Горят огни

Возьми себя в руки, дочь самурая, Возьми себя в руки. От края до края становятся тихими звуки… Сплин

      До конца учебного года оставалось две недели — самое халявное время для десятиклассников, которые не были обременены ни ЕГЭ, ни поступлением в вузы, ни еще какими-либо экзаменами. Целый месяц мы с Костей общались как любимый учитель и любимая ученица, но что-то меня настораживало: или то, что мы таким образом общались только в школе, а за ее стенами он сразу же становился лучшим другом моего брата, а заодно и моим вроде как другом. Или то, что мне по-прежнему шестнадцать, а ему двадцать три, и остатки совести вопят о неправильности происходящего, хоть и не могут запретить мне чувствовать.       А может быть, я до сих пор не могла поверить в то, что я ему, кажется, нравлюсь, несмотря на возраст. Нет, ну тут, правда, удивляться нечему — я много кому нравилась, но помимо всего прочего, Костя знал. Он с самого начала знал про моих родителей и про аварию, про мою амнезию и даже про то, что я попаду именно в его класс. Он всё знал и не сказал никому ничего, не ставя меня в неловкое положение и не заставляя посещать психолога: вместо этого всячески поддерживал сам.       Если подумать, помимо постоянных подколов он всё же старался заботиться обо мне, как мог, да и я наверняка многое себе надумала, а с самого начала была для него всего лишь мелкой сестрой друга, за которой было бы неплохо аккуратно присмотреть, только оставалось одно «но»: непосредственно наше знакомство. Тому, что Костя сам не рассказал мне обо всём сразу, я тоже нашла объяснение: ему было слишком неловко после той ситуации в автобусе, ведь тогда он еще не знал, что я — это я. Как же хорошо, что у Тали не пропадала память, и она его узнала.       А может быть, я не могла смириться со столь быстрым развитием отношений, точнее, отсутствием каких-либо отношений, кроме умеренно дружеских. Ведь мы с Костиком стали практически друзьями — или хотя бы хорошими знакомыми — через пару недель после первой встречи, хотя ему обычной дружбы не хватало, наверное. Ну правда, если включить голову и снова вспомнить автобус, отбросив остальные обстоятельства, то очевидно, что он хотел большего, вот только в сложившейся ситуации он наверняка уже перехотел, как и любой нормальный человек на его месте, и наверняка я для него — одна из многих, а может быть, он действительно со странностями и ко всем в транспорте пристает, когда ломается его машина?       Разумеется, со мной у него ничего не зайдет дальше приятельского общения, ведь когда он бы бросил меня, а он бы меня потом обязательно бросил, то испортил бы из-за этого отношения со своим лучшим другом, поэтому у нас точно никогда ничего не будет. Хоть иногда его намеки и взгляды ощутимо выходят за рамки дружеских, это просто невозможно, к тому же я действительно до сих пор его ученица, и об этом нельзя забывать, даже если очень хочется и даже если учителя я в нем теперь вообще не вижу. Но он мне нравится, и даже больше, черт возьми: я влюбилась в него, как последняя идиотка, и весь месяц после возвращения Ника безуспешно пыталась доказать себе, что это не так.       Подобные мысли посещали меня постоянно, что бы я ни делала и куда бы я ни шла. Они мешали мне даже в школе, где я теперь не могла даже чуть-чуть сосредоточиться на уроках; они мешали мне вспомнить прошлое, потому что каждый раз первая же попытка вызвать хоть какое-то воспоминание проваливалась с самого начала, поскольку в моей голове моментально всплывал образ этого привлекательного засранца.       