ресторанчики, в основном садясь на террасе, ведь, если так подумать, погода позволяет это сделать, просто я слишком легко оделась. Точка на навигаторе останавливается, оповещая, что я прибыла в нужное место. Ставлю телефон на блокировку и, изворачиваясь, убираю устройство в задний карман джинсов, затем вскидывая голову. Вход в дом находится почти на самом углу, выходя на широкую дорожную полосу, которая не стихает ни днём, ни ночью. Из самых людных мест небольшого городка это явно занимает вершину пьедестала. Я просто надеюсь, что от вечного шума не сойду с ума. Носа касаются ароматы свежеиспечённого хлеба, горячей лазаньи, пиццы, но мне приходится это всё пропустить мимо, ведь руки уже отваливаются от усталости. Шумно и тяжело поднимаюсь по ступенькам, с трудом открывая железную дверь, которая, к счастью, не имеет кодового замка. Стоило бы задуматься о безопасности, но сейчас мне абсолютно на это плевать. Ковыляя, захожу в прохладное помещение дома. Здесь немного сыро и не горит свет, что вынуждает сделать вывод о том, что ночью лучше не гулять. Прохожу небольшой коридорчик и встаю у светло-голубой, немного обшарпанной стены, один раз повернувшись вокруг своей оси. Где. Чёртов. Лифт? О, только не говорите мне, что его здесь нет. С лестничного пролёта слышатся голоса и шумные шаги, и я с обречением вздыхаю, опустив плечи. Папа сразу сказал, что к моему приезду не успеет вернуться домой, поэтому звонить ему и просить помощи просто нет смысла. Как и сидеть здесь, изнывая в ожидании. Может, я сначала оставлю в квартире сумку, а потом уже поднимусь с чемоданом? Так будет хоть немного быстрее. Решаю сделать именно так, когда голоса становятся всё ближе, а шаги всё громче. Лестничный пролёт достаточно узкий, так что нескольким людям сразу по нему пройти тяжело. Это вынуждает отойти в сторону, ближе к холодной стене, и застыть в ожидании, пока люди пройдут мимо. Они не заставляют себя ждать, и буквально через пару секунд в моём поле зрения оказываются два высоких, худых парня. Один, правда, немного более накаченный, с массивным плечевым поясом, но это не делает его громилой, всё смотрится очень пропорционально. Парни спускаются по лестнице бегом, переговариваясь и улыбаясь какой-то шутке. Почти проходят мимо, мимолётом взглянув на меня, вот только один внезапно останавливается, разворачиваясь на пятках. Смотрит прямо на меня, медленно и глубоко дыша. — Ты собираешься подниматься с этим чемоданом? — указывает пальцем наверх, к моему удивлению, говоря на чистом английском. Это немного поражает, сперва вводя в ступор, но я всё же одёргиваюсь, отвечая: — Ну, у меня нет другого выбора, — пожимаю плечами. — Если только здесь нет какого-то потайного лифта. Парень, русые волосы которого падают на лоб, усмехается и качает головой, делая пару шагов ко мне и протягивая руку. — Давай, я тебе помогу. Он, кажется, вполне серьёзно собирается взять у меня чемодан и затащить его наверх, но я мнусь, не спеша отдавать ему свою вещь, что вынуждает парня притормозить и снова усмехнуться. — Я не тот парень, который будет зажимать девушку в углу подъезда, уж поверь мне, — смотрит тёмными карими глазами прямо на меня. — А твой… — Люк! — я не успеваю задать вопрос, так как меня прерывает вернувшийся в помещение парень, который, видимо, уже выйдя на улицу, на обнаружил друга рядом. — Где ты… — широкими шагами настигает нас и замирает, сначала остановив взгляд на мне, а затем переведя его на мой чемодан. — А я и не заметил. — Куда уже тебе, — кареглазый усмехается, качая головой и боком поворачивается к другу. — Эта девушка не хочет верить, что я её не обижу. — Да я… — пытаюсь оправдаться, но даже это сделать мне не дают, ведь друг Люка фыркает и даже закатывает зелёные глаза.  — Милочка, поверь, этот парень даже муху не обидит, — указывает на друга большим пальцем, усмехаясь. — Не то что кого-то побольше. — Видишь? — Люк почти победно смотрит на меня, а карие глаза, словно драгоценные камушки, даже в полумраке начинают сверкать. — Мы просто хотим помочь. Ну же, — снова тянет руку к моему чемодану. А что, если… — Или ты хочешь сама тащить всё это? Прямо смотрю на него. Ну уж нет. Видит ответ на вопрос в моих глазах, так что заметно расслабляется, опуская плечи, что обтянуты бордовой футболкой. Без лишних слов аккуратно забирает из моих рук ручку чемодана и с лёгкостью начинает подниматься по ступенькам. — Тебе на какой этаж-то? — спрашивает, уже практически преодолев один лестничный пролёт, пока я всё ещё стою на