Маркиз и Жюстин

Камера почти такая же, но народ отличается разительно. Худые лица с заостренными чертами, жесткие взгляды и руки в наколках. Один пониже и поуже в плечах, но глаза хитрющие и злые. Второй выше, амбал этакий. Вот и вся разница. Когда-то где-то кем-то было написано, что в Азкабане девяносто процентов случайных людей. Эти — из оставшихся десяти, Маркиз понял это сразу. — Здравствуйте! — вежливо сказал Маркиз. — Здравствуй, здравствуй! — ответил высокий. Хитрый молча кивнул. Маркиз направился к свободной кровати. — Что ж ты тряпочку-то перешагнул? — усмехнулся низкий. — А ноги вытереть? — Извините, не заметил. На вас смотрел. — Что, интересно? — Всякий человек интересен. — Не-ет! «Петух» не интересен. — Это я, что ли, «петух»? Ну, давай возьми, если я тебе приглянулся! — Давай, Джон! Ты первый, — бросил амбалу. Сила у Джона есть, но практический опыт явно ограничивается уличными драками «стенка на стенку», а школы никакой. Его грузное тело мешком брякнулось на пол, и Маркиз заломил ему руку. — Пикнешь — сломаю! — Не так быстро, парень! — Перед носом Маркиза сверкнул нож, и он встретился глазами с хитрыми глазками маленького. Только бы планка не упала! Бросается на пол, уворачиваясь от ножа, тело изгибается — прыгает на ноги, запястье низкого трещит в руке. Терпеть боль маленький не умеет. Нож со звоном упал Маркизу под ноги. Он молниеносно наступил на него. — Ну что, руки ломать или так договоримся? — Договоримся, — с досадой ответил маленький и сплюнул на пол. — Тогда вопрос первый: что про меня наплели авроры, что вы подрядились меня опустить? Вариант: сколько заплатили? Вариант: что обещали? Ну давай, по порядку. — Сказали, что педофил-насильник… Маркиз рассмеялся. — Слушай, пожиратель! Ты ведь, пожиратель, да? Хитрый молчит. — Не первый ведь год сидишь? И аврорам веришь? Чего обещали-то? — Не смотреть особенно. В покое оставить. И огневиски, и курево, и вести с воли. — Не смотреть, значит? Это хорошо. Это правильно. Значит, не смотрели? Маркиз покосился на глазок в двери. В это время здоровый сделал попытку подняться, и Маркиз легонько пнул его ногой. Он отключился. — Так, пожиратель! Слушай внимательно и запоминай мою статью: «убийство, совершенное с особой жестокостью». Ну, повтори! — Убийство… — Ну! — Маркиз выкрутил ему руку. — С особой жестокостью, — выдохнул он. — Хорошо, иди. Сидеть тихо, рук не распускать. Ко мне обращаться «господин». Хитрый сделал два шага и обернулся. — Слушай, парень, может, без «господина»? Маркиз задумался, уж не перегнул ли палку. — Ладно, согласен. Я сегодня добрый. Вынул носовой платок и взял им нож. Подошел к унитазу. Сооружение это больше напоминает насест спроектированный для того, чтобы срать, сидя на корточках. Над дыркой располагается кран для умывания. В эту самую дыру он и отправил нож. Пройдет ли? Легко! Заточка мгновенно сгинула где-то в недрах азкабанской канализации. Амбал медленно приходит в себя. — Забирай своего друга! — милостиво говорит хитрому Маркиз. — Как зовут-то тебя, джентльмен удачи? — Том. Маркиз протянул руку. — Ну что, мир? Он без особого удовольствия пожал ее и буркнул «мир». — Генри, — улыбнулся Маркиз. — А теперь просвети-ка меня, Том, по поводу местных обычаев: обо что вытирать ноги, обо что не вытирать, а то ведь опять впросак попаду. Не дай бог, кого покалечу! Ему, наконец, дали белье (серое и влажное). Он умылся над сортиром и вытер лицо носовым платком. Лег в кровать и полузакрыл глаза. Надо быть настороже, неизвестно, насколько Томов «мир» искренен. Воспоминания захлестнули с головой. POV Маркиза Мы с Кабошем сидим в пабе «Стивен» и обсуждаем вопрос о брэндинге. Прошло почти полгода с того момента, как Жюстин заговорил о клейме. С тех пор он не раз возвращалась к этому разговору, и постепенно я понял, что тоже этого хочу. — Бычки о свою руку никогда не тушил? — поинтересовался