Реанимация

      Просыпаться было чудовищно больно. Он проклинал себя, маму, Москву, дороги, ливни, а уже спустя секунду не мог думать ни о чем кроме боли.        — Как будто каток проехал, — сказал он вслух.        — Не каток, но вы почти угадали, — сверху раздался приятный женский голос. Лёха подметил незнакомый говор и резко открыл глаза — свет обжег его, телу стало жарко, и пальцы задрожали.        — Можно мне попить? — это было уже лучше, чем просто думать о боли.        — Конечно, — женщина достала из пространства слева от Лёхи бокал с водой, сунула туда соломинку и протянула ему. Оказалось, что он лежит только наполовину.       Вода прокатилась внутрь ледяным потоком, Лёха понял, что его вот-вот стошнит, но сдержался — не хотел терять лицо перед столичной штучкой. С красивым макияжем, улыбающаяся, она была больше похожа на порно-актрису, чем на реальную медсестру. Он даже покрутил головой, чтобы убедиться, что поблизости нет камеры.        — Станислав Валерьевич обрадуется, что вы проснулись, — зачем-то сказала медсестра.       Лёха с трудом поверил, что кому-то в Москве есть дело до его пробуждения. Последнее связное воспоминание было слишком позорным. Высотка, непонятные новые жильцы, крах всех надежд и планов. Что он потом сделал? Натянул капюшон поглубже и пошел в дождь, как в фильме. И напился — конечно, напился.        — Кто такой Станислав Валерьевич? — спросил он у медсестры, хотя по-настоящему его волновало, как он ухитрился оказаться в больнице.        — Ну… — она почему-то замялась.        — Я один день в Москве, — сказал Лёха, — и не успел еще ни с кем познакомиться. Вас вот как зовут?        — Вика, — окончательно растерялась медсестра.        — Меня Лёха зовут, — он протянул ей руку по старой дворовой привычке.        — Я пойду Станислава Валерьевича позову, — пробормотала Вика и руки не подала.       Лёха мысленно вернулся к капюшону и дождю. Ему было жаль себя, так сильно, что лучше всего было запихнуть в уши музон, включить на полную и тащиться вдаль сквозь потоки дождя, ожидая, пока с неба раздастся грохот и его поглотят титры.        — Доброго дня, — на пороге палаты вместо Вики образовался мужчина.       «Москвич», — подумал Лёха. Столичность проявлялась в прическе, аккуратной бородке, даже в уверенной позе — словом, во всем облике незнакомца. На вокзале, где Лёха поел шаурму, прежде чем идти к родне, такие «столичные» выходили из вагонов первого класса. Кожаные сумки, очки в яркой оправе, пальто как в фильмах о Джеймсе Бонде — все причитающееся. Лёха как будто попал обратно на вокзал, даже вкус шаурмы почувствовал.        — Вы себя хорошо чувствуете? — поинтересовался москвич.       Лёха не ответил, и его стошнило.        — Не страшно, — незнакомец подошел, протянул полотенце, скатал простыню, тут же нашел где-то новую и заново накрыл Лёху.       «Доктор, что ли?» — пробежало в голове, но она начала кружиться.        — Я вас вчера сбил, — ни с того ни с сего заявил москвич. Лёхе было бы удобно, если бы он отошел подальше, желательно в проход, где их разделяла целая вечность длинною в сутки, которые он не помнил. Но москвич застыл прямо у койки и сверлил теперь Лёху внимательным взглядом сквозь очки. По синякам под глазами Лёха понял, что москвич не врет — такое страшное похмелье могло быть только у человека, который вчера сбил кого-то.        — Спасибо, — невпопад ответил Лёха.       Москвич рассмеялся, но терпеть его возле себя все равно было невыносимо, потому что Лёху опять начало мутить.        — Вика, иди сюда, укладывай его, — скомандовал москвич, развернувшись к выходу.       Пришла медсестра, вдвоем они опустили изголовье кровати, и у Лёхи перестала кружиться голова. Тошнить перестало тоже, и он хотел уже пуститься в расспросы, но москвич подкрутил что-то в капельнице, которая, оказывается, была подключена к Лёхе, поэтому тут же захотелось спать, и он опять вернулся в бесконечный дождь и титры, ползущие сверху вниз яркими буквами: красными, желтыми, зелеными…

