Восьмая

      Никогда не думала, что начну свой рассказ с того, что стеклянное сердце упало на мою голову и рассыпалось на тысячу осколков.       Но так оно и было. — Диана, ты как? — испуганно пробормотал отец, подняв руки, будто его решили арестовать, — Боже… Боже… что я натворил?! Боже, ты в порядке?!       Вообще-то все было очень плохо. Я взглянула на свои окровавленные руки, пытаясь не разреветься на месте, как маленькая девочка.       Но я была маленькой девочкой, которой всего-то навсего пятнадцать лет и шесть месяцев! — Отвали от меня! — рявкнула я, стряхивая с волос осколки стекла, когда он хотел помочь мне подняться с пола, — Ненавижу тебя!       Я осторожно встала на ноги и, кинув в отца самый презренный взгляд расплаканных глаз, поспешила в свою комнату собирать вещи. — Господи, прости! — крикнул он с соседней комнаты, — Мне так жаль!       Ну да. Ему было так жалко! Еще чего. А было ли ему жалко, когда он поднял на меня руку и задел эту чертову полку с наградами? Нет. Он тогда был в ярости. — Ненавижу тебя! Не подходи ко мне! — закричала я, глотая слезы, нервно собирая вещи своими дрожащими руками в рюкзак, — Ненавижу тебя!       Я собирала не только одежду, но и то, что мне не хотелось оставлять с этим тираном наедине. А именно фотографии моей матери и сестры, их работы, рукописи, в общем, все что угодно, связанное с ними. Это последнее, что осталось от нашей семьи. От Уильямсов.       Я трясущимися пальцами смогла открыть маленький флакон с нектаром и выпила его. Но самое страшное было не в том, что с моего лба стекала кровь ручьем или то, что мои руки были все в крови, а в том, что нектар потерял вкус. Я больше не чувствовала мягкий приятный вкус бананового сока. А значит, я потеряла свой дом. Мне здесь было не место.       Надев на спину рюкзак, окинув глазами в последний раз опустевшую комнату, в которой когда-то я жила вместе со своей сестрой, я поспешила выйти в коридор и через входную дверь покинуть помещение, а не как когда-то моя сестра Бекки — через окно, выходящее на пожарную лестницу. — Детка, прости меня… Я не хотел… — умолял меня мой отец, встав у меня на пути к выходу. — Слушай ты, — прошипела я, смотря ему в глаза, пытаясь говорить ровно и властно, — ТЫ МНЕ БОЛЬШЕ НЕ ОТЕЦ, ЯСНО?! Я НИКОГДА НЕ ВЕРНУСЬ СЮДА, ПОНЯТНО ТЕБЕ?! А свои извинения говори своей Люсинде! Иди создавай с ней новую семью! Ты ведь этого хотел! Ты не любил нас! НИКОГДА НЕ ЛЮБИЛ! Не прошло и года, как МОЮ мать упокоили в земле, а ты уже успел найти себе невестку! Я тебя НЕНАВИЖУ!!! Уйди с дороги! — Я лишь хотел найти тебе новую маму… — пробормотал он вслед мне, когда я, оттолкнув его от себя, вышла через дверь. — НИКОГДА НЕ БУДЕТ ЕЙ ЗАМЕНЫ, ЯСНО ТЕБЕ?! — зарыдала я, бегом спускаясь по лестнице.       Когда я вышла из многоэтажного здания, то, не останавливаясь, бежала поймать такси. Кстати, на улице была почти нулевая температура, а я была в одной серой толстовке, под которой была оранжевая футболка Лагеря Полукровок, и в утепленных бриджах с кроссовками. У меня изо рта вылетал теплый пар во время бега за желтыми такси, пробиваясь сквозь толпу туристов, которых в рождественскую пору пруд пруди.       Но, поняв, что это займет слишком много времени и тем более, что мой оте… Грегори мог побежать за мной вслед, то я просто решила дойти до ипподрома пешком. Конечно, до него было далеко, около получаса ходьбы и то, если повезет, но зато было время успокоиться и прийти в себя.       Если вы еще не поняли, то да, это была я. Меня зовут Диана. Мне было пятнадцать лет, когда случилась эта невероятная… история.       Вернувшись из Лагеря Полукровок в конце лета, я стала ходить в школу, как обычный подросток. Правда, по пути со школы перед тем, как поехать в больницу (а потом идти на кладбище) я всегда наведывалась к Салли Блофис а.к.