Кабош. — Попробуй! — Не курю. Мэтр достал пачку «Парламента» и закурил. — Ты же бросил. — Иногда балуюсь. Он сделал затяжку и отдал мне сигарету. — Давай! Незабываемые впечатления. Улыбнулся почти сладострастно. Лето, я в рубашке с короткими рукавами. Только не на тыльную сторону кисти, а то народ может удивиться. Лучше на предплечье. В крайнем случае, можно будет надеть рубашку с длинными рукавами, чтобы скрыть ожог. — Прямо здесь? — спрашиваю я. — А что? Здесь народ поймет. Возможно. Паб «Стивен» служит местом постоянных встреч тематической тусовки. Но ведь возможны и случайные люди. Что, если не смогу сдержать крик? Ладно, музыка громкая, заглушит. Кладу руку на стол, горящий конец бычка впечатывается в кожу. — Мерлин! — Вот так-то! — заключает Кабош. — Клеймо в сто раз хуже. — Я не под эндорфинами. — Зато под пивом. Одно другого стоит. Помолчали. Кабош предложил сигарету. — Будешь? — А ладно! Давай! Я с удовольствием затягиваюсь. Жюстин табак на дух не переносит, а главное, терпеть не может курильщиков, говорит: «У них губы холодные!» — Ну что, передумал? — спрашивает Кабош. — Почему же? Ты мне технологию-то объясни. — Хорошо. Но сначала на себе попробуешь. — Я всегда все на себе пробую. Но в этом случае мне бы хотелось твоего присутствия при эксперименте. — Ага! Чтобы личный врач на крайний случай! — он усмехнулся. — Разумно. Даже проассистировать могу. — Буду очень обязан. — Так. Прежде всего на месте клеймения не должно быть нервных узлов и крупных сосудов. Куда ставить собираетесь? — На плечо обычно ставили. Не на лоб же! — Можно и на плечо, если Жюстин собирается до конца жизни отказаться от пляжей и маек с короткими рукавами или не боится шокировать общественность. — Это мы с ним обсудим. А куда еще? — На попу. Самое безопасное. Далее. Место клеймения надо тщательно очистить от волосков, обработать антисептиком и просушить. Существует две основных технологии нанесения клейма: историческая и бэдээсэмная. Есть еще химический метод (работа с кислотами), но я бы не советовал. И есть салоны тату. Там тоже брэндингом занимаются. Не хотите обратиться? — Угу! Обезболивание вместо сабспейса, и я за дверью. Ну и какой кайф? — Это, смотря что вас больше интересует: процесс или результат. Результат там будет заведомо лучше. — Процесс, процесс! — Как знаешь! Итак. Технология БДСМ. Берешь стальной лист, отрезаешь кусок, накаливаешь, прикладываешь торцом. Держать не больше секунды. Глубина клеймения не должна превышать полтора миллиметра. Если меньше полмиллиметра — клеймо сойдет. Так что имеет смысл вспомнить детство и на дереве потренироваться. В клейме не должно быть замкнутых линий. В месте ожога образуется коллоидная ткань, через которую не прорастают капилляры. Ткань, окруженная ожоговым рубцом, отмирает. Кроме того. От клейма можно, конечно, словить кайф немеренный, когда нижний в правильном состоянии, под эндорфинами. Но ему предстоит неделя ноющей боли и ношение стерильных повязок (от стафилококковой инфекции умереть, как нефиг делать, что частенько и происходило с заклейменными преступниками), а повязки еще надо уметь накладывать. Это у Полин Реаж все легко и просто. Но «История О» — фантазии очевидной ванили, которая в реале никогда ничего не пробовала. Продолжать? — Продолжай. — Историческая технология. У палачей были наборные клейма с металлическими штырями. Клеймо получалось из точек, как татуировка. На первый взгляд историческая технология даже безопаснее (площадь клеймения меньше) и предоставляет более широкие возможности: набирай из точек любой рисунок. Кажется, чего проще: забей гвозди в тонкую деревяшку, чтобы вышли с другой стороны, накали — и вперед. Но тогда гвозди должны быть достаточно тупыми, чтобы не увеличить глубину клеймения, и одинаковыми по длине. — Мне больше нравится историческая технология. Кабош пожал плечами. — Ну, на