Невозможный

Голос да Винчи мягок, хотя и не лишен доли присущего ему коварства, самодовольной насмешки над… Надо всем, над чем можно и тем более нельзя смеяться. В каждом его слове, в каждом прикосновении и выдохе — искра, которая рано или поздно может стать причиной большого пожара, и не факт, далеко не факт, что пламя останется лишь в душе или в сердце его любовника, нет. Огонь всегда найдет выход, тем более из такого человека, как Риарио, для чьей вспышки достаточно неосторожной искры. Для чьего моментального возгорания порой хватает умелой ласки. В голосе Леонардо — вечный огонь, в его крови — самые горячие языки пламени, самые опасные, и прорываться к ним — безумство, принадлежащее битве, но не постели. В постели довольно касаний, близости тел, чтобы это тепло, это обжигающее тепло передалось графу, чтобы он смог разделить чужой жар, чтобы смог заразиться им как чумой или проказой, чтобы загорелся, а после всего лег медленно остывающим пеплом, не думающим, не ждущим, но неизменно нужным и любимым. Хотя, когда речь идет о да Винчи, о любимом еще стоит поспорить. Джироламо помнил первое время, самое начало, истоки их безумной, богомерзкой жажды, страсти, любви — ее ли? — помнил смутно, но были слова, которые графу никогда уже не позабыть, потому что они правдивы, потому что он чувствовал это, и шепот художника вновь звучал в голове и слышался в реальности: — Расслабься, мы горим, — и в этих словах слишком много всего и в тоже время нет ничего. В этих словах истина, в них то, что отрицать не получится. Нужно лишь подчиниться, поддаться, ведь жар уже давно разливался в теле папского племянника. Нужно расслабиться, ведь в этом пламени — сама жизнь, а не адская кара. Пока горишь — будь спокоен. Голос Леонардо всегда мягок, всегда вкрадчив. Но в его глазах Риарио больше не видел огня. В его прикосновениях он его не чувствовал, поскольку их не было. Дотронуться бы до сердца, до этой безумной души, но дверь заперта. Огня отныне нет, огонь погас. Что же делать? В глазах Джироламо застыл вопрос, на который в одиночку ему ответа не найти, а его любовник, его возлюбленный смотрел отрешенно, смотрел пусто, ему нечего сказать и нечем оправдаться. Лишь потом, спустя время, спустя недели, Риарио увидит причину, Риарио предпочтет закрыть глаза и сжать зубы, а затем чуть нервно улыбнуться в лицо — без столь привычного для таких ситуаций откровенного пожелания чего-нибудь неприятного, без злобы, но с плохо скрытой обидой. И Леонардо в эти минуты, в минуты, когда Лукреция в его объятиях, жалась к его груди, такая теплая и любимая им, не мог скрыть страх. Не мог искоренить из глаз испуг. Но Джироламо лишь покачал головой, лишь улыбнулся чуть нервно, но печально. — Расслабься, artista, мы по-прежнему горим, — в хриплом шепоте графа недосказанность, в нем правда, но болезненная. Горим, но разным пламенем.