Я храню свою тайну, да и кто мне поверит, Но я знаю, ты спишь, просто спишь слишком крепко… Flёur
Первого сентября я пошла в школу, как и решила за пару недель до того. Перед этим мы с Талей, по ее же настоянию, устроили себе домашний день спа, перемеряли и мой, и ее гардероб, и сестра составила нам по-настоящему классные образы. Я сама всё еще не была готова так париться насчет подобных мелочей, и, наверное, просидела бы с безразличным видом весь день, если бы не знала, насколько всё это важно для Тали. — Точно, мы ведь можем сделать парные образы! — восклицала подруга. — У тебя «тотал-блэк», у меня — «тотал-вайт», как раз не зря я покрасилась в практически белый. Ну, что скажешь? — с вдохновленной улыбкой спрашивала она. Я через силу улыбалась и кивала. Мы пришли в школу вместе: решили, что теперь я всегда буду заходить за Талей по пути, как раз дорога до школы лежала через ее дом. Проходя по школьному двору, краем глаза я видела, как на нас смотрят старшеклассники; видимо, выбранные сестрой для меня черные рубашка и кожаная юбка — не та, которую я надевала в первый учебный день здесь, — действительно мне шли. Сама Таля, как она и задумывала, была одета во всё точно такое же, только молочного цвета, и обувь у нас была разной: я пришла в высоких черных мартинсах, а Таля — в белых кедах. Ни ее, ни меня наш класс сразу не узнал, и это было неудивительно: новые прически в сочетании с новым макияжем визуально меняли черты лица, да и стиль уже был другим. Артем Смольянинов смотрел на меня еще более заинтересованно, чем в прошло году, а Макс, с которым сестра рассталась летом, и вовсе не сводил с нее глаз, хотя она старательно это игнорировала. Наверное, никто и не думал, что я — Таля тоже — можем сменить имидж на кардинально отличный от того, что был раньше. Если совсем уж честно, мне по-прежнему было всё равно. Несмотря на то, что подруга добилась того, что я стала действительно нравиться себе в зеркале, это не отменяло того факта, что я абсолютно не разбиралась в теме модных приговоров и стиля, в том числе потому, что это казалось мне пустой тратой времени и сил, особенно с недавних пор. После долгой и нудной линейки, хотя, казалось бы, в выпускном классе я должна была радоваться и запоминать каждый школьный момент, мы разошлись по классам. Кабинет английского языка, рассчитанный на полный класс из-за какой-то там экспериментальной программы и из-за нехватки учителей, без Кости выглядел совершенно пустым. Не было его вещей: очков в толстой черной пластиковой оправе, пачки сигарет, которую он так старательно прятал то в одном месте, то в другом; не было дорогущей красной ручки, которой он проверял тетради, не было и такой же синей, которой он заполнял журнал; в шкафу не висела его куртка и сменная одежда на всякий случай, из кармана не торчал брелок от автомобильных ключей. В общем-то, кармана тоже не было, потому что не было самого Кости. Это всё было бы ничего: обычно все учителя забирают вещи на время каникул, но учительский отпуск заканчивается за пару недель до начала учебного года, и учителя успевают снова «обжить» свои кабинеты. Без своего хозяина кабинет английского языка казался брошенным и каким-то неправильным. Не успели мы распределиться по своим местам, как в распахнутую дверь вбежал запыхавшийся Николай Петрович, наш директор. — Одиннадцатый «Б», ребята, все на месте? Все дошли? — он повторил вопрос. Только тогда, когда класс нестройным хором заверил его, что все, директор вышел на середину класса. — Я хотел бы сделать объявление о том, что Константина Леонидовича пока что не будет в школе. Временно вести английский у вас будет Кристина Антоновна, она же пока возьмет на себя классное руководство. Я недовольно загудела вместе с одноклассниками. Если без Кости мне и так хотелось волком выть, то крикливая и постоянно чем-то недовольная Кристина Антоновна меняла отметку моего состояния с уже привычного «хреново» до «так ужасно, что хоть вскрывайся». Николай Петрович поднял руки в примирительном жесте. — Тише, ребята, я же сказал: вре-мен-но, — по слогам произнес он, — это только временно, — добавил еще тише. — А почему Константина Леонидовича не будет в школе? — раздался с задней парты высокий девчачий голос. Если память мне не изменяет, то это Ира, которая, как мне казалось, с самого начала неровно дышала к Косте. Директор вздохнул. — Ваш учитель в августе попал в крупную аварию, и сейчас не смог бы работать даже при огромном желании. — А когда он вернется? Долго у нас Кристина Антоновна будет? — Честно, ребята, я не знаю. Не хотел вам говорить, но может быть и так, что ваш классный не успеет поправиться даже к вашему выпуску, но вы не расстраивайтесь, — Николай Петрович окинул взглядом класс. — Всё образуется, вот увидите. А насчет Кристины Антоновны скажу, что она будет у вас вести только до тех пор, пока я не найду нового преподавателя. К первому сентября, извините, ребята, не вышло: ведь перед самым началом года, ну кто бы мог подумать… Директор, махнув рукой, вышел из класса, уже крепко над чем-то задумавшись. Наша временная англичанка пока еще не пришла, что было удивительно, и мы с Талей принялись обсуждать происходящее с таким видом, будто это были теории масонского заговора. — А если Кристина Антоновна потом не захочет от нас уходить? — Поверь мне, захочет, — безапелляционно ответила мне Таля. — Ей не так много доплачивают за нас. А если всё-таки не захочет, — шепнула она, — то мы сделаем так, что будет пулей лететь из нашего класса. Я снова принялась рассуждать. — А кто тогда вместо нее? Даже если Костя быстро придет в себя, а я на это очень надеюсь, то на восстановление ему может понадобиться не один месяц, вспомни, сколько лежала я. Николай Петрович прав, нужен учитель. — Да только где бы его взять… — протянула сестра. Придумать, где нам достать учителя во время учебного года, мы не успели: пришла Кристина Антоновна. С ней кабинет начал казаться и вовсе каким-то нереальным, ненастоящим, словно в плохом кошмаре, когда привычные тебе места выглядят и ощущаются иначе. Но зато я сразу же поняла, что новая классуха мне не нравится, причем это совсем не так, как было, когда Костя меня безумно раздражал и бесил. Эта мне просто не нравится, хотя она вроде не нравится вообще никому. Выпускной класс, большая ответственность, экзамены, новогодняя постановка, важные мероприятия… Кристина Антоновна что-то говорила и говорила, но я и не думала ее слушать. Просто верните мне моего Костю, и тогда всё будет хорошо. На удивление, учительница не стала слишком долго нас мучать, и уже через час мы были свободны, словно птица в небесах. — Как сопля в полете, — буркнула я, не успела Таля по привычке сказать то же самое. Настроение сегодня стало еще хуже, чем было в последние дни. — Ребят? В самое большое скопление одноклассников, где Артем Смольянинов рассказывал о летней поездке на Кипр, протиснулась Милана. Она никогда не была старостой, но в компенсацию этого была очень дотошной и чересчур активной в плане всего, что касалось общественной работы. Если вдруг наш класс припахивали к какой-нибудь неожиданной внеклассной и наверняка очень полезной деятельности, то проклинать надо было именно ее, Милану Столетову. Случайно вышло так, что мы с Талей тоже оказались именно в том месте, где наша активистка собиралась озвучивать новую идею, скорее всего, уже согласованную и с администрацией, и даже с нашей временной классной. Я развернулась, насколько это было возможно, и попыталась выбраться туда, где посвободнее, но услышала предложение Миланы и остановилась как вкопанная. — А давайте завтра после уроков пойдем навестить Константина Леонидовича? Наверняка ему очень одиноко в больнице, и мы должны его поддержать, — черт, нет. Только не это. Нет, нет, нет. — Все скидываемся по двадцать рублей, на фрукты! — с минуту подумав, прикидывая что-то в уме, Милана добавила: — А если по тридцать, то даже на йогурты хватит. Сказать или промолчать? Я не знала, но очередной приступ ярости снова пришел на смену апатии, как и происходило на протяжении последних двух недель. — Дура ты, Милана! — я старалась