А еще плюс ко всему я окончательно запуталась в платьях, юбках и каблуках, к которым быстро успела заново привыкнуть и теперь носила постоянно. У меня уже не было необходимости доводить Костика до того, чтобы у него дергался глаз, но что-то меня удерживало в прежнем образе. Неимоверно глупо пытаться таким способом привлечь парня, но я же видела, как ему нравится. Мне хотелось нравиться, как бы я это ни отрицала для самой себя.       Мне иногда стало казаться, что я слишком вживаюсь в роль и теряю себя. Тихую домашнюю себя, которая любит рок и играет на гитаре, которая носит широкие клетчатые рубашки и удобные балетки, которая любит покушать и умеет лазать по деревьям, но вместе с этим я стала с удивлением понимать, что помимо этого мне действительно нравится одеваться, как модели из журналов, привлекать внимание, ловить заинтересованные взгляды. Это позволяло чувствовать себя лучше, чем я есть на самом деле. Порой даже кажется, что у меня раздвоение личности, потому что мне нравятся настолько противоположные вещи, что я никак не могу их совместить в своей жизни и бросаюсь из крайности в крайность. Всё-таки самая простая и обычная я мне ближе и роднее, но наверняка ведь только мне одной.       Когда меня окончательно достали все эти метания, я решила поделиться ими с Костей. Ник, кажется, вообще не умеет быть серьезным, Тали до начала июня не будет в городе, бабушка уже укатила на дачу, а значит, переучитель-недодруг — единственный, с кем я могу посоветоваться. Мне кажется, он всё поймет, он же так старательно меня успокаивал, что бы ни случилось. В конце концов, мне просто не к кому больше прийти.       Уверенной походкой я направлялась к кабинету английского языка, но перед дверью резко остановилась. Ну и что я ему скажу? «Привет, у меня налицо признаки психического расстройства: намеки на раздвоение личности и панические атаки, плюс каждую ночь до сих пор просыпаюсь от кошмаров, даже если закинусь снотворным, к психологу идти не вариант, помоги, а?» Ладно, плевать, не впервой: по ходу дела что-нибудь придумаю.       Я чуть-чуть приоткрыла дверь. Приходя сюда, я уже давно не боялась, что учитель меня прикончит, но хотелось немного понаблюдать за ним, пока он не видит. Я продолжила тихонько тянуть на себя дверь кабинета, но вдруг остановилась и не смогла больше пошевелиться: в кабинете сидел Костя и пил чай с нашей физичкой, Анной Павловной. Она была молодой, но я бы не назвала ее даже симпатичной, хотя это, в общем-то, не имело никакого значения.       Да будь она хоть самой Джулией Робертс, на своих особых правах я могла бы за пару минут аккуратно спровадить ее куда подальше, выдумав какую-нибудь невероятную историю, требующую немедленного вмешательства классного. Проблемой было то, что эта самая наша физичка вовсю заигрывала с Костиком и строила ему глазки, а он… А он мило улыбался ей и, кажется, был совсем не против ее внимания. Действительно, на что я могла надеяться, дура? Он уже взрослый человек, а я… А я полная дура, что тут еще сказать.       Я даже не стала смотреть и слушать, что будет дальше, оно и так было понятно по их взглядам, черт, да просто… Слезы застилали глаза. Значит, вот так? Еле сдерживая себя от истерики — успокоительное закончилось совсем — медленно пошла к выходу. Гребаная жизнь, за что мне это? Ведь он наверняка догадывался, что я к нему чувствую, хотя может, именно поэтому так себя и ведёт? Какая уже к черту разница.       — Джина, ты куда? Сейчас звонок будет, — прокричал мне вслед Артем Смольянинов, одноклассник, невесть зачем забредший в этот коридор, хотя урок у нас по расписанию в другом крыле.       Я решила проигнорировать, сделав вид, что не услышала — или что это вовсе не я. Хотелось убежать домой, спрятаться и больше никогда оттуда не выходить, но я провалилась на первом же пункте: бегать в коротком платье и на каблуках в принципе не представлялось возможным, и когда я попыталась, то упала и разбила колено. Ноги сами принесли меня в тот же парк, где я чуть больше месяца назад нашла своего Бродягу.       