***

       — Заснул, — резюмировал Стас, глядя на сбитого Алексея Петренко из славного провинциального городка, где Стас однажды выступал на местечковой конференции, чтобы получить публикацию для резюме. Из городка, где жил Алексей Петренко, Стас вынес только одно правило: использовать Тиндер в провинции — опасно для рассудка. С большим трудом он вылетел из номера и ночевал прямо на вокзале, вспоминая отвратительный привкус чего-то молочного в сочетании с семечками.       Воспоминание пронеслось в голове одним монолитом.        — С вами все в порядке? — спросила участливая Вика. В первый год работы со Стасом она строила глазки и далеко идущие планы, поэтому одна из немногих знала, что он — гей, и при необходимости ходила на важные мероприятия. Нина Валерьевна души в ней не чаяла и мечтала узнать дату свадьбы, но Стас не спешил устраивать приемной матери сердечный приступ, так что они откладывали торжество все дальше и дальше.        — Вспомнил кое-что, — признался Стас.        — Хочешь, я к тебе приеду? — когда она говорила о личном, а вокруг никого не было, она всегда говорила «ты» и ни разу не ошиблась на людях, за что Стас был ей отдельно благодарен. Тыканье при подчиненных и пациентах он ненавидел.        — Не надо, — поспешно ответил Стас, — я в норме. Вчера с Витей сходили в один клуб, потусовались.        — О! — обрадовалась Вика. Стас заметил, что у нее отлегло от сердца. В такие минуты он начинал верить, что дружба между мужчиной и женщиной возможна. Хотя бы при условии, что один из них — гей.        — Да, — он решил поддержать разговор, — Жанна его опять пилит.        — Это новая, что ли? — удивилась Вика. Она потянула Стаса к выходу, и они оставили Алексея Петренко из города с семечками отдыхать в одиночестве. Палату для него выбила Нина Валерьевна.        — Новая, старая — не знаю, — ответил Стас. Они шли по коридору, здоровались с коллегами. Кое-кто останавливался и хлопал Стаса по плечу в знак одобрения и сочувствия.        — Когда он уже женится?        — Когда кто-нибудь залетит, тогда и женится, — фыркнул Стас.        — Кто залетит? — Стас замер. Позади них все это время шла, а теперь стояла Нина Валерьевна.        — Мам, я про одного друга, — начал врать Стас.        — Ладно заливать-то, — улыбнулась Нина Валерьевна. — Сама уже не верю, что он образумится. Добрая, умная, готовит ему, чего еще надо?        — Я, наверное, пойду? — в присутствии Нины Валерьевны Вике становилось неуютно. Врать она не любила, и не врала никогда, за исключением их со Стасом выдуманных отношений.        — Иди, солнышко, иди, — закивала Нина Валерьевна. — Пойдем, Стас, я тебе кое-что приготовила.       Ожидая подвоха, Стас пошел следом за мамой в ординаторскую, где у Нины Валерьевны был свой неприкосновенный угол. Она хранила там немногочисленные теплые вещи на случай, когда в неурочный час отключали отопление, а еще бесконечные чаи, приносимые благодарными пациентами. Чаи уходили на родственников и друзей, ожидающих в коридоре. Этот естественный обмен чаем в свое время заворожил Стаса сильнее атласа анатомии. Люди приходили, чтобы спасти кого-нибудь, оставляли в знак благодарности чай, а потом этот же «счастливый» чай уходил для тех, кто ждал участи своих близких. Нина Валерьевна разливала удачу по пластиковым стаканчикам.        — Вот, смотри что принесли, — похвасталась она, доставая из холодильника баночку с черной грязью. — Пуэр, тридцать лет. Бери, будешь на дежурстве пить.        — Мам, ты же знаешь, я чай не особо люблю, — начал отпираться Стас.        — Ты вчера напился? — в упор спросила она.       Стас попытался изобразить недоумение, но Нина Валерьевна слишком хорошо разбиралась в людях. Научилась еще в детском доме, а потом наблюдала за драмами каждый день в застенках больницы.        — Вот, попей чаю. Нервы успокоит, и взбодришься, на тебе лица нет, — сказала она.        — Спасибо, — он взял баночку и стал прикидывать, кому бы можно было передарить ее. Тридцатилетний пуэр даже в его не искушенном чаями сознанием выглядел загадочным дивом. Наверное, дорогой, собака, выбрасывать жаль. Вике, что ли, отдать?        — Выпей сначала, потом будешь спасибо говорить, — заявила Нина Валерьевна. — И вот еще что, — она достала из выдвижного ящика конверт.        — Мам, ты что? — возмутился Стас. Денег у мамы он не брал с тех пор, как уехал из ее квартиры.        — Погоди отпираться, — возразила она. — Мне их дали хорошие люди. Не взятка, ничего такого. Умерла одна женщина, хорошая, добрая, остался у нее сиротка. Родственники приехали, попросили меня присмотреть за ним, всего-то и ушла пара часов. Деньги я брать не хотела, но они через других передали. Тут много, Стасик, я не возьму. Отдай этому своему…        — Кому? — ужаснулся Стас. Неужели, знает? Знает, что он — гей? Хочет деньгами откупиться?        — Да Алексею этому, — Нина Валерьевна прижала конверт к его груди. Стас вспомнил, как свистели колеса, вцепился в конверт и замер. Дать денег сбитому? Да он тогда точно пойдет к ментам. Или не пойдет? Провинция, не знает в Москве ни шиша. Вика сказала, первый день тут. Нужны ему проблемы? Нет. Получит деньги — вернется в свой Урюпинск, будет дальше грызть семечки, запивая парным молочком.        — Ладно, — сказал Стас. — Спасибо.        — Я не для тебя, — возразила Нина Валерьевна. — На дорогу от хорошей жизни не выходят.       Слова ее впечатались в сознание Стаса. Голова снова заболела, вернулась тошнота. Безликий Алексей Петренко всплыл в памяти неясной фигурой, размытой дождем. Зачем он вышел на дорогу? Хотел покончить с собой? Или у них, в Урюпинске, принято бродить по шоссе? Говорит связно, на отсталого не похож.       Пока шла смена, он дважды отправлял Вику проверить, все ли в порядке у Петренко. Ждал, нервно перекладывая конверт с места на место. Проверками его не пугали, но держать в кабинете столько зелени он не привык. Чужая благодарность явно была запредельной, особенно учитывая рассказ мамы, и на такие деньги бедный Алексей вполне мог начать новую жизнь. С покупки недорогой квартиры, например.        — Очнулся, — шепотом сказала Вика, когда стрелка на часах пододвигалась к одиннадцати. Стасу нужно было скоро сдавать смену, но он все равно пошел, убрав конверт в карман халата.       Алексей лежал с приподнятым изголовьем, сам держал в руках стаканчик и пил из него воду, шумно втягивая остатки со дна. Немного опухшее днем лицо пришло в норму, и пациент больше не напоминал жертву атаки пчел. Рассеянный взгляд его наткнулся на Стаса, он кивнул, узнавая врача, и даже улыбнулся.        — Вспомнил, — радостно сказал пациент, — вы меня сбили.        — Да, — нервно улыбнулся в ответ Стас, — было дело. Не разглядел тебя, ты уж извини.        — Я сам виноват, — сказал Алексей, — шел с наушниками, еще капюшон натянул. Ливень же был, да?        — Да, — подтвердил Стас. — Я со смены ехал. Вот, вернулся, подбросил тебя.       Алексей опять рассмеялся, и у Стаса отлегло от сердца. Довольный, все понял, обиды не держит, винит себя. Еще и наушники надевал, а в суматохе Стас их даже не заметил!        — Как думаете, я скоро отсюда? — спросил Алексей.        — Сейчас сложно сказать, — Стас пожал плечами. — У тебя переломы. Не серьезные, но раз уж тебя сбил я, неделю тут проваляешься точно.        — Ладно, — согласился Алексей, — можно я маме тогда позвоню? Я обещал ей, что позвоню, как схожу к бабке.        — Позвонить? — спохватился Стас. Конечно, куда там позвонить, только паспорт и нашли, никто не удосужился узнать, с кем связаться. Решили, что Алексей Петренко «висит» на Стасе, и никаких ближайших родственников уведомлять не надо.       Стас вытащил из кармана брюк мобильный, снял блокировку, открыл меню набора номера и протянул пациенту.        — Ого, спасибо, — Алексей взял мобильный, ловко набрал номер по памяти и нажал дозвон.       Очень долго никто не брал трубку. Стас хотел уже выйти, чтобы не мешать, но Алексей жестом остановил его, мол, много времени не понадобится.        — Мам? — голос Алексея стал тихим и вкрадчивым, как будто он звонил не маме, а попал в клетку с тигром и теперь пытался не быть съеденным. — Мам, у меня все хорошо.       Стас почувствовал, как глаза поползли на лоб. После недавней пьянки воображение у него подбрасывало картинки с большим энтузиазмом, так что он даже провел по лбу ладонью — мало ли, действительно ползут?        — Да, отлично все. Да, поговорили. Очень хорошие люди, ага. Я тут пока перекантуюсь у них. Ну, все, давай. Целую.       Алексей нажал на сброс и протянул мобильный Стасу.        — Не хочу, чтобы она волновалась, — ответил он на невысказанный вопрос.        — Ладно, — ответил Стас. Хуже не придумаешь — лезть в чужую жизнь. Он и сам недавно расписывал Нине Валерьевне, как они здорово сходили с Викой в кино на новый фильм.       Деньги так и остались в кармане. Стас пошел по коридору, размышляя о том, как часто врал Нине Валерьевне. Про то, что гей, про Вику, про друзей в меде, про черт знает что еще. Потом вспомнил про Кирилла — она тоже врала ему иногда. Так проще было сохранить хорошие отношения. Может, этого Виктору и не хватает? Или, наоборот, слишком много врет ей? Про клуб не рассказывает. Сводил бы туда разок, может, все бы у них изменилось. По дороге домой он поглядывал на бардачок, где валялся конверт от Нины Валерьевны. Как вручить его Алексею, он так и не придумал, и у него оставалась неделя на все про все. Возле злосчастного участка шоссе он притормозил и посмотрел, откуда шел в наушниках с надвинутым на глаза капюшоне его провинциальный пациент. Высотка, так и есть, ехал к бабке. Сколько их таких каждый год приезжает? Сотни? Тысячи? Заваливаются в нерезиновую, а потом бродят по шоссе, а честные столичные врачи оказываются на скамье подсудимых.        — Хорошо еще добрый оказался, — процедил он сквозь зубы.