том же месте у стены внизу. — Последний! — отвечаю и перевожу взгляд на брюнета, который не прекращает усмехаться. — Давай, — протягивает руку, явно желая взять у меня сумку. — Да нет, я… ну, сумку-то я могу сама донести. — Давай, давай, — трясёт рукой, поторапливая меня. — А-то он начнёт надо мной прикалываться, что я даже ничем не помог, — кивает головой наверх, повышая голос. Усмехаюсь, качая головой, но всё же отдаю незнакомому парню сумку, и тот начинает быстро, почти что бегом подниматься по лестнице, явно желая если не обогнать, то хотя бы догнать друга, так что, когда я только-только преодолеваю первый пролёт, их голоса уже слышны с четвёртого этажа. Кажется, подняться на четвёртый этаж занимает у меня целую вечность, и к концу пути ноги безбожно сводит в икрах, так что, остановившись у знакомой двери тёмного цвета начинаю их разминать. — Спасибо большое, — выдавливаю усталую улыбку и киваю парням, что застыли в одинаковых позах прямо напротив меня. Рукой поправляю тёмные волосы, вновь удивляясь непривычно-короткой длине. — Мы ничего не брали, можешь проверить, — тот, что с широкими плечами, протягивает мне сумку, которую я спешу поскорее взять. — Когда будешь уезжать, зови, поможем всё спустить назад, — делает шаг, заставляя меня посторониться, отойдя в сторону, и спускается на ступеньку вниз. — Хорошо, — усмехаюсь, краем глаза замечая, что Люк обходит чемодан и затем встаёт рядом с другом. — Были рады помочь, — улыбается, одной рукой держась за перила. — Удачи. — Спасибо, — благодарю уже в какой раз и киваю им, после чего парни начинают так же бегом спускаться вниз по лестнице. Провожаю прямые спины взглядом и, только когда они перестают быть в моём поле зрения, начинаю рыться в сумке в поисках ключей, что призывно звенят, но лежат где-то на самом дне, под всяким хламом, хотя я, вроде, перед полётом вся лишнее выбросила. Со вздохом облегчения вставляю ключи в замочную скважину и несколько раз поворачиваю их, после чего вытаскивая и открывая дверь. С мучением затаскиваю тяжёлый чемодан в квартиру, пообещав себе оставить как минимум половину вещей здесь, чтобы назад не тащиться с такой же тяжестью. Дверь с щелчком закрывается за моей спиной и на пару секунд меня обволакивает какая-то непривычная, тяжёлая тишина, ватой набивающая уши. Всё это время не двигаюсь, смотря куда-то в одну точку, и, кажется, даже не слышу собственного дыхания. Но это длится недолго, так как моих ушей касается звонкий лай, а через пару секунд на меня буквально запрыгивает, вставая на задние лапы, красивый, ухоженный пёс белой окраски с коричневым пятнами. От неожиданности и лёгкого испуга, связавшего по началу сердце в узел, сперва отстраняюсь, видя перед собой только добрые, полные искреннего доброжелательства карие глаза, но потом бесшумно выдыхаю, про себя ругаясь, как я вообще могла испугаться. — Арчи! — восклицаю и опускаюсь на колени, заставляя пса отпрянуть от меня и сеть рядом на все четыре лапы. — Хэй, красавец. Начинаю чесать пса за ухом, отчего тот как будто бы улыбается и высовывает язык, тяжело дыша. Хмурюсь. Наверное, ему жарко, хотя, судя по лёгкому ветерку, бегающему по ногам, где-то в квартире точно открыто окно. Арчи продолжает приветливо вилять хвостом, когда я, поднимаюсь, говорю: — Дай мне раздеться, и я покормлю тебя. Не знаю, понимают собаки людей или же нет, но глаза пса, кажется, засияли ещё ярче, что заставило усмехнуться. Оборачиваюсь, бросая ключи от квартиры на деревянный столик, застывший справа от входной двери. На плечо снова набрасываю большую чёрную сумку, в которой всего за один полёт накопилось великое множество хлама, и вновь хватаю уже горячую ручку тяжёлого чемодана. Я и забыла, какая эта квартира просторная. Взгляни на этот дом с улицы, и ты никогда не скажешь, что здесь может быть столько места. В помещении убрано несколько стен, что делает его ещё более светлым. По просторным комнатам гуляет шум и воздух с улицы, светлые шторы в гостиной едва вздымаются от лёгких порывов ветерка. Насколько помню, комната, где я обычно спала, располагается на втором этаже квартиры. Он очень небольшой, там помещены всего три спальни (моя, папина и гостевая на всякий случай) и ванная комната. Но для того, чтобы попасть на этот небольшой второй этаж, нужно преодолеть большое количество узких ступенек. Где там Люк с его другом? Вздыхаю, хватая руками чемодан с обеих сторон. Задерживая дыхание, бросаю один короткий взгляд на ступеньки. Ну, кто не рискует, тот не пьёт шампанское.

