The sky's the limit

Я снова посмотрел вверх и вдруг подумал, что последний раз видел звездное небо чёрт знает когда, хотя все время оно было над головой — достаточно было просто поднять её. В. Пелевин.

Небо очень ясное. Чонгук щурится, задрав голову вверх, а затем звучно сплёвывает. Во рту неприятно кисло, солнце жарит нещадно, из-за чего после двух часов, проведённых на улице, у него обгорают плечи, а воды в бутылке на полпальца, и он знает, что на вкус та омерзительно тёплая. Болезненно-красную кожу на плечах стягивают лямки рюкзака, а угольно-чёрную макушку припекает так сильно, что время от времени у него темнеет в глазах. У него есть примерно три часа на то, чтобы найти еду или ещё что-нибудь полезное, если повезёт, и вернуться в укрытие, никого за собой не притащив. В свою последнюю вылазку он был слишком неосмотрителен, поэтому ночью очнулся с зубами мелкой девчонки в своём бедре, а потом ещё две недели мучился от кошмаров, потому что это был — прости, господи, — маленький ребенок. Совсем недавно он видел кучи таких девочек по пути домой, всех таких миленьких и улыбчивых, в разноцветных одёжках, и никогда даже представить не мог, что однажды ему придется прострелить одной из них голову. Вперед на пятьсот метров тянется шоссе. Чонгук вытирает липкий лоб красной толстовкой, другой сжимая старенькую Беретту. Асфальт под ботинками проседает, прожаренный солнцем, и на серой поверхности остаются следы от подошвы. Вдалеке виднеется мутное пятно и, подойдя ближе, Чонгук распознаёт в нём несколько мятых машин, прижатых к обочине. Он поправляет рюкзак и глубоко вдыхает раскалённый воздух, который, кажется, скоро обварит его легкие. В Сеуле и раньше лето было удушливо жарким, но происходящий сейчас пиздец выходит за все существующие рамки. По календарю сейчас начало августа, (а, может, середина, он не знает), но ощущается он как затянувшаяся неделя в преисподней. После произошедшего с погодой творится какая-то чертовщина: дождь то горячий, то холодный, а ночи иногда внезапно минусовые до такой степени, что Чону кажется, что он больше никогда не согреется, так и подохнет от холода. Чонгук категорически отказывается называть это самое «произошедшее» концом света, потому что ничего не закончилось. Он сейчас здесь, идёт и существует, потрёпанный, конечно, и порядком задолбавшийся, но до конца ему еще далеко. Помимо него уцелело много людей, а еще чёртова куча кровожадного отродья. Единственное, что Чонгук знает: они не заразны и не любят дневной свет. Выглядят, как люди, которых выкопали из земли дня три назад: вроде сносно, но кожа неприятного серо-жёлтого цвета, обескровленная. Никаких тебе ошмётков плоти, гнилых зубов и признаков разложения. Единственное, что их выдаёт, так это неадекватный, болезненный вид и желание сожрать любое существо, находящееся поблизости. Он не знает, откуда они взялись, как они размножаются и размножаются ли вообще, зато он знает, как их убить. Обычных людей он практически не встречает и иногда, когда становится совсем худо, сидя в самой дальней комнате с заколоченными окнами, он начинает думать. Стоически заглотив всё дерьмо, которое добродушно подсунула жизнь, он пытается понять, почему всё вышло вот так. Мысли атакуют голову, словно вороны падаль, совсем бредовые, начиная от инопланетного захвата, заканчивая божьей карой. Чонгук не то чтобы в бога верит, но когда воочию видишь, как рубаха-сосед пытается закусить трепетно любимым сыном, поверить и в бога, и в черта становится не так уж и сложно. Может, это бог взял и превратил плохих людей в монстров. Может, ему захотелось наказать их, окончательно лишив человечности, показать, какие они мерзкие и как низко пали, что они не достойны быть людьми. Тогда Чонгук, выходит, хороший. Просто замечательный. Потом замечательный Чонгук вспоминает, что всевышний не приветствует, когда хорошие мальчики засовывают свой член в задницы