Реанимация

      В детстве у Лёхи было отвязное погоняло — его звали Очком. Назвали старшие ребята, потому что низкорослый Лёха попадал в сетку с тридцати шагов, на раз-два. Ни разу не промахнулся. Повзрослев, Лёха с трудом отклеил прозвище и к теме больше не возвращался. Друзьям быстро стало все равно, да и «старшие ребята» разбежались — кто склеил ласты в подворотне, кто загремел, кто откинулся. За общей суетой про «Очко» забыли, и Лёха будто бы выдохнул.       Стоило ему познакомиться с ребятами на вписке, устроенной бухгалтером Виком из двухкомнатной ипотечной коробки с холодильником, к нему прилипло новое прозвище.        — Это Пятнашка там? Виктор Степаныч говорил, он попозже будет, я кровать еще не расстелила.       Голос принадлежал миловидной брюнетке, с которой Лёха тут же возмечтал замутить, но она погрозила ему пальцем, бросила комплект потрепанного постельного белья, потом подушку, одеяло, и велела вести себя тихо.       Потом ушла в душ, вернулась и начала сушить голову промышленным феном. Вернее, фен-то был самый обычный, но Лёхе после суматохи дня он казался оглушительно громким.       Политика у Вика, Виктор Степаныч к нему не липло, была странная. В квартире он поселил двух молодых людей и двух девушек. И считал, что это избавит его от проблем «траха в неположенном месте». Лёха долго пялился на нижнее белье Инки, даже сам захотел в душ, но там сидела Наташа, которой вечером надо было на свидание. И Лёхе не светил даже душ.       В конечном счете он свалил в соседнюю комнату, где, накрывшись томиком «Экономикс» валялся тощенький студентик. Студентика звали Ярославом, он приехал в Москву из Ярославля, и сообщил об этом сразу, как увидел Лёху.        — А ты Пятнашка, — радостно сказал он.        — Почему Пятнашка? — спросил Лёха. Без Инки и Наташи спросить это оказалось почти просто.        — На пятнадцать тысяч согласился, — Ярослав улыбнулся.        — Ну а ты на сколько? — спросил Лёха.        — На десять, — улыбка с лица Ярослава улетела, наверное, обратно в Ярославль. Лёха заставил себя не рассмеяться, так что Ярослав продолжил: — Виктор Степаныч сказал, что пошутил, и заплатил двадцатку за первый месяц.        — Двадцатку? — у Лёхи упала к полу челюсть.        — Да, он не такой козел, как говорят, — оживился Ярослав. Видно, разговор начал отвлекать его от сна и «Экономикс».        — И давно ты тут? — спросил Лёха, решив, что теперь-то услышит настоящую московскую историю.       Оказалось, что Ярослав уехал из Ярославля уже три года назад. С тех пор поступал каждый год на экономфак. За три года престижность экономфака, куда он поступал, сдала позиции, в отличие от самого Ярослава. Рассказывая, он напирал на то, что экономисты нужны будут всегда, хотя Лёха не спорил, и за этим угадывалась история длительных разговоров с родственниками из Ярославля. Лёха спросил, когда Ярослав устроился к Вику, и узнал, что произошло это годом позже, а до тех пор он перебивался случайными вписками и жил там с мешком вещей, питался через раз, а работал, заворачивая шаурму на вокзале.        — И что, поесть не давали? — удивился Лёха. Сам он решил, если не прокатит с хорошей работой, пойти в пищепром — хоть наедаться до отвала.        — Ты больной? — Ярослав даже по голове себя постучал. — Шаурму на вокзале есть…       Инка перестала шуметь феном, и Лёха решил, что пора отваливаться к себе в комнату, стелить там белье и ложиться спать, но это был фальстарт, потому что Инка с Наташей засели возле зеркала и стали там творить ворожбу. Ярослав сказал, что лучше бы не мешать им в процессе, иначе можно проснуться с измазанным зубной пастой лбом.       Лёха понял, что попал в золотой век матриархата, вернулся к Ярославу в комнату, прикрыл ее и деликатно спросил, не встречается ли Ярослав с кем-то из девушек.        — Ты больной? — Ярослав еще разок постучал себя по голове. — Мы тут коллеги, а не…        — Ну, они же прямо тут живут, — прошептал Лёха, который засыпал в своей жизни только с одной женщиной, и был это не то чтобы удачный опыт. Мать напилась, зашла к нему в комнату по ошибке, обняла и назвала Николаем, прежде чем отключиться. Николаем Лёха никогда не был.        — Мы тоже прямо тут живем, — возразил Ярослав. — Такие же люди, как мы — относись проще. Приходим домой — все, никаких отношений, никакого флирта. Ничего, ясно? — и покосился на Лёху так, будто Лёха только что кадрил самого Ярослава.       На всякий случай, Лёха отсел подальше и кивнул. Мол, понял я, понял, не гони, братишка.        — А кормят когда? — спросил он, чтобы разрядить обстановку.        — Виктор Степаныч два раза в неделю заезжает, завозит продукты. Готовим по очереди. Если не умеешь — возьми себе посуду, будешь мыть, вместо готовки. Этот, который до тебя был, чуть не потравил нас в первый день. Хорошо что потом свалил. Инка сказала, он какой-то укуренный был.        — Окей, — согласился Лёха. Готовить он умел. Мог сделать яичницу, сварить суп, макароны. Мог даже салат порезать, так что решил, что не пропадет. Выживал же как-то один.        — Вот еще что, — Ярослав перешел на шепот. — У нас уговор. Если кто хочет выходной, только по делу. Уяснил? Хочешь откосить — предупреди сразу, прикроем. Но чтоб без дураков. Будешь валяться целыми днями, я сам к Виктору Степанычу пойду. Нам тут нахлебники не нужны. Если ты смену не отработаешь, мне придется.        — Ладно, — Лёха готов был кивать до рассвета. — Ну а сама работа как? Потянет?        — Кому как, — Ярослав пожал плечами. — Я без фанатизма. Убираю, таскаю ящики — все, как просят. Девчонки на чаевых сидят. Говорят, можно на бар пробиться, если хорошо с Виктором Степанычем перетереть. Я на бар не хочу — ответственность. Я же временно, поступлю — свалю.        — Ясно. И что, только убираешь и таскаешь? — спросил Лёха. Поверить, что за такое заплатят двадцатку, было сложно.        — Тебе больше всех надо?! — неожиданно разозлился Ярослав. — Да, я просто убираю и таскаю ящики. Если еще что надо — не ко мне. Понял?        — Да ладно тебе, — удивился Лёха.        — Ты что, на мою кровать сел?! — в комнату вошла Наташа.       Окруженный со всех сторон, он подорвался и убежал к Инне. Та посмотрела на него с пониманием:        — Они там долбанутые немножко. Принципиальные, все дела. Этот на эконом поступает, а Натка хочет в театральное. Пять лет уже. Еще два года, и не возьмут по возрасту.       Лёха плюхнулся на свою кровать.        — Что, Пятнашка, столица-то не очень улыбается? — в отличие от столицы, Инка растянула губы.        — Тяжелый день, — ответил Лёха.        — Тяжелый не день, Пятнашка, — вздохнула Инка. — Тяжелая жизнь. Виктор Степаныч не козел, пятнадцать он тебе не заплатит. Даст двадцать пять, как положено, может еще от себя что в карман сунет. Если хочешь бабки срубить, слушай меня. Понял? Делай, что скажу, и через годик насобираешь себе на шмотки.        — Так у меня всё есть, — удивился Лёха.        — Это? — Инка окинула его презрительным взглядом. — Умоляю тебя, не шути так вслух. Решат, что ушибленный. Ты, Пятнашка, пока не понял, что к чему, ну так это и не надо. Неделька пройдет, разберешься. И заруби себе на носу, на эту хату никого не водить. Понял? Если у них нет денег снять тебе койку, то пусть валят из клуба.        — Ладно, — вяло согласился Лёха. Глаза у него слипались, и он плохо соображал, по какой причине разговаривает с незнакомой девушкой. — Давай завтра, окей?        — Окей, Пятнашка, — Инка подмигнула ему и даже накинула сверху одеяло. — Ты хороший. Жалко тебя.