<center>***

</center> Пальцами неосторожно касается хорошо натянутых струн, и прохладное помещение заполняет неприятный слуху «трынь», заставляя поморщиться всех присутствующих в тёмной комнате, даже самого парня. — Дил, — к нему, сморщив нос, оборачивается темноволосый парень, чья бледная кожа смотрится очень контрастирующе с тёмным загаром местных. Водянистые зелёные глаза хмуро смотрят из-под сведённых густых бровей, а длинные тонкие пальцы сжимают какой-то старый, заляпанный диск. — Понял, — парень, сидящий с гитарой на старом продавленном диване вскидывает руки, убирая их от инструмента, и тот, что обернулся к нему, кивает. В лёгкие проникает знакомый до боли запах сырости и какой-то давней краски, и Дилан вдыхает его слишком глубоко с каким-то ненормальным желанием удовлетворения. По привычке закусывает нижнюю губу и легонько постукивает длинными пальцами по гитаре, устремив ничего не видящий взгляд на пирс, отличный вид на который открывается именно с этого места, поэтому он тут постоянно сидит. В помещение проникает свежий морской воздух и вечерняя прохлада, подаренная уходящим солнцем, но даже это не спасает от запаха старости. Но парни и не хотят, чтобы этот запах уходил. Он будто стал частью их каждодневных, пусть и не всегда прогрессивных репетиций. — Конкурс через пару недель, а у нас ни одной нормальной песни… Солист группы шёпотом, практически неслышно озвучивает мысли каждого участника. Никто не пытается с ним спорить. У них действительно нет ни одной хорошей мелодии, зато у каждого рой, туча самых различных мыслей в голове, вот только собрать всё воедино и вылить это во что-то стоящее всё никак не получается. В помещении царит полумрак, но они не включают свет, просто оставляя дверь старого гаража открытой нараспашку, тем самым позволяя косым лучам солнца цвета сочного апельсина беспрепятственно проникать в их «мрачный» уголок. Прохладный ветерок с моря неприятно щекочет кожу, вызывая мурашки, но Дилан не спешит надевать толстовку, что комком валяется рядом с ним. — У меня есть пара текстов дома, могу принести, — говорит немного отстранённо, будто и не обращаясь ни к кому вовсе. — И что ты раньше не сказал? — усмехается тот же самый парень, на этот раз полностью оборачиваясь к Дилану и руками опираясь на старый деревянный столик позади него. — Я бы вообще никогда не сказал, — пожимает плечами, выпрямляясь и более ровно садясь на диване. — Если бы не вселенский ступор. Ответ снова вызывает усмешку, и Дилан длинными бледными пальцами тянется за баночкой энергетика, что одиноко стоит на старом низком столике. Его кожа тоже не отличается особым загаром, Дилана легко можно принять за только-только приехавшего в Италию туриста, хотя парень живёт здесь уже второй год. А цвет кожи так и не потемнел ни на один тон. Обхватывает железо руками и делает глоток, морщась. Холодный напиток куда вкуснее, чем тот нагретый на солнце, что парень пьёт сейчас. Облокачивается на спинку дивана, когда в кармане тёмных джинсов начинает вибрировать телефон. Изгибается, одной рукой доставая устройство, и беглым взглядом проходится по короткому сообщению, высветившемуся на экране. Делает ещё один глоток, причмокивая губами, и затем сжимает их в тонкую линию. — Всё в норме? — чувствует на своей скуле прямой взгляд солиста, что уже практически сидит на старом, еле-как не проваливающимся под ним столике. Парень крутит в руках грязный кубик-Рубик, не имея цели его собрать. — Да, — отвечает, как-то резко кивая головой, и подаётся вперёд, поставив полупустую баночку обратно на столик. Рывком поднимается с заскрипевшего вдруг дивана, и хватает свою толстовку, на плечо закидывая поднятый с пыльного пола рюкзак. — Мне нужно идти, — не объясняет причины, просто ставит перед фактом, резкими движениями отряхивая свою вещь. — До завтра. Солист, как и остальные парни, салютует ему, и Дилан ровным шагом выходит из старого гаража, едва пригибаясь, чтобы головой