Будь со мной. Танцуй со мной.

Прикосновение к лицу. Нежное и уверенное. Большие пальцы ласково вытирают слезы. Заставляет смотреть на себя. А смотреть стыдно. Не из-за того, что произошло. Из-за того, что так ведет себя. Хуже бабы, чесслово. Даже Милка такие истерики не устраивает. А потому хочется просто закрыть глаза, спрятаться под одеяло, хоть что-нибудь сделать, чтобы не краснеть так позорно, глядя в эти темные глаза. Отабек говорит тихо и спокойно, но его глаза - это особой вид искусства. Они говорят лучше слов, лучше жестов и мимики. И от того, что читает в них Юра, стыдно до безобразия. Горечь и боль. Опять все портит. Надо следить за собой. Рядом с Бекой - надо. Потому что... Юра сам пугается своих мыслей и чувств, вздрагивает, на мгновение выпадая из реальности и не слушая, что ему говорят. Осознание. Чертово пугающее осознание. Я не хочу делать ему больно. Когда он чувствовал такое? К кому? К дедушке, верно. Вот только дедушка - семья, тот, кто всегда рядом, часть жизни, а Отабек... тоже? Страшно. А еще страшнее, когда он, наконец, возвращается в реальность и слышит это "ты со мной или нет?" Это звучит так... странно. Словно какое-то признание. Словно сейчас решается их судьба. И страх ошибиться, страх снова сделать больно душит. Голова кружится. Руки дрожат. Отабек поймет, почувствует, обязательно. Как стыдно, постоянно стыдно и страшно. "Не ври, не постоянно," - говорит он сам себе. И это правда. Как классно спать, обнявшись, просыпаться от легкого поцелуя в щеку и запаха завтрака, знать, что дома тебя ждут, соревноваться, у кого лучше ужин, вместе смотреть фильмы и нарушать диету, целоваться и... Плисецкий шумно выдыхает, собираясь с силами. Он сильный. Он воин. Солдат, как говорит казах. - Я с тобой, ты же знаешь, - Юрий хмурится, возвращаясь в привычное капризно-ворчливое состояние, так спокойнее. Отбирает руки, поднимается и потягивается. - Я вел себя ужасно. Не знаю, как ты не вписал мне, чтобы в себя пришел. Не знаю, что на меня нашло. Прости, не повторится. А повторится - врежь мне как следует. Шутки получаются нервными и несмешными. Не получается показать, что все хорошо. Не получается успокоиться сразу. Но Плисецкий пытается. Борется за спокойствие. Будет спокоен он - успокоится Отабек. А потому он легонько толкает парня в плечо. - Ложись давай. А то скажешь потом своим, что я тебе спать не даю. Он и сам с ворчанием забирается под одеяло, а когда Алтын ложится рядом, обнимает и прижимается так, словно это правильно, словно так было всегда. И будет. - Целовать не буду. Ночи. Он закрывает глаза - прячется. Не хочет, не может больше видеть этот взгляд казаха. Ему кажется, что он не заснет. Но пара минут - и Юра тихо спокойно дышит. Все проблемы забыты. Ведь рядом его Бека. Утром болит голова, а тело ломит. Юрий трет глаза, которые не желают разлепляться, идет в душ, моет голову, но даже маска для волос и деревянная расческа не помогают поднять настроение. Хотя он так любит баловать свои волосы. Плисецкий хмурится, глядя на свое отражение, но не понимая, что не так. Пожимает плечами, идет на кухню, чтобы положить корма коту, который спит под боком Алтына, предательская душа, готовит чай, тосты и яичницу. Больше ничего нет. Сходить в магазин. Не забыть. Юрий возвращается в комнату, чтобы разбудить обоих мужчин: и кота, и Отабека. И застывает. Правильно. Красиво. Хорошо. Уютно. И хочется лежать рядом и ласкаться, будить поцелуями и... Бред какой-то! - Вставайте... Он готовиться выдать насмешливо-колючую тираду, но застывает с открытым ртом, прислушивается. - Да ну нахуй! Не может быть! Что за блядство? Ну охуеть теперь! Погуляли нахуй! Бека, вставай, блядь, и пиздуй мне за молоком! Юра в бешенстве. Простыл. Голос пропал. Вместо крика - едва слышный шепот. И всего пара дней на то, чтобы поправиться. И чертов Отабек ни хрена его не слышит. - Ну Бека!!! Кричать - еще хуже. Юра заходится в лающем кашле и сдается, просто толкая Отабека, шипит: - Вставай. Сейчас положу завтрак. И сбегает. Потому что понимает, что его сейчас будут пытаться уложить и лечить. Да ну нахуй!