***

      Про ящики и уборку Ярослав не соврал. Виктор Степаныч провел инструктаж, объяснил, где что должно лежать, куда что убирать, как выносить мусор. Дал понтовый инвентарь для уборки, бейджик с именем Лёхи, угостил соком и дал на подпись бумаги.       На бумаге Лёха зацепился взглядом за оклад. Двадцать пять — Инка не соврала. Но Пятнашку теперь припоминать будут долго. Хорошо еще не «Очко», а то позора не оберешься.        — По рукам? — спросил Виктор Степаныч, заметив, что Лёха читает договор.        — Вы про пятнадцать говорили, — улыбнулся Лёха.        — Я же не полный козел, — улыбаться Виктор Степаныч не стал. — Кроме того, меня заметет пенсионный. Захочешь получать больше — гляди по сторонам. Нужны бывают проверенные люди на бар. Чтоб без дураков, но без ненужной щедрости. Можно водителем. Там нервы покрепче должны быть. В детстве что любил?        — Надежду Степановну, — ответил Лёха.       Виктор Степаныч одарил его непонимающим взглядом.        — Бабка моя, — Лёха замялся. — Вообще я историю любил. Байки там всякие, походы, крестоносцы. Пиу-пиу, ну, вы знаете.        — Понятия не имею, — отрезал Виктор Степаныч, разом потеряв к Лёхе всякий интерес. — Зарплата дважды в месяц: после второй недели и в конце. Авансы даю после испытательного срока. Вопросы остались?       Лёхе стало неловко и он больше ничего не спросил.       С тех пор он таскал ящики, передвигал столы и стулья, старался не лезть под ноги и вел себя так тихо, как никогда раньше. Его называли по бейджику Алексеем, просили сделать то или другое, всегда были вежливыми, и по причине невыносимой скуки Лёха начал курить.       В курилке собирались раз в два-три часа другие ребята, обсуждали смены, и Лёхе захотелось влиться в коллектив. Его называли Пятнашкой — слухи расползлись быстро, но относились нормально. Давали сигареты, девчонки несколько раз принесли горячий чай на его долю.       К концу первой недели Инка поймала его в ванной, когда он брился и стала крутить перед зеркалом. С Инкой у него были напряженные отношения, потому что она вечно говорила, что знает, как лучше, а потом начинала сушить волосы промышленным феном.        — Губы ничего, нос великоват, глаза надо бы подвести. Чуть-чуть карандашиком, пойдет? Давай попробуем, — руки ее потянулись к лицу Лёхи, тот оттолкнул ее, убежал к себе в комнату, схватил куртку и выбежал на улицу.       Больше Инка не приставала к нему и относиться стала как к остальным в квартире. Зато Ярослав похлопал по плечу и сказал, что Лёха молодец.       Сложностей в работе не намечалось никаких, и до первой зарплаты он отработал без происшествий. Виктор Степаныч дал ему конверт и даже пожал руку. Остальные деньги получали на карты, но Лёхе такая пока не полагалась, так что по случаю его получки остальные сгрудились вокруг кабинета. Спорили, сколько даст шеф денег Пятнашке.       Лёха вышел и под всеобщие аплодисменты пересчитал. Пятнадцать ровно. Вот только не за месяц, а за две недели. Они хохотали, потом Наташа принесла дешевую водку, разлила всем, они выпили и поздравили Лёху.       Тот глядел, как люди хлопнули стопку и разошлись, не веря своим глазам. Так бывает? Он думал, так показывают в фильмах по телику. Жалкие сто грамм — так, курам на смех.       Растерянный, он топтался возле входа в кабинет Виктора Степаныча, а потом зачем-то постучал. В голове его родилась мысль, и он поспешил поделиться ей с человеком, у которого в голове еще не было водки.       Виктор Степаныч курил, включив кондиционер на полную мощность, и в его позе был налет театральности, из-за которой назвать его Виктором Степанычем стало очень сложно.        — Слушайте, я тут подумал.        — Мало, что ли? — Вик вроде бы удивился, но отстраненно. Лёха принюхался к табачному дыму и понял, что табака там не было совсем.        — Нет, я не про это. Как договаривались, пятнашка Пятнашке — это забавно.        — Хорошо, что ты уловил юмор, — заметил Вик, притушил сигарету и отодвинул подальше пепельницу. — Ладно, заходи, садись. Что там у тебя, выкладывай.       Лёха зашел, сел и выложил. У него «там» была идея. Заключалась она в том, что Лёха профессионально пил. И в распитии напитков у него был интерес другого уровня, не такой, как у «обычных людей». Ему, например, никогда не пришло бы в голову разбавлять нормальную водку зеленой дрянью.        — Триста пятьдесят рублей, — ответил Вик, закинув ногу на ногу. — Зеленая дрянь, если добавить ее в водку, начинает столько стоить.        — Ну и зачем дурить людей? — удивился Лёха.        — Считать умеешь? — Вик подпер кулаком подбородок.        — Умею.        — Двадцать три рубля плюс шесть, минус триста пятьдесят, умножить на десять. Вот тебе маржа с одной бутылки водки и литра зеленой дряни. Сколько получилось?        — Три тыщи двести десять рублей, — ответил Лёха.       Вик кашлянул и помолчал.        — Двенадцать умножить на три, плюс пятьдесят, умножить на шесть, минус десять, разделить на пять, — сказал он скороговоркой.        — Сто один и два, — ответил Лёха.        — Ты считал? — спросил Вик и кашлянул еще раз.        — Нет, просто представил.        — Ладно, усложним, — Вик достал из сейфа, который стоял рядом со столом, бутылку. Буквы на бутылке были необычными — не то мусульманскими, не то китайскими. Лёха плохо разбирался в культуре.       Они выпили по сто грамм, Лёха посчитал еще немного, потом выпили еще сто. Потом двести, и когда Лёха насчитал в себе поллитра незнакомой жидкости, Вик сказал совершенно непонятную фразу:        — Корень из пятьсот двадцати девяти умножь на сорок, возведи в третью степень и…        — Виктор Степаныч, — доверительно сказал Лёха, — я вас очень уважаю, но пить с вами больше не буду.        — Почему? — удивился Виктор Степаныч, достал из портсигара две свежих сигареты и одну протянул Лёхе.        — Мне считать очень скучно, и я не знаю, что такое «корень», — ответил Лёха. Перед глазами у него плыли рисунки из учебника по ботанике.        — Эту проблему легко решить, — объявил Виктор Степаныч, достал из кармана телефон, подержал возле уха пару минут и начал кричать: — Маша? Маша, слышишь меня? У тебя найдется пара часов для моего мальчика? Что? Нет, не экзамены. На кассу поставить. Да-да, пары часов хватит. Спасибо, Маша, буду должен. Пока.       Виктор Степаныч убрал телефон, допил жидкость из бокала, докурил и сказал Лёхе:        — Поставлю помогать у бара. Маша тебе расскажет основы, даст книжку и адреса сайтов. Понял?       Лёха видел мир плывущим вдаль и не мог понять, как Виктор Степаныч в таком состоянии может решать вопросы.        — Подтянешь математику, выучишь пропорции, и вперед. Посиди тут до конца смены, и не ешь слишком много.       Есть Лёхе захотелось тут же, но еще больше — спать. Он улегся на диване и задремал «всего на полчасика», а разбудила его Наташа, сунула в руку сумку и повела к машине.        — Он тебя про что спрашивал? — шепотом спросила она.        — Кто?        — Виктор Степаныч.        — Вик-то?        — Да-да, твой начальник. Про что спрашивал?        — Про корни.        — Про какие корни…        — Которые на деревьях растут.        — Ясно все с тобой, Пятнашка. Ладно, утром расскажешь. Ты же завтра выйдешь в смену?        — Я-то? Конечно! Конечно, Наташ, ты что, я обязательно!       Утром он правда явился на смену, но работал вполсилы, потому что Наташка то и дело таскала его по углам и выясняла, что сказать шефу, чтоб допустил до кассы. Лёха пытался, как мог, воспроизвести разговор, но кроме забугорного напитка и цифр ничего не помнил, а это Наташку не убеждало.        — Ладно, Пятнашка, ты как вверх поползешь, про меня не забудь, ладно?        — Обижаешь, Наташ, как можно! — ответил Лёха, хотя не чувствовал, что ползет хоть куда-то. Топтался на месте и мечтал не рухнуть за борт.       Маша, которой Виктор Степаныч кричал в трубку, оказалась прелестной дамой за тридцать. У нее на кухне Лёха узнал, что Виктор Степаныч гей, еще что у него самая клевая трава в мире, а заодно как именно попал Виктор Степаныч в клубный бизнес. Про математику он не узнал почти ничего, но не унывал, потому что Маша объяснила ему, где что почитать, дала книжек и накормила макаронами с сыром.       Он так отвык от нормальной еды, что слопал две порции.        — Вы очень вкусно готовите, — признался он и хотел назвать Машу по имени-отчеству, но не знал их, так что вышло неловко: — Маша.        — Это еще что! Я раньше на кухне работала. У Вика, ага. Потом надоело. Заказы похожие, меню сто лет не меняется. Ушла, теперь сама кручусь. С Виком-то здорово, он все решит, сиди, режь, подавай. Одной тяжело. Но ничего, я пока на плаву.        — Он ничего, да? — спросил Лёха.        — Да сука он, — ответила Маша, и хотя это было очень неожиданно, получилось у нее душевно.