***

      Лежать в больнице оказалось интересно. На третий день Лёхе принесли его вещи, он достал старенький смартфончик, нашел бесплатный выход в Сеть и стал копаться в столичных развлечениях. Искал выставки, парки, планировал, куда двинет, когда выпишется.       Москва превратилась из далекой мечты в реальность. Лёха быстро определился, как жить дальше. Найдет работенку потяжелее, но с оплатой. Будет грузчиком или приклеится в бригаду помощником. Хоть в Макдональдс — работы Лёха никогда не боялся. Было бы ради чего, а вкалывать можно целые сутки. Вот, спросить хоть, не нужны ли в больницу санитары. Надо будет пройти курсы — так он пройдет. Возьмет небольшой кредит, получит корочку, а дальше будет помогать спасать жизни. Чем не цель?       Самое плохое, что могло случиться с ним, уже случилось, так он думал, лежа на больничной койке. В первый же день сбила машина, так чего теперь бояться? Паровоза? Самолета? В шахту метро нарочно не прыгать — и все будет пучком.       Каждый день улыбающаяся Вика или ее сменщица Танечка приносили питательный завтрак, обед и даже немного перекусить перед сном. Лёха так привык в N-ске к бутербродам и лапше быстрого приготовления, что больничная еда показалась праздником. Не надо думать, где достать денег на вечер. Лежи и ешь — мечта!       Дошло до того, что перед выпиской Танечка испекла Лёхе пирог с диетической куриной начинкой, и они проболтали до глубокой ночи. Лёха травил байки о провинциальной жизни, Танечка смеялась все громче, и когда мысленные часы Лёхи достигли двенадцати, она так разошлась, что оставила ему свой номер телефона.       Утром Лёха собрался идти покорять столицу во второй раз. Настроение у него было преотличнейшее, рюкзак с вещами потяжелел от надаренной напоследок еды, и он представлял себе, как устроится на тепленькое местечко. У стойки регистрации его ждал Станислав Валерьевич: в белом халате, с аккуратным бейджем. Лёха пошел прямо к врачу, чтобы на прощание пожать ему руку.        — Спасибо вам, — с чувством сказал он, широко улыбаясь.       Станислав Валерьевич пожал руку вяло, и вблизи казался измотанным. Лёха решил, что он с ночной смены. В свободной руке Станислав Валерьевич сжимал свернутый до размеров небольшого кирпича пластиковый пакет.        — На, это тебе.       Лёха не сразу сообразил, кому «тебе», но потом взял кирпич в пакете и стал разворачивать. Где-то в Сети он читал, что хорошие манеры — это когда сразу разворачиваешь подарок.        — Стой-стой! — возмутился Станислав Валерьевич. — Дома откроешь.        — Дома? — удивился Лёха. — Так я пока не знаю, где дом-то.       Станислав Валерьевич уставился на него изумленно:        — Как не знаешь? Ты разве не домой едешь?        — Нет, какой там домой, — отмахнулся Лёха. — Я пока лежал анкетки кое-где заполнил, сейчас поеду говорить.        — О чем? — Станислав Валерьевич все никак не мог сообразить.        — О работе, — охотно ответил Лёха. — Работать я буду, найду комнату, сниму.       Станислав Валерьевич ловко выхватил из рук Лёхи подаренный кирпич и спрятал за спину.        — Через час у меня смена заканчивается, я тебя отвезу к себе домой, — сказал он. — Посиди у моей мамы, в ординаторской, у нее удобное кресло. Идет?        — К вам домой? — удивился Лёха. — Ну что вы, Станислав Валерьевич, я вам там мешаться буду. Не переживайте, у меня все схвачено!       Станислав Валерьевич явно ему не поверил — протащил за руку по коридору и оставил на попечение Нине Валерьевне. Лёха тут же удивился, что у них одинаковое отчество. Удивился он по привычке вслух, и Нина Валерьевна целый час рассказывала ему за кружкой вкусного чая, открыв клубничное варенье, как так вышло, что у нее с сыном одинаковое отчество. Лёха узнал про детский дом, про жизнь в Союзе, про Артек, счастливое лето и отвратительных вшей, которых можно было искоренить только обривая детей. Он представил себе эту тяжелую и очень романтичную жизнь и даже начал вздыхать, когда Станислав Валерьевич вернулся и забрал его из ординаторской.       Конечно, у него была машина, и в ней Лёха тут же почувствовал себя уверенно. Уже когда они выехали на большую дорогу, он понял, что это — та самая машина, из-за которой у него треснуло несколько ребер. Врачи называли это жутким словом «перелом», но на деле снимки показывали легкие трещинки. Лёха даже сказал им, что у них в городе с таким бы в школу отправили, но никто не оценил шутку.       