Бросив не очень убедительные попытки справиться с подступающей истерикой, я рухнула на первую попавшуюся скамейку. Хотела позвонить Тале, но она с семьей не только уже успела уехать в аэропорт, а их самолет должен был приземлиться в Риме примерно через сорок минут. Несмотря на это, я лихорадочно набирала и набирала ее номер, чтобы снова услышать механическое «абонент временно недоступен», как будто она могла бы ответить мне прямо из самолета.       Снова я одна, и хоть по сравнению с настоящей трагедией неразделенная любовь была сущим пустяком, но без своего успокоительного я уже не умела адекватно реагировать на что бы то ни было, а вчера, как назло, я выпила последнюю таблетку, и новые у меня появятся только через два дня. И где сейчас все, кто так искал со мной общения? Скорее всего, моего отсутствия в школе никто, кроме Смольянинова, даже не заметил: хоть я и не была прогульщицей, но стала время от времени загружать себя общественной работой, чтобы поменьше быть на уроках и побольше — с Костей, зато теперь меня никто не ищет, когда мне больше всего на свете хочется, чтобы меня нашли. Выходит, я ошиблась, причем уже в который раз.       Прохожие с удивлением смотрели в мою сторону, некоторые даже оборачивались. Ну и видок у меня, наверное: из-за слез тушь наверняка размазалась по щекам, туфли — полностью в пыли и песке, коленка разбита, да и с платьем тоже черти что. Я хотела проехать на автобусе, чтобы не собирать косые взгляды, но и тут тоже нахлынули воспоминания, связанные с Костей. Поскольку бо́льшая часть моей и без того крохотной памяти оказалась связана именно с ним, то рано или поздно с этим придется смириться, но в таком виде меня всё равно вряд ли пустят в транспорт: зуб даю, что похожа сейчас на малолетнюю шалаву, которая возвращается домой после бурной ночи.       Слегка пошатываясь, я прошла несколько метров. С разбитым коленом было неудобно ковылять на высоких каблуках, в ранку забился песок и налипли мелкие камушки, а у меня в сумке не оказалось даже салфеток. Снова наплевав на всё, я сняла туфли, и, неся их в руках, босиком пошла домой: прямо через центр города, потому что по невнимательности сделала большой крюк. Кажется, прогулки босиком с туфлями в руках входят у меня в привычку. Промелькнула мысль: «А если кто-нибудь из школы увидит?» — да плевать. Мне уже всё равно, пусть смотрят. Вот возьму и уеду в Верхний Тагил и буду там местной городской сумасшедшей, которая никогда не носит обувь так, как это положено делать.       В такой же прострации я дошла до дома. Бродяга с радостным визгом выбежал мне навстречу, царапая когтями пол. Похоже, только ему я и нужна по-настоящему.        — Тихо, малыш, тише, — к моему удивлению, щенок, кажется, понял. Он замолчал и уткнулся мокрым носом мне в ладонь. — Только ты меня понимаешь, так?       Обменявшись милостями с питомцем, я первым делом стянула с себя порванные грязные колготки; содранная кожа сразу же отозвалась болью. Я промыла ранку, как умела, кривясь и морщась, когда начинало неприятно щипать. Уже в своей комнате я забралась с ногами на кровать и тут же затащила к себе Бродягу, чтобы его потискать и мечтательно поразмышлять над переездом в Верхний Тагил.       — Я дома!       Это Ник вернулся домой. Бабушка укатила на дачу аж до сентября, и брат теперь жил вместе со мной и помогал следить за домом, обустроив двухкомнатный чердак как вполне себе уютную небольшую квартиру. Внезапно мне настолько захотелось всё рассказать хоть кому-нибудь, что для этой цели сгодился бы даже старший брат со своими вечными шуточками и неумением серьезно взглянуть на ситуацию, но пришлось одернуть себя: я не должна. Всё-таки Костя — его лучший друг, и они не должны ссориться и портить отношения из-за того, что глупой младшей сестре вздумалось влюбиться.       