себе попробуешь. На фоне окружающих трехэтажных Мэноров дом Кабоша выглядит обителью нищего: первый этаж из белого дешевого кирпича, второй — вообще из бруса. Зато хорош забор. Совершенно глухой и высотой полных три метра. Говорят, во время войны с Волан де Мортом запрещалось ставить заборы выше, чем полтора метра. Такие и ставят все бывшие пожиратели, обратившиеся в нынешних, словно по привычке. Кабош не из них и потому внутренне свободен, что парадоксальным образом проявляется в высоте забора. Перед домом — модный деревянный настил с пластиковым столиком и такими же креслами. Как в открытом кафе. За этим самым столиком и сидим мы с Кабошем, и потягиваем апельсиновый сок. Спиртное Кабош запретил на сегодня волевым решением. — Джин! Подавай чай! — кричит Кабош. Каблуки стучат по садовой дорожке и настилу. Я оборачиваюсь. К столику подходит обнаженная молодая женщина. В руках у нее поднос с чаем, вазочкой с конфетами и двумя плитками шоколада. На шее — кожаный ошейник, на ногах — туфли на шпильках. Девушка, пожалуй, красива, но, на мой взгляд, высоковата, да и грудь могла бы быть не такой тяжелой. Лицо знакомое. Где-то я ее видел. Она ставит поднос на стол, гремят чашки, пахнет сладостями, отступает на шаг и преклоняет колени. — А кто-то говорил, что рабынь не держит! — усмехнулся я. — Ну-у, если женщина просит… Хочешь? Тебе сейчас эндорфины не помешают. — Спасибо, Кабош. Честно говоря, не знаю, как отреагирует Жюстин. Мне бы не хотелось неожиданностей в наших отношениях. Ты бы хоть предупредил, что у тебя рабыня! В общем-то, вряд ли Жюстина это расстроит. Тем более что цель чисто утилитарная — повышение концентрации эндорфинов в крови. К тому же Жюстин может ничего и не узнать. А может и узнать. Неожиданностей действительно не хотелось. Такие вещи надо оговаривать заранее. — Ну как хочешь! — говорит Кабош. — Тогда лопай шоколад. Обе плитки. Я вопросительно смотрю на мэтра. — Шоколад тоже вызывает выделение эндорфинов и, еще больше, серотонина, — объясняет он. — При Тематическом «голоде» помогает — факт. Делает знак своей рабыне. — Иди! — Где-то я ее видел, — задумчиво проговорил я, когда она ушла. — На БДСМ-встречах ты ее видел. Джиния. Известная в Теме Госпожа. Не помнишь? — А-а! Помню! — Устал человек от верхней роли. Свитчинул. Ну что ж? Пусть расслабится в рабстве после тяжкой господской доли. Я подсобить — всегда пожалуйста. Кабош окинул взглядом остатки ужина. — Доел? Я кивнул. — Тогда пошли. Вечереет. Солнце падает на запад, оставляя над землей яркую золотую полосу, перечеркнутую черными стволами сосен. Мы спускаемся в подвал. Идем по большой комнате с низким потолком, носящей следы незавершенного ремонта. Голые стены, только одна оклеена обоями под кирпичную кладку, картон и осколки плитки на земляном полу. — Отделаю — будет, как во всеми нами любимой «Истории О» — полная звукоизоляция. Все стены обошью пробкой. На полную катушку поразвлекаемся. Было бы готово — не понадобилось бы в лес тащиться. А сейчас — сюда! Мы оказались в комнатушке площадью метров восемь, отделанной плиткой, как ванная или лаборатория. В углу стоит вполне медицинского вида стеклянный шкаф, усиливающий сходство с последней. У стены — кушетка, покрытая клеенкой, как в поликлинике, но куда чище и новее. У шкафа — Джин. Она одета: белый халат, как у медсестры, волосы убраны под косынку. — Маркиз, садись. Джин, иглы стерильные тонкие и антисептик. — Зачем? — глупо спросил я. Кабош улыбнулся. — Надо же тебя подготовить к грядущим подвигам. Займемся плейпирсингом. Посмотрим твою реакцию на боль. Я хочу быть уверенным, что ты не потеряешь сознание от клеймения и сможешь оторвать руку с клеймом. Я вспомнил, что Джиния прославилась в Тематической тусовке тем, что вышивала крестиком на одном экстремальном мазохисте. Говорят, сложная техника. Джин и Кабош надели хирургические перчатки