а. мама Перси, которого я видела довольно часто на улице либо настигала его дома, в его комнате. Да, она была невероятной женщиной, которая всегда выслушала бы кого угодно, даже серийного убийцу, она, наверное, успокоила и налила чай, принеся синих печенек, погладила бы по головке (правда, сначала отругала бы) и сказала бы, что любит его. В общем, в какой-то мере она стала мне второй матерью. Но мою мать, Александру Джексон, никто не смог бы заменить.       Вы спросите, что же с ней случилось? Она умерла. Осенью этого года. Она просто истощалась на глазах изо дня в день. И умерла. У нее был рак, как и у ее отца. Когда он заболел раком, то мой первый вопрос был таким: «А оно передается?».       Я не могла прийти в себя после того, как Грегори рассказал, какой диагноз ей поставили. Это было тогда, когда я вернулась домой из Лагеря Полукровок. Мне показалось, что мое сердце разбилось на миллиард осколков. Я закрылась в своей комнате и проплакала всю ночь, пытаясь себя убедить, что на этом жизнь еще не заканчивается. Еще после всего этого учебный год начался с особого экзамена, который потрепал мне еще сильнее нервы.       Я медленно умирала изнутри, глядя, как болезнь безжалостно убивала мою маму день за днем. Я не плакала (слез больше попусту не оставалось, да и рядом с ней я всегда улыбалась), сидя рядом, когда она засыпала, измучившись от нестерпимой боли. На ночь я оставалась в Больнице Святого Фрэнсиса, и я чувствовала себя по-настоящему счастливицей, когда умудрялась засыпать на приставленных друг к другу креслах в комнате ожидания. Все дни растянулись, а календарь будто остановился. Все остановилось, истязая меня. Это было все как-то неправильно. Иногда я задыхалась, когда уверяла себя в том, что это просто кошмарный сон, что я проснусь и все будет хорошо.       Когда маме стало лучше… я не стала обнадеживать себя полностью, чтобы на черный день не умереть от утраты. Через восемь дней она умерла. Произошло это быстро, что я даже не сразу поняла, что случилось. Я постоянно вспоминала наш последний разговор, перед тем как она ушла на тот свет. — Я горжусь тобой, — прошептала мама, — Я всегда гордилась вами. Как жаль, что Бекки рядом с нами нет…       Я не стала отвечать, что, мол, она в нашем сердце и всегда будет с нами. Это ложь. Все всегда говорят, что человек жив, пока его помнят. Но так больнее. Лучше просто отпустить и свыкнуться с потерей.       Я посмотрела на свою маму, которая была красивой и страшно мертвенно-бледной в тот момент. Ее почти белые, некогда золотистые и длинные волосы были короткими, как у моей подруги Талии, а ясные голубые глаза немного стали отстраненными и пустыми, будто превратились в стеклышки, как у фарфоровой куклы.       Я постригла волосы своей матери, когда на ее подушке начал оставаться шерстяной слой после каждой ночи. Ее золотистые волосы мы отдали в качестве донорства на парики онкобольным детям. — Если я умру… — прозрачная слезинка пробежала по виску моей мамы и упала на подушку, сделав мокрое пятнышко.       От ее слов у меня сердце неприятно сжалось до скрипа в груди, а дыхание перехватило, но я все равно улыбалась, пытаясь не расстраивать мою маму. — Мам… — я взяла ее тонкую руку, накрывая своими ладонями, — Не говори так. — Ты сама прекрасно знаешь… мы прекрасно знаем, чем это закончится. Мне страшно за тебя, дорогая. Ты останешься совсем одна-одиношенька… как сирота.       Последнее слово как лезвие прошлось по моему слуху и оглушило меня. — А еще… ты изменилась, детка. И я не знаю в лучшую сторону ли. Мне страшно оставлять тебя одну. Я, конечно, верю в тебя, но я боюсь. Вдруг что случится? — Проблемы — это норма для нормальных полубогов, — прошептала под нос я. — Пообещай мне, что никогда не сунешься в большие проблемы, — она приподнялась на локтях, — Стань восьмой и живи спокойно. Слышишь? — Восьмой… — пробормотала я, положив подбородок на кулак, упершись локтем об колено, — Что это значит? Ты мне объяснишь? Или как Нептун будешь молчать? Я не понимаю… — Это твое предназначение, Диана. У каждого полубога есть свое предназначение. — Я не хочу быть полукровкой… У меня никто этого не спрашивал! Почему такие как я должны мучиться, разрываясь между двумя мирами? Почему? Почему мой отец бог? Почему я не могу жить спокойно? — я шумно выдохнула ртом и потерла лицо ладонью.       