***

      За первый месяц у Лёхи произошел только один серьезный инцидент, и связан он был неожиданно со Станиславом Валерьевичем.       Вечером четверга, пока Лёха убирал как обычно зал, пришел посетитель. Днем они приходили порой, но их всегда было мало, и они забегали ненадолго — по делам. Лёха даже внимания не обратил на вошедшего — не его это дело.       Он тащил коробку с колой в стекляшках, которую часто заказывали дамам. С соломинками — их Лёха ненавидел, потому что приходилось потом ползать по полу и выковыривать из-под ножек.       Станислав Валерьевич, наверное, хотел к нему подойти и поздороваться, но Лёха услышал неожиданное:        — Тебе нельзя тяжести таскать!       Лёха испугался, отошел на шаг, уронил коробку — та упала прямо рядом с его ногой. Лёха испугался еще сильнее, отошел еще на пару шагов, наткнулся на стол и рухнул на пол. Его охватила злость, он вскочил и вытаращился гневно на Станислава Валерьевича, а тот замер в нерешительности.       Они постояли так с минуту, потом Станислав Валерьевич сказал, что у него какие-то дела к Виктору Степанычу, пошел в его кабинет, а Лёха остался убирать разбитые бутылки, оттирать липкую жидкость с пола и уговаривать Наташу заштопать единственные порванные во время падения брюки. Давний подарок Витька.        — Ты как вообще тут? — спросил Станислав Валерьевич на обратном пути из кабинета. Лёха оттирал пол третьей водой. Никто его не заставлял, но неделю назад он увидел, как случайно упала на пол голая девушка, застряв каблуком в чьей-то жвачке, и с тех пор чистил все с добровольной тщательностью.        — Нормально, — ответил он.        — Платят?        — Конечно.        — Живешь где?        — Виктор Степаныч снимает нам квартиру на четверых. С Наташей, вот, еще с парнем и с девушкой, — Лёха зачем-то кивнул в сторону Наташи, будто чтоб подтвердить, что он ее не выдумал.        — Ясно. Ладно, удачи.        — И вам не болеть, — пожелал Лёха. Уже когда Станислав Валерьевич скрылся за дверью, он вспомнил, что было бы неплохо спросить про его брата. Про работу и еще про что-нибудь. Но думать мог только про разбитые бутылки, которые Виктор Степаныч еще припомнит Пятнашке. Даже посчитал в уме сумму. Выходило прилично — как раз на новые штаны с распродажи.        — Кто это? — спросила Наташа, подкравшись к Лёхе.       Лёха уронил на пол мокрую тряпку, развернулся к ней и сказал очень грубо:        — Не надо ко мне подкрадываться, — он представлял, что говорит это Станиславу Валерьевичу, — это грубо и неприятно.        — Ладно, не буду, — согласилась Наташа.       Он извинился перед ней и рассказал, откуда знает Станислава Валерьевича, а она заварила ему чай и пообещала, что накинет из своих на новые штаны.        — Надо друг за друга держаться, Лёш. Друзья? — она протянула ему руку.       Он пожал ее и подумал, что начинает обживаться в Москве.