не задеть дверной косяк. Свободно двигается по улице, оставляя группу позади, и переходит дорогу, по которой редко, когда проносится автомобиль. Шагает вдоль пирса, подставляя лицо прохладному морскому ветру. Синие свободные волны разгульно налетают на берег, где нет ни одной живой души. И это не из-за погоды, времени на часах или же времени года; на этом пляже никогда не бывает народу, единственные посетители здесь — громкоголосые чайки, любящие пикировать над синим морем. Пляж пустынен, на жёстком песке валяются какие-то коряги, давно почерневшие от времени и временами сурового морского ветра. Старый пирс уже разваливается, и его давно пора починить, но люди не видят в этом особого смысла. Пляж и так заброшен, на кой-здесь отремонтированный пирс? Но Дилана не смущает ни старый, почти что развалившийся пирс, ни грязный песок, ни громкие крики чаек, ни отсутствие здесь людей. Он часто приходит сюда и садится прямо на грязный песок, подолгу глядя в бушующее синее море, попутно крутя старую почерневшую корягу в руках. Это место оно… успокаивает. Неугомонный ветер треплет тёмные волосы, и Дилан уже отчаялся хоть как-то поправлять их. Щурится от лучей солнца, которое вечером не даёт должного тепла. Запускает руки в карманы джинсов, едва сгибаясь под тяжестью рюкзака. Один, обдуваемый сильными порывами сумасшедшего ветра, бредёт до известной только ему одному конечной точки.

***

Комната, где мне раньше доводилось спать, не такая большая, как гостиная или кухня, но для меня одной места в ней более, чем достаточно, хотя первые пять минут было слишком непривычно, так я ещё не отвыкла от своей старой комнаты… дома. Так странно. Ещё каких-то одиннадцать часов назад всё было совершенно по-другому. Вечерние лучи солнца почти не попадают в комнату, отчего тут немного прохладно, зато днём спальня просто утопает в свете. За полчаса моего пребывания здесь, я успела покормить Арчи, наконец-то переодеться в комфортные домашние штаны и слишком большую по размеру футболку, и заполнить ящички комода одеждой, хотя чемодан, как по мне, не стал от этого легче ни на грамм. Я решила не тянуть и сразу начала распаковывать все вещи, что взяла с собой. Одна из книжных полок уже полностью заполнена, и сейчас я занимаюсь второй. Третью, самую нижнюю, как по мне, разумно оставить для учебников, что мне, по сути, должны выдать завтра. Ну, по крайней мере, свою старую учебную литературу я с собой не брала. Наклоняюсь за ещё одной книгой из быстро уменьшающейся стопочки. Комната ни на каплю не изменилась: те же белые, как и во всей квартире, чистые стены; тот же комод светлого цвета и стойка с вешалками рядом для всяких платьев и юбок; зеркало во весь рост, примостившееся между ними; белый письменный стол с кучей ящичков, которые, ей Богу, будут захламлены уже через пару дней; практически прозрачные шторы белого цвета, которые ни от кого тебя не закрывают — они висят здесь будто потому что просто надо. Мне приятно, что папа, помня о моих вкусах, застелил кровать белым постельным бельём, а сверху накидал кучу подушек приглушённых цветов, как я люблю. В целом, в комнате весьма уютно, но пару деталей в виде каких-то фотографий всё равно хочется добавить, пусть я и не люблю сильную «захламлённость» помещения. — Всё ещё читаешь Шекспира? — громкий, с первой секунды показавшийся незнакомым, бас слишком неожиданно касается ушей, заставляя вздрогнуть, отчего голая ступня едва не поскользнулась на краю стола, и рукой, до белых костяшек, схватиться за полку. — А я-то думал, ты уже все его сонеты наизусть знаешь. Дышу ровно и глубоко, руками всё ещё крепка держась за полку, чтобы не упасть. Медленно поворачиваю голову и взглядом натыкаюсь на темноволосого мужчину, что замер в дверях, плечом оперевшись о дверной косяк и сложив крепкие мускулистые руки на груди. Тёмные карие глаза посверкивают в вечерних лучах, а белоснежная улыбка в контрасте с загорелой кожей смотрится как фонарик