Невозможный

Он не был создан для мирного и беспроблемного существования, нет. Ни одна звезда в небе, ни один гороскоп, ни один пророк не обещали ему тихой семейной жизни с любимой женой и парой детишек, нет, это все не для него. Даже после сотен опасностей за спиной, после тысяч приключений. Изобретения, рисунки, планы — это его жизнь, не люди. Не их общество, не чувства к ним, и не их чувства к нему. Удивительно ли, что им не суждено было быть вместе? Удивительно ли, что пламя их угасло? Ничуть, о, ничуть. Милая и страстная Лукреция ушла. Куда? Он не спросил. Ушла, и он знал почему. И не стал держать. Чувства — второстепенное. Чувства — не самое важное. Да Винчи надеялся, возможно, в глубине души, что мужчина — этот мужчина — что был с ним едва ли не единым целым, что прижимался так сильно и с жаром шептал на ухо «Лео…» — не полюбит. Никогда и ни за что не полюбит, не привяжется. Что все останется страстью, той, в которой нуждались оба. Что его всхлипы и стоны, что сводящий с ума шепот — это лишь физический огонь, что он потухнет, когда оба, тяжело дыша, опустятся на постель. Но как ударом по сердцу да Винчи безумный шепот графа вперемешку со стонами: «Люблю тебя, artista!.. О, Господи, как же я тебя люблю…» Укус в шею — как будто ядовитый — и художник болезненно зажмурился и стал двигаться резче, грубее, кусал сам столь желанную плоть, беспощадно впиваясь зубами, и полукрик на пике оргазма — достаточный повод на время забыться и отдаться удовольствию. В тяжелом дыхании Лео таился не произнесенный вопрос, он тянул, не хотел спрашивать, но что-то внутри подталкивало, а своей интуиции да Винчи доверял. — Это правда? — вопрос прозвучал как-то излишне прямо, словно с укором. — Не будь дураком, artista, — Джироламо усмехнулся, посмотрев на мужчину. — Тебя невозможно любить, ты и сам знаешь, это слишком глупо. И безнадежно, — граф облизнул губы. — Рад, что ты понимаешь это, — изобретатель выдохнул и уже спокойно придвинулся к Риарио, однако его ладонь не позволила губам коснуться губ. — Не наглей, художник, — возразил Джироламо с усмешкой, однако, оказавшись в цепкой хватке Леонардо, был вынужден принять этот настойчивый поцелуй. — Ты сволочь, да Винчи, — прошептал граф в чужие губы и горячо выдохнул. — Ты знал это с самого начала, — усмехнувшись, флорентиец медленно начал опускаться вниз. — И зачем я только… Черт, Лео, сто… А-ах! Да Винчи!.. Этими губами Леонардо мог не только задавать жестокие вопросы и дерзко целовать — он многое умел — умел хорошо — и Риарио, пытающийся сдержать собственные стоны одной рукой, а второй путающий волосы художника — прекрасно это осознавал. Осознавал он и то, что ложь спасает многое, порой. И позволяет увидеть многое. Главное лишь то, чтобы увиденное не оказалось обманом зрения.