Le Roi est mort, vive le Roi!

      На кладбище было сыро. Всю неделю лили дожди, и лишь сегодня наконец было более-менее сухо. Правда, пожухлая листва всё равно прилипала к подошве пижонских лаковых туфель, но Моран совершенно не обращал на такую мелочь внимания. Он стоял у могилы Джеймса, в очередной раз разглядывая надпись "Король мёртв. Да здравствует король." и короткое тире между датами. Ветра почти нет, поэтому дым от неизменного синего винстона окутывает его облаком, пропитывает каждую частичку его дорогого пальто и бедной, оскудневшей с потерей Джима души.       Себастиан делает глубокую затяжку, плотно прижимая пальцы к губам, и выдыхает дым вниз. Тот клубится сизыми вихрями и закрывает на пару секунд дату после тире, давая иллюзорную, развеивающуюся так же быстро, как и дым, надежду, что Джим всё-таки жив, но по каким-то причинам скрывается. Нет. Он лично видел осколки белоснежной кости черепа, единственной светлой составляющей в этой тёмной, глубокой личности.       Моран хмыкает своим мыслям и разжимает пальцы, позволяя сигарете упасть около надгробия, тушит ту носком туфель, не боясь подпортить блестящее лаковое покрытие. Плевать. Теперь уже плевать на всё, но полковник вынужден был заменить Джеймса, чтобы империя, которую тот так тщательно выстраивал — выплетал, чёртов ты паук — не рухнула с уходом создателя.        И хоть королевства сгниют и исчезнут, Призраки прошлого должны остаться Запертыми навеки.              Полковник отпивает дрянной кофе из St.George и в очередной раз морщится, не понимая, почему Джеймс любил эту мерзкую жидкость больше, чем убивать, о чём и писал в письмах. Если бы Мориарти был живым, Моран бы плеснул ему этой дрянью в лицо, обозвал бы мудаком и страстно поцеловал, прокусывая нижнюю губу до крови. Если бы. Бы.              Рядом хрустит высохшая ветка, и Моран резко оборачивается, каменея. Перед ним собственной персоной стоял тот, кто снился ему последние два года каждую грёбаную ночь, не давая ни единой возможности провалиться в спасительный сон без сновидений.       Полковник стискивает челюсть и сжимает кулаки, впрочем, через мгновение успокаивается и холодно смотрит в такие родные — такие чужие! — карие глаза. Молчит, рассматривая. А потом не выдерживает и резко бьёт в челюсть мощным хуком справа. Стаканчик с кофе валяется где-то под ногами, но им обоим плевать. Моран с нескрываемым удовлетворением рассматривает ссадину чуть правее подбородка и, шагнув ближе, берёт чужое лицо в руки и целует, вымещая в этом голодном, жадном поцелуе все эмоции, всю боль, что скопилась в нём за два года и нашла выход лишь сейчас.       Джим не сопротивляется, обмякает безвольной куклой, даёт себя прислонить к широкому стволу векового дуба, старого, но крепкого. Моран рычит и всё-таки прокусывает тонкую кожу губ, жадно вылизывает, дуреет от вкуса крови, руками оглаживая бока под расстёгнутым неизменно-чёрным пальто. Задирает ткань пиджака и сорочки, с силой царапая ногтями тонкую кожу на пояснице, сразу же оглаживает её, натурально сходя с ума от близости.       Джиму, кажется, безразлично помешательство полковника, он лишь шипит, когда чувствует боль, но не пытается даже отпихнуть Морана, зная, что его Тигру это необходимо сейчас даже больше, чем воздух.        Джим Мориарти и есть его воздух.              Себастиан разворачивает Джима и заставляет щекой упереться в потрескавшуюся кору дерева, вжимается в маленькие ягодицы крепким, болезненным стояком. Руками ведёт по плоскому животу, поднимаясь выше, и до боли щипает и выкручивает маленькие твёрдые соски, выбивая первый полустон-полушипение из молчавшего Джима. Моран дёргает руками в стороны, разрывая полы рубашки и слыша, как с глухим стуком падают перламутровые пуговицы на ровный слой полусгнившей листвы. Он не выдерживает и сильно кусает за загривок, с упоением слыша звонкий вскрик Мориарти. Укус наливается кровью, и Бастиану доставляет огромное удовольствие вымещать боль душевную болью физической на Джиме.       Моран резко, рвано расстегивает ремень и едва не рвёт тонкую молнию на чужой ширинке, сдёргивая чужие брюки вниз вместе с бельём. Полы чёрного пальто закинуты на прогнутую поясницу, и Джим придерживает их, чтобы Морану было удобнее. Тот в свою очередь быстро расстёгивает собственные штаны, освобождая болезненный стояк от давящего слоя ткани. Моран разводит руками чужие ягодицы и смотрит на сжатый анус, про себя отмечая, что Джим ни с кем не трахался по крайней мере последний месяц. Себастиан сплёвывает на пальцы и растирает слюну меж ягодиц, хоть как-то увлажняя за неимением нормальной смазки.       Их в любой момент могут застукать случайные прохожие, но Бастиану так плевать, поэтому он с силой вжимается членом меж ягодиц и проводит пару раз, размазывая естественную смазку. Моран направляет головку в Джима и медленно втискивается, чувствуя, насколько Мориарти узкий и не растянутый. Дуреет от этой узости, что сжимает его почти до боли, и думает, что наверняка порвал Джима, но Морану действительно восхитительно плевать.Джим закусывает губу и сдерживает болезненный стон, но Себастиан всё-таки входит до конца и пережидает пару минут, давая привыкнуть, а после начинает двигаться.       Мощно, с оттяжкой, сильно ударяя бёдрами о молочную кожу, он вбивается в Джеймса, не особо заморачиваясь над его комфортом. Кладёт руку на чужое плечо и буквально насаживает на себя, заставляет принимать полностью, по самое основание. Бастиан понимает, что он близко к краю, поэтому ускоряет темп и сбивается с ритма, вколачиваясь беспорядочно, хаотично. Перед самым оргазмом он наклоняется к Джиму и вновь впивается зубами в холку, помечая, признавая своим.       Бастиан кусает чужую кожу до крови и кончает глубоко внутрь, наполняя обжигающей спермой, а потом сбивчиво шепчет в слегка окровавленный затылок: — Мой, мой.       И Джим отвечает, едва шевеля пересохшими губами: — Твой.              Потому что знает: что бы ни случилось, кто бы из них не умер, они всегда будут принадлежать друг другу.