и вымыли руки. — Рубашку снимай! — бросил мне Кабош. Иглы оказались длинными и тонкими, как от шприцев. Явно не для вышивания. — Может быть, сам? — спросил Кабош. — Мне бы хотелось посмотреть на работу мастера. И поучиться. Жюстина интересовалась. — Я тоже не большой специалист. Джин! Послужи другу Господина. Они обработали мне плечо антисептиком. И Джин ввела под кожу первую иглу. Неглубоко. Сверху вниз. Игла выходит наружу и снова прокалывает плечо. И так дважды. Кончик иглы появляется на поверхности, возле него набухает кровавая капля. Ловко и быстро. У меня перехватило дыхание. — Иглы хороши тем, — комментирует Кабош, — что, нанося минимальное поражение организму, вызывают бурное выделение эндорфинов. На этом основан лечебный эффект иглоукалывания. Джин, этого мало. Давай еще! Нам надо создать максимально возможный обезболивающий эффект, при этом, не вводя его в сабспейс, — он оборачивается ко мне. — Иначе ты будешь недееспособен. Вторая игла вошла вслед за первой. Я чуть не застонал. — Кстати, обрати внимание, — заметил Кабош. — Концы игл должны оставаться на поверхности. Иначе будет внутренняя гематома, а это не есть хорошо. — Я видел какую-то передачу об иглоукалывании. Там иглы ставили именно так: перпендикулярно поверхности кожи и конец внутри. — Я стараюсь говорить как можно ровнее и спокойнее. — Не напрягайся, — советует Кабош. — Расслабься. По иглам есть один специалист. Лет десять жил в Китае, синолог. Небесным Доктором кличут. Хочешь, познакомлю? — Хочу. Кабош кивнул. — Только если он начнет разводить тебя попробовать «особые методы» — не разводись. С его «небес» не все возвращаются. — Учту. — Джин! Давай еще парочку. Когда она закончила, Кабош наложил мне на плечо стерильную повязку. Иглы остались там, под повязкой. — Пойдем потихоньку. Он повел меня на первый этаж, поддерживая под руку на лестнице. — Мэтр! Да я в порядке. — Конечно, в порядке. Подумаешь, четыре иголки под кожей! Даже не под ногтями! Просто не делай резких движений. Это все может испортить. Сабспейс — состояние хрупкое. Я не чувствую никакого сабспейса. — Все еще впереди, — усмехнулся Кабош. Усадил меня в мягкое кресло на первом этаже. — Джин! Еще чайку. Обернулся ко мне. — Откинься на спинку, расслабься, полузакрой глаза. Боль, пожалуй, уменьшилась, хотя больнее всего прокалывать кожу. Когда игла уже там — далеко не так больно. Если только не шевелиться. — Причина выделения эндорфинов — даже не боль, а именно ущерб, нанесенный организму, — говорит Кабош. — Так что оно продолжает работать. Во время чая боль почти прошла, зато нахлынуло состояние эйфории. Довольно легкое, без потери контроля и тумана перед глазами. Кабош заметил. — Что, хорошо? — Хорошо. — Читай. — Что??? — Читай стихи. — Что? Какие стихи? — Ну, хотя бы, те самые, мои любимые, которые ты написал для меня. — Хм, сомневаюсь, что вспомню, но все же. Полюблю Ваши сильные руки, Что мне дарят блаженство и боль. Эти пальцы проделают трюки, Взяв всё тело моё под контроль. Пусть меня усмирит ошейник, Я за вами пойду по пятам. Покажите всю страсть отношений, Пусть ничто не мешает нам. Я хочу, чтобы взяли силой, Пусть горит от ударов плоть, Я всё сделаю, как Вы просили, Продолжайте меня пороть. Вы скользнули. Мой выдох так шумен, Превращается в сладостный стон. Поцелуем мне рот заткнули, Продолжая внизу марафон. Всё быстрее во мне и всё глубже, Занял голову зыбкий туман. Я хочу! Будьте грубыми, ну же, Истерзайте послушный мой стан! Наслажденье не знает предела, Ваше имя шепчу как в бреду. Я давно уже кончить сумел, И теперь Вас покорно жду. Вы близки… еще пара движений, И меня окропили собой. Это лучшее из восхищений: Понимать, что сейчас Вы мой… — Отлично! Язык не заплетается. Значит, все путем. В глубоком сабспейсе язык заплетается. Значит, не переборщили. У тебя довольно поверхностное состояние. Пошли! Идем по