других хороших мальчиков, и истерически, надорвано смеётся. Машины оказываются выпотрошенными подчистую, потому что кто-то оказался быстрее, чем он. Одна из них — крупный чёрный внедорожник. Дорогая обивка сидений усыпана стеклянной крошкой и Чонгук, глядя на это, недовольно поджимает губы, чувствуя себя неуютно. Город кажется обманчиво пустым, но на деле кишит людьми, как муравейник, которые точно так же, как и он, пытаются выжить любыми способами. Они снуют по углам, прячутся, стараются быть незаметными. Это очень напрягает. От неприятного чувства, будто в спину кто-то смотрит, Чонгук ведёт плечом. Он оборачивается так резко, что его шатает, крутит головой, весь подбираясь, но не обнаруживает ничего, кроме своего отражения в единственном уцелевшем окне авто. У него смешная челка, потому что он стрижёт её сам, синюшные круги под уставшими чёрными глазами, а ещё, кажется, паранойя, но за это его вряд ли можно винить. Он продолжает озираться, как загнанный звереныш, топчется на месте, а потом приходит к выводу, что нужно поторапливаться. Район знакомый, но раньше он так далеко не заходил, поэтому боится не успеть вернуться до темноты. Через пятнадцать минут, налево после перекрестка, он упирается в большой торговый центр, бетонно-стеклянное здание которого выглядит на удивление целым. Солнце отражается от окон, и Чонгук прикрывает глаза рукой. Стекло на первых этажах кое-где побито, а двери и вовсе выворочены вместе с петлями. Дверной проем внутри густо-чёрный, лучи солнца не попадают туда из-за козырька. Чонгук сжимает пистолет в ладони крепче — от того, что теперь он знает, кто может прятаться в темноте, пугать она не перестаёт. Ему хочется зайти внутрь, но здравый смысл подсказывает, что территория совершенно чужая и незнакомая, и если внутри кто-то есть, то выбраться оттуда живым вряд ли получится. У него, конечно, есть оружие, в рюкзаке припрятаны патроны, а в укрытии целая гора медикаментов, но он обычный парень, которому вынужденно пришлось научиться обращаться с оружием, а не чёртов киллер из Голливудского боевика. Он кусает губы и запоздало думает, что призрачный «кто-то» вполне может пристрелить его прямо здесь и сейчас, потому что Чон топчется на хорошо просматриваемом с высоты месте. Он втягивает голову в плечи, шагая в сторону. Наверное, стоит попытать удачу в другом месте, думает Чонгук, а затем ему враз становится так мерзко от самого себя, что от этого сдавливает горло. Собственный страх кажется непозволительной, отвратительной слабостью и он крепко сжимает зубы, продолжая идти, вперив взгляд в асфальт. У него тут апокалипсис, кровь, кишки и мясо с примесью рухнувших человеческих ценностей, а он не может справиться с собственными заскоками, словно эмоционально неустойчивый подросток. Он несколько раз оборачивается на торговый центр, но продолжает идти вперёд, всё ещё пытаясь пережить внезапный приступ самобичевания, поэтому не сразу замечает крохотный магазинчик на той стороне улицы. Очевидно, раньше это был круглосуточный мини-маркет из тех, в которые заходят только люди, живущие поблизости. Вывеска висит чуть криво и давно растеряла свои краски под палящими лучами, но Чонгуку кажется, что это произошло задолго до- Если в городе где и сохранилось электричество, то явно не здесь. Воздух внутри спёртый и затхлый, пахнет тухлым мясом и испортившимися продуктами. Чонгук задушено кашляет, зажимая рот и нос толстовкой. Глаза начинают слезиться от вони, он смаргивает влагу и проходит чуть вперёд. Осматривается, напрягается, прислушивается. Вокруг тихо и в ушах отдается только собственное прерывистое дыхание и пульсация крови в висках. Он поднимает руку с Береттой и идёт вдоль стеллажей, в самую глубь. Под ногами хрустит битое стекло — почти все холодильники с газировкой разбиты, и чем дальше он заходит, тем меньше света просачивается с улицы. Спустя пару минут Чонгук убирает толстовку