в непроглядной тьме. — Мог бы так не пугать, — я ворчу, аккуратно спускаясь со стола. Ноги едва дрожат, и краем глаза я замечаю, что уголки губ у папы едва-едва поползли вниз, а блеска в карих глазах явно поубавилось. Спрыгиваю на пол, зачем-то отряхивая руки. Просто не знаю, куда их деть. — А Шекспира всегда приятно просто почитать, — говорю, выдавливая улыбку, и папины глаза начинают искриться прежним блеском. — Ну, в этом ты, несомненно, права, — он отходит от двери и, не спеша, двигается ко мне, всё так же широко и приветливо улыбаясь. Мнусь на месте, понимая, что мне не по себе, но уже никуда не убежать. Поздно. — Я скучал, малышка. Глазом не успеваю моргнуть, как оказываюсь в медвежьих, сжимающих объятиях. Папа крепко прижимает себе, и я носом утыкаюсь куда-то поверх его плеча, а незнакомый одеколон быстро заполняет мои лёгкие, оседая там. Моргаю, понимая, что первые пару секунд мне банально тяжело дышать, а мои руки всё ещё расслабленно болтаются вдоль тела, когда как папины ладони не прекращают ласково гладить мою спину. Сглатываю, решая всё же поднять руки и обнять мужчину в ответ, когда он резко отстраняется, но руки с плеч не убирает, хоть и держит на расстоянии. С тревогой, что ожила внутри, смотрю на него, ожидая увидеть расстроенное, разочарованное лицо, ведь я, его родная дочь, так и не решилась обнять в ответ, хотя это так просто, но вместо этого вижу в карих глазах ещё большую радость, а уголки губ, кажется, вот-вот настигнут ушей. Хмурюсь, недоумевая. Всё… хорошо? — Я так рад, что ты здесь, — заявляет, карими глазами исследуя моё лицо, будто выискивая в нём что-то, изучая, и я вынуждаю себя улыбнуться. — И ты так изменилась! — восклицает, будто не верит, и мне хочется усмехнуться. Ну, папочка, дети-то растут. — Идём, я приготовлю шикарный ужин. Он разворачивается лицом к двери, и я уже думаю, что сейчас смогу свободно расправить плечи, как его рука, обтянутая белоснежной рубашкой, ложится мне на плечи, увлекая за собой, так что приходится в так папе перебирать ногами. Мы выходим из комнаты, и он начинает описывать, как хорошо готовит фирменную итальянскую пасту с томатным соусом, чесноком и, конечно же, сыром. — Пап, — усмехаюсь и заправляю тёмные пряди за уши смотря себе под ноги, когда мы спускаемся по лестнице вниз. Она слишком узкая и по ней неудобно идти вдвоём, но папа и не собирается меня отпускать. — Я лучше обойдусь простым салатом. — Приехала в Италию и собралась питаться одними салатами? — усмехается, и в его усмешке хорошо слышна ирония. Я готова поспорить на что угодно, что сейчас он еле сдерживается, чтобы не упомянуть про маму, по вине которой, как он считает, я «почти ничего» не ем. Не ем-то почти ничего, а вот фигура оставляет желать лучшего. — Не смеши меня, — наконец, отпускает мои плечи, когда мы заходим на светлую кухню. Весь гарнитур здесь выполнен в белом цвете, и я удивлена, что папе удаётся сохранять всё в чистоте. Хотя, может, он просто прибрался перед моим приездом, а обычно здесь царит хаос. — Салат я, конечно, приготовлю, но пасту ты тоже попробуешь, — говорит твёрдо, не сомневаясь в своих словах, и двигается к высокой столешнице, на которой оставил два бумажных пакета из продуктового магазина, доверху заполненные едой. Наблюдаю, ка кон легко раскладывает продукты по местам, а некоторые оставляет лежать на столешнице, видимо, они пригодятся при готовке. Ко мне, всё так же с высунутым языком, побегает Арчи, и я вновь опускаюсь на колени, начиная часть ему за ухом. Пёс от удовольствия закатывает большие карие глаза-бусинки и тяжело садится на чистый паркет. — Он скучал по тебе, — папа смотрит на нас с улыбкой, будто мы оба его дети, и я несколько раз поднимаю на него взгляд, и уголки губ медленно, но ползут вверх. — И я по нему, — отвечаю негромко, почти шёпотом, но, кажется, папа слышит. Сглатываю, вовсе усаживаюсь на полу в позе лотоса и начинаю уже обеими руками гладить счастливого пса.