лесу. Где-то далеко звучат гитары и мелькают между деревьями огни костров. Я вспомнил тот эпизод из булгаковского рассказа «Морфий», где герой колет себе очередную дозу, и неровные звуки шарманки под окном превращаются в ангельский хор. Я в похожем состоянии. Лес кажется необыкновенно прекрасным, я чувствую каждую травинку, каждый лист. Наверху, в просветах между ветвей, словно нарисованных тушью, плывут звезды, и воздух пахнет хвоей и земляникой. Наверное, что-то похожее ощущали буддистские монахи. Сатори. Просветление. Между прочим, частенько наступавшее после удара палкой или многочасового сидения в медитации. Эндорфины. Внутренние морфины. Опьянение — да! Но без слабости и сонливости. Голова работает четко и ясно, и мне почти не страшно. — Если мы слышим звон гитары — значит, они услышат крик, — говорит Кабош. — Слишком близко от людей. Эх! Надо было подальше дом строить. Но ничего, я нашел одно место, равноудаленное от всех соседей. Мы выходим к кострищу, обложенному кирпичами. Вокруг него — несколько бревен. — Садись! — говорит Кабош. — Я разведу костер. Не дергайся! Костер запылал, искры прочерчивают в воздухе витиеватые следы. — Ну, показывай свое произведение, — просит мэтр. Я достаю клеймо. Трискель диаметром сантиметра в полтора, набранный из гвоздей с затупленными концами. Кабош берет, крутит в руках, пальцы пробуют остроту гвоздей, кивает. Поднимает топорик — кора слетает с бревна рядом со мной. — Здесь попробуешь! Клеймо кладем на кирпичи так, чтобы иглы касались пылающих углей. Я усомнился в нашей технологии: деревянная основа и рукоять могут загореться. — Куда ставить будешь? Показывай! — На ногу. Увы, для сэлфбрэндинга и плечи, и ягодицы крайне неудобны. Я заворачиваю штанину, открывая икру. — Вот сюда. Кабош трогает кожу. — Я подготовился, — говорю я. — Волос нет. Он кивнул. Из сумки извлечен пузырек с медицинским спиртом — мэтр обрабатывает место будущего клеймения. — Пусть сохнет. Теперь пробуй на деревяшке. Нагибаюсь, вынимаю клеймо из костра, гвозди касаются освобожденного от коры участка дерева, он дымится. Считаю до двух. На бревне остается черный, составленный из точек трискель. — Неплохо, — говорит Кабош. Возвращаю клеймо на угли. — Теперь еще одно, — продолжает мэтр. — Человеку свойственно рефлекторно отстраняться от поражающего воздействия. Так что твою ногу надо фиксировать. На силе воли здесь не выедешь. — Ничего подобного. Есть опровергающие исторические примеры. Протопопу Аввакуму некая женщина стала на исповеди описывать свои плотские грехи. И обуяло его желание. «Аз же, треокаянный врач, сам разболелся, внутрь жгом огнем блудным, и горько мне бысть в тот час…» Тогда достойный святой отец зажег три свечи, прилепил к аналою, внес руку в пламя и держал так, пока не угасло желание. — У свечей пламя холодное по сравнению с каленым железом. И у тебя ситуация сложнее. Ты хотя бы руку с клеймом удержи секунду. Не так уж мало в таких обстоятельствах. Иди-ка сюда. Здесь есть пень замечательный. Упомянутый пень стоит в полутора метрах от костра, и к нему сходятся два из четырех бревен. — Садись сюда. Я подчиняюсь, он притягивает мою ногу к пню ремнями. Очень туго. До боли. — Блин! — говорю я. Он усмехнулся. — Ничего. Это ненадолго. Поверь мне, так безопаснее. Очень больно? — Терпимо. — Я не ради твоего геройства спрашиваю. Вопрос чисто практический. Мне нужно знать, насколько ты под эндорфинами. — Правда, терпимо. Он зашел мне за спину и сильно сжал плечо там, где под повязкой в коже сидят иглы. Я взвыл. — Ну вот, — говорит мэтр. — Подождем еще минут десять. Через десять минут боль успокоилась. Кабош смотрит мне в глаза. — Ну что, готов? Я кивнул. — Давай. Он снимает клеймо с углей и протягивает мне рукоятью. Вздыхаю поглубже, клеймо впечатывается в кожу на ноге. Боль затопила сознание. Ничего, кроме боли. Наверное, я ору. Не до