от лица и дышит ртом. Ему душно, жарко и очень некомфортно. Окружающий сумрак неприятно давит на темя, из-за чего он на секунду крепко зажмуривается. На улице жарко, как в аду, но хотя бы светло. На полу валяются вздувшиеся и мятые консервные банки. Он отпинывает их ногой, недовольно хмурясь. Заворачивает за один из стеллажей, щурится в полутьме и не может сдержать облегчённый выдох, потому что наконец-то и ему улыбнулась удача. Он садится на корточки и одной рукой сгребает с пола вообще всё, до чего может дотянуться, не выпуская из другой пистолет. Толстовку приходится бросить на пол, и он запихивает внутрь рюкзака быстрорастворимый рамён, какие-то маленькие консервы и ранит руку о крошечные куски стекла. Шипит недовольно и едва не валится на задницу, но не останавливается. В куче сваленных продуктов какого-то хрена валяется зубная паста, но Чонгук забирает и её. Успокаивается он только когда рюкзак оказывается забит практически до отказа, с трудом застёгивает молнию и взваливает его на плечо. Именно в тот момент, когда он на секунду позволяет себе расслабиться, думая, что сдохнет от чего угодно, только не с голода, со стороны входа внезапно раздаётся грохот. Чонгук дёргается от неожиданности и давится слюной. Горло начинает першить. Он зажимает рот ладонью, пытаясь задушить зарождающийся в груди кашель, и громко дышит носом. От вони начинает мутить, но это его наименьшая проблема. Грохот повторяется, он слышит чей-то больной стон и единственное, о чем он сейчас может думать — пожалуйста, пусть это будет не ребёнок. Пожалуйста, только не ещё одна девочка, чью голову он должен будет раскроить, пожалуйста. Першение постепенно утихает. Чонгук убирает ладонь от лица и ждёт. Сам не знает чего, но ждёт. Может, того, что всё разрешится само собой, что он сейчас возьмёт и резко проснётся в чёртовом доме с заколоченными окнами и поймёт, что ничего этого не было, что это просто очередной дурной сон. Инстинкты говорят: что бы он сейчас ни сделал, конец один — дерьмо, и что это всё есть. Он выдыхает, ждёт ещё, снова слышит грохот и какую-то возню, и понимает, что ему всё равно придется через это пройти, если он хочет отсюда выбраться. Тут медлить не нужно, как когда погружаешься в ледяную воду — либо ныряешь резко и сразу, либо мочишь пальцы и так и не решаешься. Он не сразу понимает, что судорожно дёргающийся комок возле входа — это два человека. Он видит кровь, длинные фиолетовые волосы и русую макушку, окрашенную красным. Неадекватно агрессивная девица седлает бёдра парня и, сжав двумя руками его голову, пытается размазать её по полу. Парень хватает её за волосы, пытается стащить с себя, но у него не хватает сил и он долбит воздух кулаками. У Чонгука сердце клокочет в глотке, потому что он понятия не имеет, кто из них кого пытается сожрать. Он смотрит на них и думает, что ему придется убить обоих, чтобы наверняка, и, наверное, это не нормально, когда в двадцать один год ты можешь за пару секунд решить, лишать ли жизни человека. Но он решает, потому что того требует ситуация, потому что либо он, либо они, поэтому полностью выходит из-за стеллажа, кладёт вторую ладонь на пистолет, сжимает крепко и прицеливается, пока его никто не увидел. У него едва заметно дрожат руки и это слабость, слабость-слабость-слабость. Чонгук не слабый. Поэтому он стреляет девушке в голову. И промазывает. Пуля попадает в высокое окно и пол усеивает ещё больше стекла. В ушах звенит от выстрела, в груди ухает вниз, потому что девушка задирает голову, и глаза у нее красные до такой степени, что на воспалившиеся сосуды физически больно смотреть. Она по-собачьи клонит голову набок и кривит губы, то ли улыбаясь, то ли скалясь, и это выглядит так карикатурно, что на адреналине Чонгуку практически хочется расхохотаться. Вот уж умора. Она поднимается, шатаясь. У неё волосы красивого цвета все в колтунах и взгляд голодный, безумный, без