***

— Из-за своих репетиций ты постоянно опаздываешь на ужин. Его мать, красивая темноволосая женщина, облачённая в чёрный комбинезон, полностью скрывающий красивые длинные ноги и изящные худые руки, со стуком, что говорит о её раздражении и злости, ставит перед сыном тарелку с запечённой рыбой и кучей различных овощей, на которые Дилан уже смотрит с отвращением. — Мам, ну ты же знаешь, это всё ради конкурса, — говорит, объясняет это уже в который раз, но всё без толку. Всё равно Дилан каждый день выслушивает упрёки за опоздания, у парня уже создалось ощущение, что он бьётся о неприступную стену непонимания, с каждым разом набивая всё больше и больше синяков. — Ты б лучше так об учёбе беспокоился, как о конкурсе, — говорит его отец, очерчивая вилкой круг в воздухе. У него такие же, как у Дилана, тёмные волосы, так же постоянно лезущие в сторону, но вот глаза имеют светлый голубой цвет, вступая в резкий контраст со жгучим карим цветом глаз младшего О’Брайена, который тот унаследовал от матери. — Пап, — шумно всасывает воздух, закатывая глаза. Он раздражён и не пытается скрыть это. Легко стучит вилкой по столу. Надоело. Как же ему надоело то, что они даже вслушаться в его слова не хотят. Даже хотя бы о малейшем понимании Дилан и думать забыл. — Дилан, — женщина, вновь подошедшая к столу, морщит красивый нос, как бы безмолвно говоря сыну: не начинай. По правде говоря, ему же лучше будет, если сейчас промолчит и не начнёт разводить скандал. В данный момент это никому не нужно, тем более, понедельник выдался тяжёлым. Миссис О’Брайен, лёгкая, изящная, садится на своё место, по правую руку от мужа, что сидит во главе стола, и кладёт на колени светлую салфетку, затем беря в руки вилку. — Твой отец прав, — кивает, когда муж наливает ей в бокал красное вино. — Насколько мне известно, твой средний бал упал в этом семестре, — медленно пережёвывает. — И мне кажется… — Мам, — раздражённо вздыхает и вновь закатывает глаза. –Мой средний бал упал не потому, что вечера я провожу за репетициями, а потому, что наш учитель идиот. — Дилан! — всплёскивает руками, негодующе смотря на сына яркими карими глазами, в которых кипит столько различных эмоций. — Выбирай выражения, прошу тебя, — понижает тон, разглаживая салфетку на своих коленях. — Тем более, ты говоришь про своего учителя. — Что он такого сделал? — ехидно интересуется Марго, его младшая сестра, сидящая справа. Смотрит на старшего брата, крутя вилку в руках. — Поставил тебе двойку за несделанное домашнее задание? — Ха-ха, очень смешно, — Дилан корчит рожицу и отворачивается, возвращаясь к ужину и пытаясь вызвать хотя бы небольшой аппетит, чтобы запихать в себя половину овощей. — Почему Марго успевает и рисовать, и заниматься в группе поддержки, и хорошо учиться? — задаёт ещё один вопрос миссис О’Брайен, излишне пристально смотря на сына. Она и сама-то едва притронулась к содержимому своей тарелки, но потом всё равно будет жаловаться на Дилана, что тот ничего не ест. — Вообще-то, я занимаюсь в футбольной команде, — отвечает, с трудом проглатывая противное брокколи. — Да, — темноволосая женщина кивает, не собираясь отрицать. — Но твои оценки очень далеки от идеала, Дилан, — прожёвывает маленький кусочек рыбы. — Очень. А табель о хорошей успеваемости и рекомендации учителей — прямой путь в лучшие колледжи и университеты. Больше не смотрит на сына, глаза то опущены в тарелку, то смотрят на дочь, то проверяют, как ест её младший сын, тихонько сидящий справа, то встречаются с водянистыми глазами мужа. — Ты и сам должен это понимать, Дилан, — говорит тихо, вновь поднося вилку к губам. Господи. Выдыхает. Тяжело, шумно, будто пытаясь выдохнуть весь мусор, всю паутину мыслей, что уже давно скопилась внутри, но Дилан был бы счастлив, будь всё настолько просто. Просто выдох не помогает, и он медленно, устало облокачивается на спинку стула, но и это не помогает. Разговоры о его светлом будущем уже давно очертели. Дилан не хочет просиживать свою пятую точку в удобном кожаном кресле, занимаясь скучными бумагами и парясь в офисе изо дня в день. Не хочет изучать в колледже математику или физику, да любые точные науки, он просто не расположен к ним. И, вот ирония-то, если твой мозг не получает удовольствие от вечного счёта, решения глупых, никому, если задуматься, не помогающих задачек, если он не впадает в эйфорию от изобилия формул и расчётов перед глазами, то, мой друг, в этом мире тебя будут считать глупым, ничего не соображающим, не заботящимся о своём будущем молодым человеком. С силой стискивает челюсть, да так, что зубы едва слышно заскрежетали. Это же сущий бред! Несвязная, ничем не закреплённая цепочка чьих-то мыслей, которая, почему-то, пришлась по вкусу многим и многим людям. И как же сильно Дилан не согласен с ними. Будь его воля, он бы вышел на какой-нибудь протест, но, если он это сделает, его просто втопчут в грязь, а, в конце концов, это ни к чему даже не приведёт. И это, именно это вызывает клокочущую внутри ярость больше всего. То, что у него в этой ситуации связаны руки.