Я задумчиво уставилась в окно, которое освещало помещение. Палата была одной из самых лучших в этой больнице. Койка находилась у просторного окна, из которого открывался вид на небольшой сад. Так же в здесь была личная ванная комната с большим круглым зеркалом. Напротив двери ванной комнаты и справа от входа находился большой белый шкаф, в котором могла поместиться целая страна. На противоположной от койки стене уместился столик, над котором висел маленький жидкокристаллический телевизор, а в дополнении ко всему этому на нем стояла банка с букетом ирисов. Все помещение можно было назвать белой кляксой с зеленым прямоугольником в середине и маленькой фиолетовой точкой с краю. Славу Богу, что в этой палате не было всяких нарисованных радуг и солнышек с облачками, которые были повсюду в этом отделении. Меня постоянно раздражали эти жизнерадостные картинки. Неужели они думают, что смотря на солнышко с глазками, можно поправиться от болезни? Нет, нужно крепко сжав зубы, ждать когда отпустит, бороться за свою жизнь. — Знаешь, Герми, мне понравился тот молодой человек, который подарил эти замечательные цветы.       Я вздрогнула и подняла голову, вопросительно смотря на маму, которая нежно улыбалась своими бледно-розовыми губами. Я поняла, что несколько минут сидела, молча, теребя свое ожерелье, разглядывая цветы, стоящие на столе.       Меня передернуло, когда я поняла как она меня назвала. Мама очень редко называла меня Герми. Обычно она звала меня Дианой, ну или Ди. А Герми она меня звала очень и очень редко, в самых экстренных ситуациях. Например, когда я уходила в Лагерь Юпитера, она назвала меня так. Или когда я смогла подвигать пальцами спустя пятилетнего коматозного состояния. — Тревис? — спросила я, почувствовав, как сердце начало бешено биться у меня в груди, — А-а… мы с ним познакомились в лагере.       Одно только его имя заставляло мое сердце биться чаще, а на губах появлялась робкая улыбка от удовлетворения. — Ты мне о нем не говорила. — Из головы как-то вылетело, — призналась я, устало вздохнув, упершись локтями в колени.       Мама засмеялась. Искренне и звонко. Я почувствовала небольшую легкую пустоту у себя в груди, будто мои легкие с сердцем куда-то исчезли.       Краска прилила к моему лицу, когда я поняла, что она видела наш поцелуй, когда он, приехав сюда, обнял меня как раз перед садом больницы. — Он тебя поцеловал, — сказала она, будто прочитала мои мысли. — Ну… он мне нравится… и… я ему тоже… — забормотала я, пытаясь объяснить ей все, — Ну как бы… да, я слишком маленькая для отношений и тем более уж для поцелуев в губы! Но… — Я не против ваших отношений, детка. Главное чтобы ты была счастлива.       Я ошарашенно взглянула на маму, решив, что у меня начались слуховые галлюцинации, но она лишь улыбалась, прищурив свои голубые глаза.       Затем я смогла рассказать ей о наших отношениях, не скрывая того, что у нас были поцелуи в губы. Время так быстро и незаметно прошло, что к концу моего рассказа на улице уже потемнело, а в палате включился свет. Я неожиданно поняла, что держу закрывшую глаза маму за оледеневшую руку. Через несколько секунд до меня дошло, что она уже не со мной. Осмысление произошедшего произошло будто по щелчку и я вышла из себя. Врачи немедленно прибежали и не давали мне подойти к маме, пытаясь реанимировать пациента. Я очень долго отбивалась от успокаивающих меня медсестер, орала во все отделение до потери голоса, царапалась, потеряв голос, шипела и брыкалась, даже умудрилась разбить лампу, содрать обои в коридоре и оставить следы от ногтей на диване. А когда я оглушила одну из медсестер, то я отключилась из-за транквилизатора, ибо две оставшиеся не растерялись из-за бушующей девушки. Вероятно, это был далеко не первый раз для них. Отчим говорил, что и тогда я отключилась не сразу, а его после этого инцидента чуть не вытурили с работы, но все закончилось штрафом.       