Конечно, Ник, если узнает, то заступится за меня, а может быть, просто объяснит мне еще раз, какая же я дура, — в любом случае, не стоит его впутывать, это только наше с Костей, точнее, только мое дело. Если расскажу кому-нибудь, в особенности Нику, будет еще хуже, поэтому надо просто дождаться Талю и навести на классного ее любимую порчу на импотенцию или хотя бы на понос.       Я услышала телефонный звонок и инстинктивно дернулась к мобильнику: неужели Таля научилась подключать роуминг или купила себе местную симку? Нет, мой телефон лежал неподвижно, демонстрируя миру черный пустой экран — это позвонили Нику, у нас с ним и правда похожие рингтоны. Внезапно возникла шальная идея подслушать его разговор: сейчас моему брату вполне мог звонить Костя, а мне было интересно до жути. Знаю, так не делается, да и к тому же, я вроде как уже решила, что мне на него плевать, но любопытство бескомпромиссно тянуло меня наверх, к чердаку, где находилась комната старшего брата.       Выждав в комнате, пока брат спустится за мобильником в прихожую, я тихонько прокралась в коридор. Убедившись, что шаги брата на лестнице стихли, а за ним с глухим звуком закрылась плотная старая дверь, я на цыпочках взлетела следом и приникла к щели, наплевав на все приличия. Пришлось согнуться в три погибели: чердак явно не был предназначен для шпионских игр. Голос человека на том конце провода я ожидаемо не слышала, а вот слова брата можно было с легкостью разобрать.       — Как не была в школе? Ты уверен в этом?       Речь обо мне? Как интересно. Похоже, Костик — больше некому — забеспокоился, когда увидел в классном журнале мои «энки» за сегодняшний день. Вовремя же он заметил: наверняка физичка гораздо интереснее, а мне нужно всего лишь выбросить из головы этого засранца. Приготовившись слушать, какой разнос Ник может устроить ему за то, что за мной не уследил, я прижалась к двери сильнее.       — Нет, друг, это бред. Подумай сам: никто еще ничего не знает. Она даже сменила фамилию, а прятаться лучше всего у врага под носом. После того, что произошло, ей безопаснее здесь, особенно пока Елисеев думает, что убил ее вместе с родителями. Она не светится абсолютно нигде, она всегда под присмотром, и никто из нас ничего не заметил. Всё…       Елисеев что? Господи, я даже не знаю, кто такой этот Елисеев и зачем ему убивать, но они и правда считают, что мне угрожает опасность, что смерть моих родителей вовсе не была случайной? Такого ведь не может быть, я сама была там, и произошедшее — просто несчастный случай.       — Ее безопасность не имеет отношения к твоей ревности, не кипятись. Придет домой — я с ней поговорю.       Или нет? Сразу же в памяти всплывают последние мамины слова, которые я уже перестала воспринимать всерьез, решив, что мне тогда почудилось: «они нас нашли». Если это было убийство, то мама, похоже, знала виновников.       — Рано или поздно придется рассказать, но я думал дождаться ее совершеннолетия, когда мы уже не сможем обойтись без ее решения и подписи. Если узнает сейчас, то либо полезет, куда не надо, и помрет ни за что, либо совсем свихнется от страха: у нее после аварии и без того протекает крыша.       — …       — Слушай, я безмерно благодарен тебе за то, что ты полтора месяца не спускал с моей сестры глаз, но теперь я считаю это лишним. Ты сам вызвался за ней присматривать, сам же где-то ее потерял и сам же возмущаешься. Более того, втюрился, как подросток, и я не понимаю, что меня больше злит: то, что ты теряешь способность хладнокровно мыслить или то, что объектом обожания оказалась моя, мать ее, мелкая сестра! — кажется, Ник ударил по столу ладонью или кулаком.       