***

Моим домом была Калифорния. Да-да, та самая солнечная Калифорния из фильмов с кучей пальм, бесконечными чистыми пляжами, волнами, приятно ласкающими ноги на закате, и огромными домами на берегу. Таким был мой дом. С пятничными вечеринками у бассейнов, утренними пробежками у океана, с вечно загорелым телом. Я привыкла по вечерам ужинать с мамой каким-нибудь лёгким салатом, ведь она сильно печётся о фигуре. Мне нравилось обсуждать, как прошёл день, делиться своими эмоциями, и радостными, и грустными. Мне нравилось, как она реагировала на это: всегда легко и беззаботно, даже если мне ситуация казалась невероятно сложной, просто непосильной для решения. Она всегда знала, что сказать, и всегда попадала в самое яблочко, одним словом решая все мои проблемы. Но я не привыкла проводить вечера в компании ноутбука, подперев подбородок коленкой. Не привыкла, что вечером в доме витает аромат томатного соуса домашнего приготовления и чеснока, не привыкла к тому, что доедать ужин мне придётся одной, ведь папе могут вдруг срочно позвонить по работе, и остаток вечера он проведёт в гостиной с кучей бумаг на журнальном столике и фоном работающим телевизором. Тарелка с пастой, и половину которой я не сумела осилить, стоит рядом с ноутбуком, уже, наверное, давно остыв. Холодным белый свет больно бьёт в глаза, и надо бы включить на кухне свет, но мне просто слишком лениво совершать хоть какие-то телодвижения. Лучше уж посижу так. Поправляю тёмные, только высохшие после душа, волосы, когда на экране ноутбука неожиданно, сначала даже заставляя отпрянуть, появляется уведомление о новом звонке в «Скайп». Хватаю наушники и поспешно вставляю их, кидая быстрый взгляд на папу: тот сидит на сером диване спиной ко мне, всё так же сгорбившись над какими-то бумагами. Отличный семейный вечер, как по мне. Вставляю всего один наушник, чтобы услышать, если папа меня позовёт, хотя я не думаю, что в ближайшее время ему понадоблюсь. Нажимаю на зелёную кнопочку, и на экране мгновенно всплывает изображение. Мама — само совершенство — сидит за белоснежным столом в своём офисе, ровно сложив руки перед компьютером. На ней обычный белый топ с небольшим воротом, красивый светлые волосы убраны в аккуратные причёску, не торчит ни один волосок. На знакомом красивом лице нет ни одного изъяна: кожа ровная, гладкая, нейтральный карандаш для губ никуда не исчез, не смылся, а голубые, точно хрусталики, глаза в ободке чёрных-чёрных ресниц смотрят прямо на меня. Мне хочется тут же убежать в комнату и переодеться из растянутой пижамы в красивое платье, аккуратно уложить волосы и сделать красивый, но не сильно яркий, не бросающийся в глаза макияж. Как я делала всегда, когда жила в Калифорнии. Вновь убираю тёмные пряди назад и немного скованно улыбаюсь. — Привет. — Привет, родная. Голос — тёплый, знакомый, родной. Нежная улыбка озаряет мамино лицо, и красивые глаза-хрусталики начинают красиво посверкивать в калифорнийском солнце. У мамы сейчас примерно час дня, то есть время обеда, а она сидит здесь, в затопленной солнцем комнате, и парится от раскаляющей жары, тратя своё время на разговор со мной. Почему-то от этого хочется ещё шире улыбнуться. — Ну, как ты? Как тебе Италия? Тяжело вздыхаю, складывая руки подобно ей и опираюсь на них, закатывая глаза. Мама смеётся — и её смех звоном колокольчиков заполняет не только ту комнату на экране, но и эту, где сижу я. — Ты сама выбрала, — говорит, едва прищурившись. — Знаю, знаю, — на секунду опускаю глаза, поджимая губы. — Комната хоть в приличном состоянии? — задаёт