дышать глубже, но получалось плохо, и меня несло дальше. — Он в коме, какие фрукты? Какие нахрен йогурты, ты вообще в курсе, что такое кома? Он даже не приходит в сознание! Одноклассники насторожились. — А откуда ты знаешь? — тягучим голосом спросила Ира. Я на мгновение растерялась, но когда увидела панический взгляд Тали, то всё сразу стало на свои места. — Дело в том, что Константин Леонидович еще с детства дружит с нашим старшим братом, — за локоть я подтянула Талю поближе к себе. — Естественно, мы в курсе. Сложно было понять, удовлетворил ли Иру мой ответ, но во всяком случае вопросов она больше не задавала. Я понимаю, что вряд ли Костя собирается и дальше работать в школе, что ему сейчас и вовсе неважно, уволят его или нет, и что уголовка ему не грозит, потому что мне уже давно шестнадцать; тем более, что мы с ним только целовались, больше ничего. Однако мне не хотелось лишнего шума, не хотелось слухов по всей школе: тогда вне зависимости от моего желания мне придется что-то отвечать, что-то делать, оправдываться или даже просто слать всех нахер, и всё равно это будет выдергивать меня из наскоро, но крепко выстроенного защитного домика. В общем-то, одна Ира не смогла бы ничего доказать, даже если бы у нас с Костей и правда что-то было, поэтому я почти сразу потеряла к ней интерес. Но что может остановить Милану, особенно если учесть, что некоторые уже начали сдавать деньги? Не дав Столетовой ни рубля, мы с Талей покинули класс, и теперь брели по коридору уже опустевшей школы. Мы шли настолько медленно, что, когда мы были на середине коридора, одноклассники уже начали уходить через лестницу, которая находилась возле кабинета. Не обращая на них внимания, мы дошли до конца и почему-то развернулись обратно. Никогда бы не подумала, что всё обернется вот так, но всё уже именно так и есть, и остается только привыкнуть жить со всем этим. Осознав вдруг, что у меня больше нет сил идти дальше, я остановилась; развернувшись, слегка подпрыгнула и нагло уселась на подоконник. — Джи, ты чего? — Таля с возмущением повернулась ко мне. — Пойдем! — А вот возьму и не пойду, — сказала я с самой что ни на есть самодовольной улыбкой: что бы ни происходило, мне нравилось бесить сестру, и это было абсолютно взаимно. На душе нисколько не стало легче, но на какое-то время показалось, будто ничего хренового не происходило и всё по-прежнему хорошо. Подруга скинула кеды и села рядом со мной, увлеченно болтая ногами. Она выглядела так, будто хочет сказать мне что-то очень важное, и, пока я гадала, что же это может быть, Таля вдруг с громким смехом начала меня щекотать. Мое положение осложнялось не только сложностью ответного выпада, а еще и тем, что я до жути боюсь — да и всегда, наверное, боялась — щекотки. В конце концов, мне удалось извернуться и осуществить справедливую месть, и настала Талина очередь визжать и вырываться. Наши бешеные вопли эхом отдавались во всем здании, и возможно, такое эхо казалось бы пугающим, но я не успела осознать эту мысль: сестра снова до меня дотянулась. — Ай, щекотно! — Психопатка! — Кто бы говорил! — Ай! — Ну держись! — Сама виновата! — Придурочная! — Бля! — с чувством произнесла Таля, наблюдая, как эпично, словно в замедленной съемке, падает на пол горшок с каким-то явно необычным и редким цветком: очень уж неместным он выглядит на школьных подоконниках. Выглядел. — Пиздец, — одновременно прошептали мы. Потому что прямо по курсу на нас шла завуч. Ну что еще сказать? Отпираться было бессмысленно, но и одних извинений оказалось недостаточно: цветок отказался жутко экзотическим и действительно очень редким, и в наказание, вопреки здравому смыслу, на выходных нас с Талей запрягли уборкой в школе. Мне, конечно, гораздо проще было купить точно такой же цветок, благо, денег хватает, а вот времени — нет, ведь на выходных я могу на час дольше прийти к Косте. Блин, вот же влипла. Уже порядком расстроенная, я брела домой и думала, как отвертеться от субботнего труда на благо школы. Минут пять назад Таля повернула в свою сторону, а я — в свою, и