Чувство ненависти к Костику и желание его утопить мешали с невесть откуда взявшейся радостью: всё-таки я ему нравлюсь? Господи, как можно вообще думать о таком, когда ребята обсуждают гораздо более важные вопросы. Похоже, Ник очень многое от меня скрывает.       — Мы были детьми, и пятнадцать лет назад всё казалось иначе. Теперь дело в наших руках, перемирие, хоть и было условным, полетело к хуям собачьим, а ты, блять, как будто не понимаешь, что это значит! Теперь уже нам, а не родителям, придется действовать. Возобновились покушения, Джи чудом выжила, нам не хватает людей, у нас внаглую крадут товар и срывают поставки, влазят на нашу территорию. Мы каждый день терпим потери, ты же в курсе, что вчера случилось в казино? Ты думаешь, что, узнав правду, Джина всё поймёт и будет сидеть тихо, чтобы не доставлять нам проблем? Да нихрена!       Я плохо понимала, о чем шла речь. Бизнес, товар, какие-то поставки и разборки, сферы влияния? Ладно, у Кости есть кафе, а Нику, кажется, дядя Игорь собирался подарить ночной клуб — дядя как раз и занимался семейным бизнесом — но я была уверена, что по крайней мере никто из родных не замешан ни в чем незаконном. Так вот как всё выходит на самом деле. Не знаю, что у них там творится, но неужели нельзя было просто мне рассказать, неужели я бы не поняла? Я бы попыталась разобраться, может, даже могла бы помочь.       — Может, даже лучше, что она ничего не помнит. Если узнает раньше времени, то это не облегчит нам задачу: еще сунется, куда не надо, и ее могут взять в заложники, например, и вконец доломать ей психику. Ее могут просто убить, в конце концов; да даже нас с тобой могут прикончить в любой момент, о чем ты?       — …       — Я уже говорил, я не знаю, как она себя поведет и как скоро может сама догадаться обо всем, поэтому и не хочу ей ничего рассказывать, чтобы не подвергать еще большей опасности. Ей всего лишь шестнадцать, она еще мелкая и глупая. Тебе ведь и самому не надо с ней возиться.       Хотя о чем я? Я же всего лишь маленькая тупая психопатка, которая ни на что не годится, — по крайней мере, мой горячо любимый брат считает именно так. Как будто бы Ник не знал меня все эти шестнадцать лет, он видит во мне всего лишь глупую младшую сестру, а что обо мне думает Костя, я даже знать не хочу. Хотя, по правде говоря, я и сама не до конца понимаю, какой я была в общении с Ником все эти годы: я ведь так и не смогла вспомнить. В любом случае, я не такая, какой он считает меня: я не буду сходить с ума от страха и уж тем более не собираюсь доставлять кому-то проблемы.       — Да, хорошо, но если тебе не нравится, спроси у своего отца, и услышишь то же самое: мы не можем этого сделать, — с нажимом произнес Ник.       Дальше слушать я не смогла. Задыхаясь, сбежала на первый этаж и зашла к себе в комнату. Отдышалась.       Эмоции переполняли, и мне хотелось сделать что-нибудь безумное, такое, чего я точно не делала еще никогда. Метнулась на кухню и схватила нож, пока еще не понимая, что я собираюсь с ним делать. Подумав с минуту, собрала волосы в руке и просто резанула ножом над сжатым кулаком — больше чем полметра черных ухоженных волос упало на пол. Я ощутила прекрасное чувство легкости, как будто импровизированная стрижка избавила меня от груза проблем. Подойдя к зеркалу, я посмотрела на свое новое отражение: то, что осталось на голове, беспорядочными кривыми прядями свисало вниз, едва доставая до подбородка. Было непривычно, возможно, многие бы сочли это даже страшным, но мне неожиданно нравилось.       