Ехали в тишине. Навороченная звуковая система, которую Лёха оценивал в «несколько косарей», простаивала без дела, а столичные пробки так и не позволили ему оценить скоростные возможности машины. Зато он вертел головой по сторонам и старался запомнить улицы. Сбивался, начинал снова, опять сбивался, испытывая при этом невероятный восторг. Он в столице! Он катит по пятиполосной дороге на иномарке! Он — самый крутой на свете, и круче него только Курт Кобейн, но круче Курта вообще быть нельзя, так что черт с ним.        — Ты по жизни чем занимаешься? — неожиданно спросил водитель. Лёха обернулся к нему, увидел сосредоточенное, почти злое лицо, и сник. Да, с таким жить — удавишься. Может, он хотя бы выпить любит? Там разговорится, подружатся. Иначе надо валить.        — Да я по мелочи, — ответил он в качестве компромисса между «ничем» и «я в поиске».        — Служил? — Станислав Валерьевич явно был из тех людей, что брали быка за рога.        — Не, мне по здоровью нельзя, — ответил Лёха.        — По здоровью? — заинтересовался Станислав Валерьевич, и Лёха тут же вспомнил, что перед ним московский врач — такого хрен проймешь рассказами про плоскостопие.        — Ну там с почками что-то, — сказал Лёха, надеясь, что почки Станислав Валерьевич плохо изучал в институте.        — Да нормальные у тебя почки, — тут же возразил врач.        — Ну что вы, в самом деле, — разозлился Лёха. — Мать денег дала, вот и не служил.        — Ты один у нее? — спросил Станислав Валерьевич.        — Один, — согласился Лёха.       Станислав Валерьевич многозначительно кивнул и вроде бы подобрел.        — Почему уехал? — спросил он спустя некоторое время. Лёха опять успел погрузиться в мечты о столичной жизни.        — Да че там делать-то, — сказал Лёха. — Каждый день одно и тоже, все спились давно, а тут родственники у нас были, я подумал к ним заехать.        — Ты веком ошибся, Лёша, — Станислав Валерьевич улыбнулся. Лёха тоже улыбнулся — вроде бы над ним пошутили, а вроде бы не зло, а очень точно. Да, с веком он промахнулся. Двадцать лет назад еще могло выгореть, пятьдесят лет назад — точно бы выгорело, а теперь-то что. Все давно поделили, и квартиры, и даже дачные участки. Была мечта — красивая, можно было ради нее еще попотеть на работе, а теперь нет — ну и черт с ней.        — Нина Валерьевна мне сказала, вы москвич, — Лёха решил сползти со скользкой темы. Болтать он любил, и хотя высокий статус собеседника сбивал его с толку, подыскать нужную тему труда не составило.        — Да, мама же в московских детских домах нас искала, — ответил Станислав Валерьевич.        — А сколько «вас» всего? — заинтересовался Лёха. — Вы вместе живете?       Он не рассчитывал, что врач разговорится, но тема оказалась подходящей. До самого конца их долгого путешествия по пробкам Станислав Валерьевич рассказывал о своей семье. Больше всего — о маме. Как она в первый раз приехала в его детдом, познакомилась с ним, как играла с ним в прятки и носила сушки. Много — целый пакет за раз. Знала, что ему придется почти все отдать остальным. И все равно носила. Потом стала договариваться об опеке, дважды брала в зоопарк — они смотрели на жирафов и слона, Станислав Валерьевич потом долго не мог объяснить остальным, какие они большие. У Нины Валерьевны уже жило два мальчика, и третьего ей давать не хотели, но она прошла все проверки, и спустя четырнадцать долгих месяцев они стали жить в квартире Нины Валерьевны. Витя все ему объяснил, а Костик долго подшучивал.        — И тут Витя подходит… — Станислав Валерьевич уже парковался, и Лёха ожидал завершения смешной истории, но врач замолчал на полуслове. Взгляд его вперился в машину по соседству: — И тут Витя подходит… — зачем-то повторил он. — Выходим.       Лёха с радостью выпрыгнул из машины и стал разминать ноги, а Станислав Валерьевич обошел соседнюю машину и стал стучать в лобовое стекло. Лёха решил, что водитель занял чужое место, а потом водитель вышел, и они со Станиславом Валерьевичем обменялись рукопожатиями.        — Это — Витя, это — Лёша, знакомьтесь. И объясни мне, почему ты здесь торчишь.        — Можно сначала в квартиру зайдем? — попросил «Витя», и когда они зашли в лифт, до Лёхи донесся знакомый запах алкоголя.        — Жанна опять? — спросил Станислав Валерьевич.        — Потом, — снова попросил Витя. Лёха никак не мог заставить себя его так звать, и решил, что будет звать его Виктором Валерьевичем. Если когда-нибудь решится — вид у «Вити» был как у депутата из новостей.        — Вить, я Лёше обещал, что он заночует, так что ты на пол, раз такое дело, — предупредил Станислав Валерьевич, хотя по его тону Лёха без труда разобрал, что и он видит в брате столичного депутата. Попробуй такого уложи на пол.        — Нет-нет, что вы, я на пол лягу, — тут же вызвался он.        — Еще чего, — разозлился Виктор Валерьевич. — Из больницы на пол! Нет, я сам виноват, свалился, как снег на голову. Стасик, а ты не мог пониже поселиться? Мы час уже поднимаемся.       Поднимались они действительно долго — лифт плыл вверх, еле слышно. Лёхе даже показалось, что они взлетели. Когда полет прервался, зазвенело в ушах. Они вывалились из кабинки и прошли к красивой двери. Да, вот так и должны жить в Москве, в красивых квартирах. Приезжаешь — укладывают переночевать, и жизнь налаживается.        — Кто хочет борщ? Позавчерашний! — первым делом крикнул из кухни Станислав Валерьевич. Лёха очень хотел борщ, но еще больше хотел узнать, готовил ли этот борщ крутой столичный врач. Неужели еще и готовит?        — Я есть не буду, — объявил Виктор Валерьевич, с трудом стягивая обувь. Лёха растерянно смотрел на него. Помочь? Или лучше не лезть?        — Я буду пить! — радостно объявил «депутат», задорно подмигнул Лёхе и потащился на кухню. Из кармана у него торчала початая бутылка.       Внутри оказался виски, рекламу которого Лёха несколько раз видел в «Максиме». Станислав Валерьевич запретил ему притрагиваться к алкоголю, но слишком устал после смены, поэтому быстро ушел спать, и Лёхе достался полный бокал сказочной жидкости.       Пока Виктор Валерьевич — «Витек» после третьего стакана — последовательно напивался, Лёха не спеша дегустировал то, о чем «потом можно будет рассказать».        — И пилит, и пилит, и пилит, и пилит, — монотонно бубнил Витек, хлопая ладонью по столу. — Я ей говорю, че ж тебе надо от меня? Она смотрит так зло. Глазищи такие узкие-узкие, как у казачки.        — У казашки, — поправил Лёха, но Витек отмахнулся.        — Я заснуть пытаюсь, и спиной прям чувствую, как она на меня глядит. Оборачиваюсь — и правда. Думаю, засну, а она придет с ножом. Бжых! И все. Как тут расслабишься? Три дня не спал, все, думаю, не могу так больше. На четвертый заснул, просыпаюсь — она шубу на клочки разорвала, разбросала по всей комнате и облила майонезом. Говорит, это тебе за Ирку. За какую Ирку? — он навис над Лёхой. — За какую такую Ирку?        — Я не знаю, — растерялся Лёха.        — И я не знаю, — вздохнул Витек. — У меня на Жанку-то еле сил хватает, какая мне еще Ирка? Вбила себе в голову, и хоть режь. Я говорю, чтоб к моему приходу убрала все. Поедем, купим новую. Возвращаюсь — она обои кетчупом измазала. Вот скажи, она вменяемая? И ведь не пьет, не курит, лингвист! Что у нее в голове творится?        — Может, она беременная? — предположил Лёха.        — Чего? — удивился Витек.        — Ну, они когда беременные, у них голова по-другому работает, — неуверенно добавил Лёха. Знаний этих он нахватался во дворе и не был уверен, что они достоверные.        — Слушай, а это мысль! — обрадовался Витек, и они разошлись. Виктор Валерьевич отправился отсыпаться, а Лёха — изучать квартиру, куда привез его неожиданный благодетель.       Квартира была маленькой: комната, кухня и санузел. Размеры компенсировал потрясающий вид из окон, большая советская лоджия и ремонт. Лёха топтался в коридоре, разглядывая развешанные на стенах дипломы. Здесь были совсем старые из школы, с Олимпиад, были те, что Лёха мысленно назвал институтскими, потом шло участие в конференциях — несколько штук невозможно было прочесть, потому что английский в школе он плохо учил, а немецкого не знал вовсе. Он даже не был уверен, что они на немецком, с тем же успехом это мог быть французский или еще что поэкзотичнее. Станислав Валерьевич явно не сидел без дела.       На кухне в простой пластиковой рамке на обеденном столе у стены стояла фотография Нины Валерьевны. На фотографии она улыбалась и махала одной рукой, положив другую на одну из двух улыбающихся девочек. Рыжую, кудрявую, с веснушками. Вторая выкрасила волосы в розовый и с недоверчивым прищуром смотрела на Лёху.       В холодильнике валялись контейнеры с едой из ресторана: роллы, пицца, запеканки, макароны, куски мяса. Еще там были банки с импортным пивом, минеральная вода и открытая бутылка текилы. Лёха никогда не пил текилу, поэтому открыл бутылку, понюхал жидкость и поморщился. Пахло водкой.       В коридоре висела верхняя одежда и целая пачка белых халатов на отдельной вешалке. Халаты были идеально отглажены, а верхнюю одежду хозяин квартиры не потрудился убрать еще с зимы. Здесь был пуховик, пальто, две куртки, три или четыре пиджака — Лёха представил себе, как Станислав Валерьевич приходит с дежурства, вешает одежду и не задумывается о том, что будет дальше. Проверяет, есть ли халат на завтра, пьет пиво из холодильника и отключается. Во всяком случае, сегодня он так и сделал.       