какого-либо намёка на осмысленность. Руки в крови, а ногти все переломаны до мяса. Наверное, при жизни она любила слушать рок и делать пирсинг — он видит расцарапанные татуировки и следы от выдранных серёжек. Чонгук думает, что при других обстоятельствах, до всего этого, он, может быть, смог бы с ней подружиться. Это грустно. На этот раз руки не дрожат, а уши закладывает. Она валится на пол с глухим звуком, будто не человек вовсе, а тяжелый мешок с мусором, заливая пол кровью. Он стреляет ещё несколько раз, чтобы обошлось без неприятных сюрпризов, а затем снова, так, что от отдачи у него начинает неприятно тянуть предплечье. Крови из неё вытекает очень много. В обычной жизни Чонгук не замечал, но кровь, оказывается, пахнет. Этот запах оседает на слизистых налётом соли и металла, и ему хочется разодрать собственную глотку изнутри, чтобы от него избавиться. Снизу слышатся булькающие хрипы. Второй лежит на полу и тяжело дышит. Чон смотрит на то, как вздымается чужая грудь, смотрит, как тот пытается подняться, но у него ничего не получается. Смотрит и ничего не делает. У парня болезненный вид, слипшиеся от крови русые волосы с отросшими чёрными корнями и тонкие запястья — Чонгук почему-то сразу это замечает. Джинсы изодраны практически в клочья, коленки голые и острые, а тёмная футболка усеяна мелкими чёрными пятнышками. Он вновь безуспешно пытается подняться, в конечном итоге неуклюже отползает к стене и прижимается к ней спиной. — Ну и сильная же эта зараза, мне прилично досталось, — говорит он неожиданно низким голосом и смотрит на Чонгука. Глаза — два чернющих пятна — как будто лисьи, раскосые и очень красивые. Чонгук смотрит в ответ, не моргая. — Спасибо, что помог, — добавляет он, пытаясь улыбнуться, и это просто пиздец. У них тут адова жара, лужа крови и нашпигованный пулями труп в паре метров, а он лицезреет попытку изогнуть губы в улыбке и аккуратные зубы с красными разводами, потому что кровь везде и, вашу мать, Чонгук так устал, что от красного цвета у него мельтешит в глазах и хочется выблевать внутренности наружу. К горлу практически подступает, его жгёт кислотой, но Чонгук сглатывает и снова поднимает пистолет. Парнишка по ту сторону оружия смотрит сначала непонимающе, а затем испуганно жмётся к стене. — Эй, эй, чувак, ты чего? Я же человек, — он тычет в своё лицо указательными пальцами и пытается выпрямиться, типа, ну, разуй глаза, смотри же. Чонгук поджимает губы. Он смотрит на него с высоты собственного роста и от осознания, что сейчас он — хозяин ситуации, у него приятно тяжелеет в груди. Хоть что-то в этом грёбаном мире он может контролировать, когда всё ускользает сквозь пальцы. Очевидно, в его взгляде что-то меняется, потому что незнакомец снизу начинает лепетать ещё испуганнее: — Эта дура пыталась меня сожрать, потому что я человек. Человек, понимаешь? Чонгук не хочет понимать. — Меня зовут Тэхён, — выдыхают снизу. — А тебя? Тишина. — Скажи что-нибудь? Сказать? Чон слишком давно не разговаривал с кем-то, кто не его внутренний голос. Он продолжает молчать. Его ведёт и сейчас, кажется, действительно стошнит. Он окидывает парня внимательным взглядом, всего ободранного и избитого. Перепуганного. Смотрит в чужие глаза, которые чёрные, словно смола, и понимает, что пришить того, кто даже не может защитить себя, для него слишком подло. Он опускает пистолет и втягивает носом воздух. Вокруг всё ещё воняет и, боже, Чонгук просто хочет, чтобы этот день уже закончился. — Спасибо, — говорит этот Тэхён и всё-таки как-то умудряется полноценно улыбнуться. У него из уголка рта течёт тонкая струйка крови. На фоне такого контраста его улыбка выглядит совсем уж долбануто и неуместно. Он прижимается головой к стене и смотрит на Чонгука этими своими красивыми глазами. — Будь другом, не дай мне умереть. — Ага, — впервые за всё время произносит Чонгук. — Как скажешь. И бьёт его рукояткой в затылок.