С того дня, как мама покинула меня, я больше не плакала. До этого чертового дня! Мой оте… короче ублюдок по имени Грегори Уильямс позвонил мне на телефон (да-да, у меня, у полукровки телефон!) и сказал, что нужно поговорить.        Да, я звала его отцом, отчимом, ибо он же хорошо относился ко мне, к моей матери и к моей сестре. Главное слово — относился.       Я, собственно, как послушная дочь, пошла домой, попрощавшись с миссис Блофис и поблагодарив ее за теплый прием. Кто же знал, что все так обернется? Правильно, никто.       Встретил он меня в гостиной нашей квартиры, деловито сидя на кожаном кремовом кресле подле телевизора. — Привет, дочка. Как прошел день? — спросил Грегори, делая вид заботливого отца.       Если честно, то Нептун был в сто раз лучше него. Да, наконец-то я это признала. — Отлично, па, — ответила я, усевшись на противоположном кресле, кинув рюкзак и куртку на свою кровать в соседней комнате, — Что-то случилось?       Сегодня кстати был последний учебный день в этом году. Наконец-то наступили Рождественские каникулы!       Я оглядела гостиную, которая почему-то после смерти моей матери стала жутко неуютной. Вроде бы, все выглядело классно: два бежевых кожаных кресла, большой белый жидкокристаллический телевизор почти на всю стену с акустикой, длинню-ющий синий диван в белую полоску, на котором мы с Бекки любили валяться и дурачиться, пытаясь убить друг друга подушками… — Диана? Ты слышала, что я сказал? — прервал меня из размышлений отчим. — Прости, повтори еще раз, — я мотала ногами от волнения, бегая глазами туда-сюда.       Я нервно начала стучать ногами об пол, пытаясь отвлечься от напряжения. — Я знаю, что ты… переживаешь из-за смерти твоей матери, — мягко начал Грегори, тщательно подбирая слова, — Мне так жаль, что так вышло… И я знаю, что ты проходишь пять стадий принятия… И ты сейчас на второй… Ты злишься на случившееся. Прости за то, что я вновь и вновь напоминаю тебе об этом, но мы должны быть вместе в такой период. Я… выслушаю тебя. Ты постоянно молчишь. Я волнуюсь за тебя, Диана. Что с тобой происходит? С тобой все хорошо? Я… не понимаю, что с тобой сейчас происходит. Возможно, у тебя депрессия из-за полового созревания или…       Я, фыркнув, отвела взгляд наверх от лица отчима. Со мной было не все хорошо. У меня умерла мама. Я осталась сиротой. Одной. У меня не осталось семьи. Вся моя семья разрушилась в одно мгновение. Как у меня все может быть хорошо?       Мой взгляд остановился на полке над телевизором. Это была не просто полка, а почетная. Там находились все награды моего отчима за годы работы кардиологом. Больше всего меня интересовало стеклянное сердце, которое красовалось на полке. — Пап, давай сразу к делу. Мне надоело выслушивать соболезнования, — я прервала его сопливую речь, выпрямившись в кресле, — А еще постоянные беседы с Джеком. Мне они не помогают, а наоборот угнетают.       Джек был моим психологом, которого нанял мой отчим. Я про себя звала его Джеком Потрошителем, а при отце говорила, что он похож на Джека Фроста. Выглядел он схоже. У него были серебристые волосы и голубые глаза, больше смахивающие на происхождение из стали. Джек был тощим и высоким, постоянно ходил в белой одежде, а сверху накидывал серое пальто. От него всегда пахло каким-то свежим воздухом, будто он перед тем как встретиться со мной прыгал в сугроб. Мы встречались иногда в его кабинете, а иногда и у нас, в квартире. Вы только представьте, у меня были встречи с психологом! Я никогда не была и не буду психом или непослушным подростком, который пьет алкоголь и употребляет наркотики. Я была простой ученицей старшей школы, учащейся