того, чтобы считать до двух, отмеряя секунду. Рука Кабоша на моей руке, держащей клеймо. Он с силой сжимает мне кисть и отрывает клеймо от кожи. Отбирает вовсе, взгляд останавливается на ожоге. — Отлично! Слегка похлопывает меня по плечу. — Расслабься. Все позади. А я уплываю в сабспейс. Настоящий глубокий сабспейс, а не ту легкую эйфорию, что была, когда мы шли по лесу. Я среди звезд, над кронами деревьев. Костер превратился в светлое пятно где-то далеко, то ли внизу, то ли на периферии сознания. Но непостижимым образом я вижу улыбку Кабоша и ловлю себя на желании пасть перед ним ниц и целовать ему руки, ноги, сапоги. — Я всегда говорил, что ты больше мазохист… — говорит обладатель улыбки. Есть свидетельства, что иногда жертвы инквизиции во время допросов под пыткой приходили в состояние эйфории и объяснялись в любви к палачам. Это ужасало свидетелей и рассматривалось как неопровержимое доказательство связи пытаемых с Дьяволом. (Враг рода человеческого помогает переносить мучения.) Такие свидетельства редки. Когда тебе рвут клещами половой член или ломают ребра — уже не до сабспейса. Методика не та. Но не всегда палачи начинали с грубого членовредительства. При таком обилии экспериментального материала должны же они были, хотя бы по теории вероятности, хоть изредка, вызывать сабспейс. Кабош снял ремни и наложил повязку, а я все летал среди звезд, в своем подпространстве, и любил всем сердцем своего палача, забыв даже о том, что сам себе поставил клеймо. И я понял, что не лишу Жюстина этого удовольствия. Утром звоню Кабошу. — Ну, жив? — спрашивает он. — Как видишь. Жюстин сменил повязку на клейме. У него это неплохо получается. Он сидит у ног, голова покоится на моих коленях, я глажу его по волосам. — Я сегодня приеду, посмотрю. — Захвати Небесного Доктора. — Гм… Если получится. Небесный Доктор появился у нас только через неделю, когда моя рана практически зажила. Интеллигентнейший человек. Худой, высокий. Вежлив, обходителен, эрудирован. Рассказывает о японских и китайских методах заварки чая. Впрочем, и родной, черный, потребляет с удовольствием. Я думаю о том, можно ли как-нибудь догадаться по его виду, языку, жестам о его… увлечении. А по мне можно? А по Жюстину? Если человек не носит трискель на видном месте, можно? Маркиз де Сад писал о женщинах, которые стекаются к местам публичных казней: это наши люди! Сейчас показывают множество боевиков и фильмов ужасов, где кровь течет рекой, но мы с Жюстиной, как ни странно, к ним равнодушны. Нет в них бэдээсэмного аромата. Вот, если ночь перед казнью со священником и обрезанием воротника — это да! Это волнует! А тут пришли, постреляли, всех убили — и все. Скучно! А если бы сейчас в Лондоне происходили публичные казни, мы бы туда пошли? Да, положа руку на сердце, мы бы туда пошли. Бегом побежали! Небесный Доктор допивает чай и встает из-за стола. Мы вопросительно смотрим на него.  — Не сегодня. Сегодня знакомство. В следующую субботу. Неделя прошла как на иголках. Мы с Жюстином сидим и ждем звонка в дверь. Небесный Доктор обещал прийти к шести, но мы уже час на взводе и ничего не в состоянии делать. Стрелки на часах вытянулись в вертикальную линию, и раздался звонок. Небесный Доктор феноменально пунктуален. — Добрый вечер! Готовы! — Да. Жюстин помогает снять длинное щегольское пальто и принимает черную шляпу. Под верхней одеждой — рубашка китайского фасона с закрытым воротом. Черный шелк, как на БДСМ-вечеринке. И черные кожаные брюки. В руках гость держит черный баул, похожий на медицинский чемоданчик позапрошлого века. Проходим в спальню. Небесный Доктор водружает чемоданчик на тумбочку рядом с кроватью. Открывает. На свет божий извлечен довольно странный набор предметов: палочка, кисть для письма, тушечница, антисептик и набор игл, длинных и тонких. — Ну что ж, начнем. Маркиз, прикажи своему сабу раздеться. — Он