Спать не хотелось, ключей у Лёхи не было, но на кухне он нашел небольшой телевизор. Прикрыл дверь, чтоб не мешать спящим в комнате братьям, и осторожно включил. Платный канал — образовательный, что-то про животных. Лёха переключил, нашел музыкальный и оставил его фоном, чтоб не было одиноко сидеть на кухне. Потом отыскал в ящике пакетики чая, заварил кипяток, откопал сахар в банке. Нашлось варенье и старое печенье. Он сел у окна и стал разглядывать город.       Вид открывался на большой проспект, Лёха видел несущиеся навстречу друг другу потоки машин и несколько минут ни о чем больше не мог думать — чай успел остыть, когда он пришел в себя. Это было то, о чем он мечтал, сбывшийся сон. Он в Москве, в крутейшей квартире, с каким-то врачом, у которого куча дипломов на стенке. Наконец-то, можно начать жить.       На Лёху обрушился поток бессвязных идей. Сходить на Красную Площадь? В музеи? В кино? В крутой магазин? Как он называется? ГУМ? Или лучше сходить в клуб? Какие тут клубы? Где зависают после рабочего дня?       Он просидел на стуле до тех пор, пока не начал выветриваться из тела алкоголь. Чай помог отогнать сонливость, но Лёхе стало грустно. Он хотел позвонить друзьям, матери, но тогда нужно было выдумывать историю, а врать он не любил. Правду? Про машину, про то, как его выставили и он напился? Нет уж, ни за какие деньги.       Потом пришли мысли о деньгах. Их осталось ровно на обратный билет. Чего он собрался ловить? Даже такой крутой мужик, как Станислав Валерьевич, ютится в тесной квартирке, окна у него выходят на шумную улицу, и целыми днями он работает, больше ни о чем не может думать. Да, у него есть тачка, но сколько ему лет-то? Сорок? Пятьдесят? Глаз из-за синяков не видно. Сколько надо будет работать Лёхе, если он хочет такую жизнь? И потом, у Станислава Валерьевича вон сколько дипломов. У Лёхи один — про то, как закончил одиннадцать классов. И еще корочка разнорабочего в родном магазинчике, которой в Москве разве что подтереться — и то неудобно будет, слишком остро и грязно.       Лёха вздохнул, налил себе еще чай и развернулся к телевизору. Сейчас бы в интернет, но спросить пароль от вай-фая — страшно. Человек его пригласил к себе в дом, а он будет его будить? Нет уж, перебьется, обойдется без интернета. Жили же как-то раньше. Вон и телевизор можно посмотреть.       Он уселся в угол, поближе к стене, подпер ладонью голову и не заметил, как заснул под монотонный рассказ диктора о столичной погоде.

***

      Гость спал на кухонном столе — Стас поморщился, глядя на лужу чая под столом, но потом решил, что отделался небольшим ущербом. Кто его знает, как обернулось бы дело, будь Алексей юристом с обширной практикой. Сидел бы сейчас Стас где-нибудь за решеткой и ждал решения суда. Или как там это происходит? В сериалах всегда быстро и как по нотам, а в жизни — кто его знает.       Разогрев ужин в микроволновке, он собрался будить брата, но тот сам подтянулся на кухню и уставился на спящего гостя.        — Он так и будет? — спросил Виктор.        — Откуда я знаю, — ответил Стас, стараясь говорить тише.       Алексей, недовольно пробормотав что-то в полусне, начал просыпаться. Он уставился на них непонимающим взглядом, несколько секунд вспоминал, где находится, оглядываясь по сторонам, а потом тяжело вздохнул.        — Извините.        — Не бери в голову, — отмахнулся Стас.       Алексей заметил под ногами лужу, спохватился и побежал в туалет. Оттуда вернулся с ведром и шваброй — образцовый гость. Виктор сколько ни разливал напитков на кухне, ни один не убрал — не царское это дело.        — На ужин креветки с какой-то фигней, — объявил Стас и, поскольку никто не отказался, разложил отправленную Костиком еду на три тарелки.       Они поели в тишине, и нужно было задавать важный вопрос, но Стас боялся, что вслед за вопросом последуют неудобные истории. Виктор начнет жаловаться на Жанну, Алексей найдет что-нибудь в своей несчастной судьбе, и вечер будет безнадежно испорчен.        — Ты на Красной Площади был? — спросил у гостя Виктор.       Алексей ответил, мол, не был, Виктор охотно набросился с вопросами, где он еще не был, они разговорились и неожиданно приняли решение сами. Стас понял, что участвует в этом решении, только когда они тронулись. Покатил машину по пустой улице и осознал, что его втянули в ночное развлечение. Мало ему было дел на вечер, еще придумал.       