новый вопрос. — Её не превратили в студию сумасшедшего? — Мам! — на этот раз смеюсь я, и женщина улыбается. Я так жалею, что совсем не похожа на неё — такой красивой могла бы быть. — Нет, всё в порядке. Она такая же, какой и была. — Что ж, уже хорошо, — она одобрительно кивает и подносит к губам бутылку воды, делая глоток. — Ты-то как? — спрашиваю тихо, исподлобья смотря на то, как мама закручивает крышку бутылки. — Я? — спрашивает удивлённо, поднимая на меня взгляд. Знаю, ей непривычно, мы почти никогда не разговаривали о ней, всё обо мне и обо мне. Обсуждали только мои проблемы, только для них находили подходящие решения. И, почему-то понимая это только сейчас, мне становится жутко стыдно. — Всё хорошо. — Меня тут уже пытаются откормить пастой, — говорю ещё тише, боясь, как бы папа не услышал. — Так что, если через два месяца я приеду колобком… Мама смеётся, и её смех заставляет улыбаться меня. Смотрю на красивую, белоснежную улыбку, что радовала меня изо дня в день, и мне кажется просто диким тот факт, что ближайшие два месяца, а может, и больше, я буду видеть её крайне редко, ведь не всегда найдётся время, чтобы просто вот так поговорить. — Ничего, мы с тебя всё скинем, — улыбается в камеру. — Ты только не забрасывай чирлидинг! — Не заброшу, — обещаю ей, кивая и улыбаюсь. Знаю, как ей нравятся все эти девочки в одинаковых костюмах и выполняющие прыжки вперемешку с сальто, так что продолжу заниматься этим и здесь. В Калифорнии я была капитаном. У мамы звонит телефон, и она кидает на него взгляд, что тут же становится серьёзным: светлые брови сводятся ближе к переносице, а лучезарная улыбка пропадет с лица. — Милая, прости, но… — Тебе пора, — заканчиваю за неё и киваю, поджимая губы, но, наталкиваясь на растерянный взгляд, что поначалу ставит в тупик, заново растягиваю их в улыбку. — Всё в порядке. Поговорим завтра. — Точно? — во взгляде полно неуверенности и сожаления, что всё вот так скомкалось, но я несколько раз киваю, пытаюсь быть как можно более убедительной. — Да, мам, — понимаю, что она мне не верит (и правильно делает), и натягиваю одну из самых широких улыбок, которым она-то меня и учила. — Иди. Я напишу утром. Она мнётся. Вижу, что ей неловко вот так обрывать разговор, бросать меня, но и на звонок ответить надо, во время перерыва по пустякам не звонят. Поэтому ещё раз подгоняю её, наверное, вынуждая сказать следующее: — Прости меня, родная, — она одной рукой, которую обвивает красивый золотой браслет, осторожно берётся за компьютер, как будто это поможет ей быть ближе со мной. Эх, если бы. — Я обязательно напишу тебе, хорошо? Киваю, стараясь не убирать улыбку, но всё же чувствую, как она сходит на «нет». — Я люблю тебя, — улыбается, а телефон в её руке уже разрывается от звонков и сообщений. Из-за меня она медлит, так что тороплюсь побыстрее закончить разговор. — И я тебя, — поспешно улыбаюсь, и мама первая отключается. Пару секунд смотрю на заставку своего ноутбука, крутя пальцами один наушник, и не сразу замечаю, что возле стула начал крутиться Арчи. Улыбаюсь, чувствуя, как предательски горят глаза, и наклоняюсь, делая ошибку — шмыгая носом. — Хэй, — тут же заговариваю, убеждая себя, что папа этого не слышал. Ещё не хватало, чтобы он видел, как я плачу в первый день пребывания здесь. Решит же, что из-за него. — Хороший мальчик, — начинаю чесать пса за ушами, но тот, будто чувствуя, с тревогой в глазах-бусинках вглядывается в моё лицо. — Всё хорошо, — останавливаю руки и своим лбом прикладываюсь ко лбу Арчи, шепча. — Всё будет хорошо.