не совсем саб… — Извини. Мне показалось, что у вас весьма элэсный ДС. Так я могу обращаться к нему напрямую? — Конечно. — Жюстин, раздевайся. Весна, солнце еще не село и освещает комнату кроваво-красным сквозь задернутые багровые шторы. У стены, напротив окна, я ставлю два подсвечника и зажигаю свечи. Жюстин разделся и лежит обнаженный на красных шелковых простынях. Небесный Доктор ушел мыть руки — слышно, как в ванной течет вода. Он входит в комнату, с улыбкой глядит на Жюстина, потом задумчиво на меня. — Маркиз, снял бы ты рубашку. — Зачем? — Я не в коей мере не хочу оскорбить твое доминантское достоинство. Ты вообще все можешь сделать сам. Гарантирую, не пожалеешь. — Особые методы? — Кабош напугал? Все не так страшно. Это просто путешествие. В Китае и Японии было известно множество способов путешествия душ. Даосы и буддисты соревновались друг с другом в этом искусстве, и оно не считалось чем-то из ряда вон выходящим. Тело монаха лежало в монастыре на севере Японии, а душа была на юге и любовалась зацветающей сакурой или последними хризантемами. Я знаю дверь из этого мира. Да, не все возвратились. Но это означает одно: они не захотели вернуться. Я встретил горящий взгляд Жюстина. — Государь, давай попробуем! — Я не мистик! — отрезал я. — Есть и научное объяснение, — продолжает гость. — Эндорфины бывают разные. Есть те, что вызывают галлюцинации и расширение сознания. Я знаю, как извлечь именно их. В отличие от каннабиса и ЛСД это абсолютно безвредно и притом гораздо приятнее. Я сажусь на край кровати. — Делай то, что обещал сделать. Ты вроде учить меня собирался. Он кивнул. Обрабатывает антисептиком иглу и бедро Жюстина. Легко проводит по коже. Туда, обратно. Словно лозоходец, ищущий воду. Вдруг останавливается, и игла пронзает тело. Жюстин вздрагивает. — Может быть, связать? — спрашиваю я. — Не обязательно. Когда тебе уколы делают, тебя связывают? Небесный Доктор поворачивает иглу, она входит глубже. Жюстин слегка стонет. Гость сладко улыбается, берет кисточку, кончик погружается в тушь. — Ты сразу не запомнишь точки. Поэтому я их помечу. Касается кисточкой у основания иглы. — Это не совсем татуировка. Свести легко. Но пока пусть будет. Берет вторую иглу, она скользит по коже, замирает над точкой — он не прокалывает. Помечает тушью. — Возьми! — Дает мне иглу. — Давай сам! Я вгоняю иглу. — Глубже! — приказывает Небесный Доктор. Жюстин дышит чаще. — Не напрягаться! Расслабиться! — прикрикнул на него гость. Третья игла, четвертая, пятая. Методичная и тонкая работа, методичностью и тонкостью напоминающая японское искусство шибари — связывание. Жюстин полузакрыл глаза. Десятая игла. Я ощущаю его тело, как свое, каждый миллиметр, каждую точку. Одиннадцатую я нахожу без помощи Мастера. Комната погружается в красноватый туман, призрачно сияют свечи. Все отдалилось, потеряло смысл и значение: существуют только Жюстин, я и Мастер. На его губах застыла блаженная улыбка. Я вспоминаю известный бэдээсэмный афоризм: «Садисты — святые люди, столько усилий, чтобы посмотреть на чужой кайф». — Жюстин, ты как? — тихонько зову я. Он не отвечает. Обеспокоенно гляжу на Мастера. — Что случилось? — Все прекрасно. Он не здесь. Мы сейчас последуем за ним. Снимай рубашку. Тебе следует знать свои точки. Надо уметь последовать за человеком, если вернуть его иначе не получается. — Мы не сможем его вернуть? — Сейчас сможем. Легко! Но что, если вы зайдете дальше? Кисть трижды касается моей груди. — Давай! В моем состоянии вгонять иглы почти не больно. — Есть еще одна точка, — тихо говорит он. — Расстегни брюки. Я не могу сопротивляться. Тушь отмечает точку у основания пениса. А потом туда входит игла. Я поднимаю глаза на Небесного Доктора: он тоже без рубашки и вгоняет себе иглу в точку на груди. Я уже не вижу и не слышу, как он берет палочку и произносит заклинание. Меня здесь нет.