на отличные отметки, душой компании. (Подумаешь, вырубила одну медсестру. Я была напугана! Не надо считать меня неуравновешенной дурой. Я же потом извинилась, да?) И еще я была и остаюсь полукровкой. Бывало, конечно, встретятся монстры, но я с ними справлялась. Я постоянно молчала, пытаясь выяснить в чем же я провинилась, раз осталась сиротой. Я занималась самобичеванием. Я молчала, пока психолог не начал говорить про мое неуравновешенное и нездоровое моральное состояние и намекать на психиатрическую больницу. Я не на шутку испугалась, ведь я была здорова, а меня могли забрать в лечебницу в качестве сумасшедшего психа. Тогда я начала отвечать на его вопросы, проходить различные тесты. В итоге… оказывается у меня была депрессия, вызванная потерями близких, вот это неожиданно, да? Еще всякая чушь типа пять стадий горя — это его идея. — Детка, прошло два месяца после… — отчим устало провел ладонью по лбу и, странно изменившись в лице, остановил взгляд на мне, будто думал, что я смогу прочесть его мысли, — Слушай, недавно я познакомился с одной девушкой. Она любит детей… Люсинда — моя новая коллега. Она хотела отметить с нами Рождество, да и познакомиться с тобой… как следует. Если ты не против.       Мне стало страшно и грустно, но не из-за того, что мы хотели уехать на каникулы в Сан-Франциско. Да, я была одержима мыслью вернуться в Новый Рим, домой. Но обиднее всего был тот факт, который до меня дошел.       Я почувствовала как мое сердце начало ускоряться в груди, а слезы подкатили к горлу. — Ты хочешь… заменить мою маму? — тихо проговорила я, иначе он бы услышал, как мой голос сильно дрожал. — Нет, детка… то есть да… но послушай… — Ты не шутишь? — Разве похоже, что я шучу? — Грегори вопросительно поднял бровь. — Пап! — я вскочила с кресла и начала эмоционально размахиваться руками, — Как ты можешь мне это говорить? Моя мама умерла совсем недавно… и… — Детка, успокойся. Я просто хочу, чтобы ты… жила в полной семье. — У меня уже никогда не будет полной семьи, — холодно ответила я, — Ты знаешь это.       Ни у одного полукровки не бывает полной семьи. Если вы когда-нибудь встретите полубога, то не вздумайте заговорить об его семье. Это больная тема для таких как я. — Я хочу создать для тебя новую семью. Нашу. Которая будет лучше прежней. — Ты хотя бы себя слышишь? — мои руки автоматически потянулись к груди, будто бы я его умоляла, — Пап, как ты можешь такое говорить? Мы должны быть вместе, а это твои слова! Я не хочу чтобы кто-либо заменил мне мою маму! Не было и не будет такой женщины, способной сделать это! Ты разве не любил нашу маму? Как ты можешь…       Горло сжалось, а в груди бешено забилось сердце. Я сморгнула слезы и протерла руками мокрые ресницы. — Диана, перестань со мной пререкаться, — отчеканил отчим, вонзив в меня взгляд зелено-карих глаз. — Но пап! — Перестань сейчас же и слушай, что я тебе говорю.       Его глаза были не такие, как у Тревиса Стоулла, нет, совсем нет. Глаза моего отчима были холодными, а глаза моего парня излучали вечную радость и ребячество. Господи Иисусе, как я тогда по нему скучала…       Я злобно взглянула на отчима. Мне надо было захлопнуть варежку, но я слишком сильно въелась и распетушилась. — Вечно ты мне затыкаешь рот! Ты просто… просто… — представив, что душу своего отчима, я сжала кулаки до такой степени, что костяшки моих пальцев побледнели, а ногти до неприятной боли впились в ладони. Как легко отнять у него жизнь. Всего лишь… вообразив, что кровь во всем его теле останавливает свой бег…       Отчим внезапно покраснел, даже посинел и схватился за шею, издавая булькающие звуки. — Диана… — прохрипел он, падая с кресла. — О, Святой Посейдон! — взвизгнула я, когда поняла, что делаю, — Я не хотела…       Мне действительно было страшно. Я посмотрела на свои ладони, не веря, что могу делать такое. Меня охватила паника. Я испуганно оглянулась по сторонам, пытаясь вдохнуть побольше воздуха, потому что чувствовала, что могу потерять сознание. Осознание совершенного давало полное право грызть совести меня, ведь я только что чуть не задушила человека, который заменил мне отца. И даже не только совести, но еще и ужасу. Я начала бояться самой себя. — ТЫ — МОНСТР! — рассвирепел отчим, поднявшись на ноги, после того, как откашлялся из-за удушья.       