сейчас как раз подходила к спуску с обломками кирпичей, торчащими из земли. Вдруг я вспомнила одну важную вещь: Бродяга. Конечно же, через пару дней после аварии я его забрала. Ну как забрала, я попросила об этом Ника, потому что сама не находила в себе силы приехать в тот дом, из которого ушла накануне беды. Но Ник, который и без того, по моему мнению, не отличался умом и сообразительностью, забыл его любимую игрушку и крепкий поводок; другой, попроще, щенок порвал в первую же прогулку после того, как вновь оказался со мной, и с тех пор по два раза в день отправлялся на самовыгул по участку, но такое положение дел не устраивало ни меня, ни вернувшуюся с дачи бабушку, ни ее огороды, которые всё лето вспахивал Ник. Можно было бы снова попросить брата съездить, но он опять что-нибудь напутает, и всё равно всё придется делать самой. Если честно, я не хотела приходить к Косте домой; нет, если бы он там был, то я бы уже давно побежала вприпрыжку, но сейчас я попросту боялась. Я боялась возвращаться в то место, где так много — буквально всё — напоминало о нем. Где, может быть, лежат нетронутыми его вещи, где остались незаправленная кровать и недописанный список дел в ежедневнике. Где в пепельнице лежат окурки, как будто бы он оставил их еще вчера: он ведь никогда не пускал домработницу в свой кабинет и всегда убирал там сам. Пересилив себя и вытерев рукавом внезапно подступившие слезы, я развернулась и направилась к остановке: кажется, тут можно было доехать на автобусе, причем на том же самом, который едет до моего дома. Дорога не заняла много времени, вот только транспорт пришлось ждать почти двадцать минут. За это время в наушниках прошло пять моих любимых песен, которые то ли помогают мне двигаться дальше, то ли добивают окончательно — я сама еще толком не поняла. Хорошо, что я, хоть уже и ношу туфли снова, но только в самых крайних случаях, — ни с того ни с сего начался дождь, хотя сегодня вроде бы даже не было пасмурно. Разумеется, мне и в голову не пришло в такой день брать с собой зонтик, да и толстовка осталась дома: Таля так меня закрутила, что я просто-напросто забыла забросить кофту в рюкзак. Не желая приходить в насквозь мокрой рубашке, я рванула к Костиному дому на всей скорости, которую позволяла совсем недавно зажившая после пули нога. Перед его домом я остановилась, словно наткнулась на невидимую непреодолимую стену. Неужели вот так просто? Просто зайду внутрь, привычно поздороваюсь с Геной, практически бессменным охранником, пройду дальше, окину взглядом террасу, живую изгородь и уютный сад, а потом открою входную дверь: если с воспоминаниями у меня беда, то четырехзначный пин-код я запомнила как минимум надолго. Ничего необычного, вот только в этот раз он не спустится в прихожую, не обнимет, не поцелует, и я даже была согласна сейчас на его нудные нотации, но и их быть не могло. В этот раз всё будет уже не так. Я подхожу к калитке. Неуверенно тянусь к звонку, затем резко отдергиваю руку. Ну же, не трусь, Джина. Всё-таки жму на звонок, жду пару секунд, отпускаю. Где-то через минуту, — наверняка шел из своего домика, — Гена открывает дверь. — Джина Александровна? — он с неким недоверием окидывает меня взглядом, а меня, как и всегда, забавляет сочетание имени и отчества. Папу звали Александром, и его, конечно же, все называли Алекс, и только мама упорно на русский манер звала его Сашей, а папа улыбался. Интересно, а если бы его звали как-нибудь совсем по-английски, например, Джеймсом или Рональдом? Боюсь представить, какое у меня тогда здесь было бы отчество. — Да, это я. Я хотела бы забрать пару своих вещей. Знаете, Ник… Никита Игоревич приезжал и забирал собаку, но забыл поводок и любимую игрушку. Можно мне пройти за ними? — Конечно, Джина Александровна. Константин Леонидович дал указание, что в его отсутствие здесь распоряжаетесь вы, но вас давно не было, и несколько вопросов по дому ждут вашего одобрения либо наоборот. Что? После того, как я от него ушла, Костя буквально наделил меня правами хозяйки дома? Или может, он сделал это