Пока ехали, Виктор не замолкал, рассказывая, как много должен увидеть Лёха — он так и называл его — в столичной жизни. И туда они поедут, и туда, и расписание уже готово, дело за малым — найти время.        — Я завтра допоздна, зато послезавтра могу с шести заехать, — и все в таком духе.       Стас понял, что прогнать из квартиры неожиданного гостя не сможет в точности так, как не смог дать ему взятку от мамы. Понял, что чувствует себя не просто ответственным за спасенного, но за них обоих — непутевого брата с его вечно неудачными девушками, а теперь еще за этого гостя столицы. Злой и раздраженный он шел за ними по парку к заветному пятачку, где провинция спонсировала бомжей — бросала монетки.       Лёха про традицию откуда-то слышал, вытащил из кармана целую горсть мелочи, встал в круг, закрыл глаза и замер. Виктор разглядывал группу азиатских туристов, и Стас остался наедине с тишиной и гостем. Кроме них у пятачка не было больше никого — удивительное дело. Поздний вечер ведь, самое время загадывать желания.       «Загадунов» он ненавидел с глубокого детства, потому что знал, какие они в глубине души слабые существа. В детском доме на день рождения все загадывали одно и то же. Стас два раза загадывал тоже и до сих пор себя за это презирал. Нашел помощника — боженьку с неба. Лучше бы в Деда Мороза верил, писал письма — их потом отправляли «куда надо», и Виктор говорил, ему так прислали старенький ноутбук. Стас никогда никому не писал писем, разве что под диктовку воспитателей, когда нужно было что-то по делу. И в желания не верил, а когда кто-то рассказывал, как они исполняются, упрямо поджимал губы. Работай, учись, терпи и сам исполняй все желания.       Лёха стоял на пятачке в той позе, в которой ухитрился на этот самый пятачок попасть — немного скрюченным с оттопыренным мизинцем на одной руке и сжатым кулаком с мелочью на другой. Он о чем-то напряженно думал: губы сошлись в одну линию, брови стянулись к носу, скулы подобрались от свернувшихся мышц. Стас представлял себе, о чем может мечтать спасенный. Поправился он как по волшебству быстро, застрял теперь в столице до конца культурной программы Виктора. О чем тогда? О работе? О халяве?       Лёха все стоял и стоял, Стасу начало казаться, что он заснул в нелепой позе. Захотелось подойти и стащить его с пятачка, хотя вокруг все еще не было ни души и они никому не мешали.       Потом в дело вступил интерес. Любопытство с раннего детства было для Стаса важнейшим двигателем. О чем может так долго думать человек на Красной Площади? Это же просто красные кирпичи, старая дурацкая кладка, целый сонм солдатиков и бесконечные сувениры. Лёха ведь взрослый человек — двадцать три года, чего ж он там делает, как ребенок?       Стас вспомнил, как сам первый раз оказался у пятачка, и ничего особенного в памяти не воспроизвел. Было скучно, все толкались, и он надеялся побыстрее попасть домой к маме Нине — тогда он еще звал ее так — чтобы поесть котлет, которые она всегда готовила очень вкусно. Лёху котлеты явно не волновали — креветки Костика он слопал, как простую картошку, без особых восторгов. Где жить ему тоже было все равно, иначе не притащился бы в столицу без запасного плана. Друзей бросил, мать бросил. Чего он ищет ночью на Красной Площади с горстью мелочи?        — Я всё, — объявил Лёха. Стас увидел, что он стоит совсем близко, и руки его расслаблены. Мелочь валялась поверх металлического круга сзади.        — Хорошо, куда теперь? — спросил Стас.        — Может, домой? — шепотом спросил Лёха. Стас не понял, почему он шепчет, и Лёха кивнул в сторону Виктора, который в этот самый момент делал групповой снимок для азиатских туристов.        — Вы после смены, — добавил Лёха, переступил с ноги на ногу и стал похож на ребенка.       Стас пошел к машине, крикнул Виктору, чтобы не отставал, и всю обратную дорогу гадал, что было в голове у Алексея, когда тот стоял на Красной Площади. Найти бабу с пропиской? Съездить в Европу? О чем мечтают провинциалы, когда попадают в Москву? Стать знаменитым?       Мысль сжирала его целиком, два раза он свернул не там, где должен был, приехал во двор злой, забыл код сигнализации, долго разбирался с охраной, наконец, разулся, кинул куртку на вешалку и пошел заваривать чай. Ему было тошно от самого себя.        — Слушай, а что ты там загадал? — спросил у Лёхи в коридоре Виктор.       Стас сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. Еще секунда, и мучения его закончатся.        — Так нельзя же говорить, — ответил Лёха. — Не сбудется!       Стас скрипнул зубами и пошел досыпать.