Слезы быстро появились в глазах, размывая все происходящее. Я не знала, что может быть ужаснее, чем собственный отчим, выкрикивающий такие оскорбления в мой адрес. Я даже не верила, что все это происходит со мной. Мне хотелось ущипнуть себя, крикнуть во весь голос, чтобы убедиться в реальности происходящего. — В этой комнате чудовище это ты! — парировала я. Я даже не поняла почему так ответила. Возможно, мне было очень сильно обидно. — Ах ты мелкая… — он замахнулся на меня рукой и каким-то невероятным образом задел ту награду.       И все замедлилось. Я видела как солнечные лучи поблескивали всеми цветами радуги внутри этого стеклянного сердца, когда оно медленно, но верно приближалось к моей макушке.       Я громко закричала, закрыв ладонями голову, готовясь к удару. Кажется, именно в этот момент во всем здании прорвало трубы.       Статуэтка, ударившись об меня, рассыпалась на миллион кусочков по всему полу, вокруг упавшей на пол меня, разодрав кожу на моих руках и голове. Это падение стеклянного сердца показывало состояние моего разбитого сердца. Мой отчим предал меня и мою маму. А я ведь любила его и верила ему!       Вернемся к же настоящему. Я, смахивая с глаз слезы, все так ли добралась до ипподрома. Элитный ипподром, кстати говоря, тут ежегодно проходит финал Тройной короны. Тут — это ипподром Белмонт-Парк. Сюда впускают не каждого встречного. Все так ли были плюсы от работы Грегори. Ипподром выглядел как… огромный олимпийский стадион, только для скачек. По соседству с ним находилась конюшня, которая была похожа больше на автостоянку с отдельными кабинками-денниками.       Я дошла до конюшен и пошла к знакомой, самой родной лошадке, которую я знала. Ей было около трех лет. Господи, через, что только мы прошли с ней… — Эй, привет, Красавица. Давно не виделись, да? — я похлопала темно-гнедую лошадь по морде, — Ты же не против небольшой прогулки, верно?       Она взглянула на меня своими умными темными глазами. Красавица была наравне со мной, и поэтому я чувствовала ее сильное теплое дыхание на своем лице. « — Привет, мисс!» — ответила лошадь, фыркнув, — «Что случилось? Вы чем-то расстроены.»       Меня чуть удар не схватил. Я уже забыла, что могу разговаривать с лошадьми. Или они со мной. — Мой отчим полное дерьмо, — как ни бывало сказала я, выводя Красавицу из стойла, — Ты как? Готова к небольшой прогулке?       Мы вышли на паддок, находящийся на заднем дворе Белмонт Парка. Волей не волей, глядя на высоченную сосну, возвышающуюся в центре паддока, я вспоминала сосну Талии. Сосне, стоящей у ипподрома, было около двухсот лет, а той, посвященной дочери Зевса, было примерно лет десять.       Через пару минут я уже неслась на лошади, после того как беспалевно ушла с ней из конюшни. За время, проведенное в Лагере Полукровок, я научилась немного управлять Туманом. (Спасибо детям Гекаты) И поэтому, весьма вероятно, Красавицу видели в качестве велосипеда. « — Куда направляемся, мисс?» — спросила лошадь, грациозно перепрыгивая машину, которая заезжала на парковку ипподрома. Наверное, водитель был в шоке. Представьте себе, вы едете в своем автомобиле, никого не трогаете, а тут какая-то девушка верхом на велосипеде перепрыгивает над вами.       Моя Красавица была самой быстрой лошадью, она много раз выигрывала скачки и конкурсы, завоевывая различные звания. Поэтому когда я скакала на ней, то в ушах был слышен только свист ветра. Не даром ведь она была чистокровной верховой. — Ты знаешь куда, — я ухмыльнулась, крепче удерживаясь за ее узду, — в Лагерь Полукровок, конечно же.