Стерла всю косметику, от злости немного содрав кожу на скуле. Всё, хватит с меня всего этого. Большими канцелярскими ножницами я кое-как обрезала свои когтищи, сделав их в два раза короче; переоделась в джинсы и большую черную толстовку — то, в чем я и приехала сюда. Из обуви без каблука у меня по-прежнему были только неудобные домашние балетки, и я невольно задумалась, для чего мне обувь прямо сейчас. После того, как я обрезала волосы, мной завладел адреналин, подбивающий на по-настоящему безбашенный поступок.       Вернувшись в комнату, наскоро собрала рюкзак: телефон, наушники, паспорт, кредитка, кухонный нож, немного еды, старая рубашка, пара белья — достаточно. Подумав, паспорт я всё-таки выложила на стол. Подумав еще раз, снова положила в рюкзак. Придется забежать в магазин за нормальной обувью, но это не беда. Еще я не удержалась и, покидая комнату, забросила на плечо гитару: хорошо, что недавно купила для нее чехол.        — Бродяга! Идем, малыш, — я поманила щенка к себе. Закрепила на ошейнике поводок: в конце концов, не могла же я оставить его тут.       Быстро отправила Талине на электронную почту письмо с объяснением моего побега: она имеет право знать. Она поймет, она должна понять, что зная правду, я больше не хочу быть дополнительным источником проблем. Пусть разбираются, сколько хотят, я уже не буду никому мешать и отвлекать на себя так много их внимания. Раз бабушка уехала на дачу и приедет очень нескоро, можно пока что об этом не думать, а когда она вернется, Таля ей всё объяснит, наверное: сестра была магистром вранья и сто процентов что-нибудь бы придумала. А остальным знать про меня ни к чему, поэтому я попросила Талю удалить письмо и никому про него не рассказывать.       Пока Ник не спустился с чердака, я побыстрее выскользнула из дома; тихо прошла по двору, вышла на улицу. Закрыв калитку, в последний раз окинула взглядом дом и забор, чтобы получше сохранить их в памяти, и побежала, что было довольно неудобно с рюкзаком и гитарой, да еще и собакой на поводке. Впрыгнула в первый попавшийся автобус, не особо волнуясь о том, куда он меня отвезет. Так, надо постараться не думать о последствиях. Главное — не думать о них сейчас, и всё. Возможно, мне давно стоило перестать пичкать себя таблетками: если бы они не закончились, я бы и не узнала, что вообще способна на такое.       Проехав несколько остановок, зашла в банкомат и сняла со счета около четверти денег — хорошо, что я запомнила дополнительный пароль, без которого мне не было бы доступно ничего, кроме остатка карманных расходов за этот месяц. Вдруг раздался звонок, от неожиданности заставивший меня подпрыгнуть. Я посмотрела на экран: звонил Ник. Хотелось поднять трубку и высказать ему всё, что думаю, но нет, я не должна отвечать, иначе они узнают, где я, и мой побег закончится, толком и не начавшись. На всякий случай вынула из телефона сим-карту и разломала пластиковый прямоугольник пополам, чтобы наверняка ее нельзя было отследить. Потом зашла в ближайший салон связи и уже за наличные купила новую симку, не регистрировав ее ни на чье имя: интернет мне еще очень понадобится.       Затем, поддавшись внезапному порыву, купила в ларьке самую большую шаурму, какую только там могли приготовить. Я и сама не знаю, зачем мне это было нужно — могла бы сэкономить, но внезапная свобода вскружила мне голову. Пора бы отвыкать от своих непомерных запросов, но это всё завтра. Сегодня я праздную новую жизнь.       Заскочив в магазин одежды, купила себе черную борцовку, камуфляжные джинсы и штаны наподобие мужских, и, разумеется, прихватила черные кеды — я ведь до сих пор была в рваных домашних балетках. Новые вещи прекрасно уместились в рюкзак: там даже осталось немало места, и такой компактный образ жизни сразу пришелся мне очень по душе.       Вроде бы всё. Оставалось только найти место для жизни, и еще с утра я даже не подозревала, что уже в четыре часа дня за мной закроется дверь последнего вагона поезда на Верхний Тагил.