раньше? Нет конечно, что за бред, Гена наверное что-то перепутал, и, подгоняемая желанием уточнить слова охранника, я окликнула его. Он подтвердил и, видимо, обидевшись, что я сразу не поверила, предложил показать бумагу, где черным по белому написано то же самое. Заверив Гену, что это будет излишним, я улыбнулась и спросила, какие вопросы требуют моего решения. Если честно, я и сама не совсем понимала, что и как, но пришлось задержаться часа на три. Пообещав заезжать хотя бы раз в неделю, я отправилась домой. Помимо поводка и любимой игрушки Бродяги я забрала еще парочку кофт и Костину фотографию, потому что у меня до сих пор не было ни одной. Дождь уже закончился, и на улице приятно пахло мокрым асфальтом: мне нравился этот запах. Через полчаса я уже была дома и снова втихаря заимствовала коньяк из импровизированного домашнего мини-бара.***
Суббота началась не с кофе и не с кормежки голодного кота, а с выгула собаки: нормального выгула на нормальном поводке. На выходной день у меня было немало планов, а именно: послать наказание завуча куда подальше, попытаться разобраться с оравой одноклассников, — или их просто развернут работники больницы? — и навестить, наконец, Костю. Милана сказала, что лучше сходить к любимому классному руководителю в субботу, потому что после уроков у многих дополнительные занятия и подготовка в ЕГЭ. Я молча согласилась с ней: какая мне разница, они всё равно не пройдут дальше холла, в крайнем случае — поднимутся на нужный этаж, но непосредственно в отделение всё равно не попадут. А вот я за сравнительно небольшую сумму могла приходить когда угодно и хоть сутками сидеть прямо в палате, как, наверное, и Костины родители. Он вкратце рассказывал про отца и про то, что тот очень крупный бизнесмен, да я всё это знала и сама, но про его маму я за всё время знакомства не услышала практически ни слова. Может, его родители в разводе, как и дядя Игорь с тетей Инной? Родители Ника разошлись еще когда ему было всего шесть, и брат рассказывал, что они до сих пор его делят и борются за внимание, хотя он уже давно совсем взрослый человек. Ник несколько лет жил с мамой и даже не видел отца, а потом, будучи подростком, сам нашел его, а теперь помогает ему с семейным бизнесом, а маме просто помогает. Что, если Костины родители разошлись, а он остался с отцом и просто перестал общаться с мамой? Когда-нибудь я у него обязательно об этом спрошу, но ответ, наверное, получу не сегодня. Мы с Талей уже подходили к больнице. Подруга с таким же саркастическим выражением лица, как и у меня, потихоньку пинала по тротуару одинокий камешек и украдкой посматривала вдаль, к главному входу, проверяя, похоже, заметил ли ее Макс: не зря она сегодня выглядит еще восхитительнее, чем обычно; надеется после неудачного визита в больницу утащить его на свидание или просто решила от скуки привлечь внимание бывшего? Заметив взгляд Макса, устремленный на нас, сестра удовлетворенно прикрыла глаза и следующим шагом отбросила камешек на газон. — Нахрена им это всё, подруга? — спросила так, будто это не она только что высматривала Макса в толпе. — Да дегенераты потому что, — уныло ответила я. — Я же сразу им русским языком говорила, что затея обречена на провал. В реанимацию никого не пускают. — Кроме, конечно, тебя, — подмигнула мне Таля. Я провела рукой по уже немного отросшим волосам, которые обещали еще через неделю или две стать прической домовенка Кузи, и потушила сигарету, даже не заботясь о том, заметил ли кто-то из одноклассников, что я стала курить. Собственно, самое страшное, что может произойти, — кто-то из учителей узнает и настучит на меня бабушке, но ее вообще сложно чем-либо удивить: я знаю, я слушала рассказы о том, каким подростком была моя мама. Вчера я купила первую пачку сигарет, а сегодня утром распаковала уже вторую: как оказалось, курение и правда помогает отвлечься или хотя бы успокоиться. Так странно думать, что совсем недавно мне было до жути плохо от сигаретного дыма и я кричала на Костю за то, что он курит при мне, да и вообще курит, а теперь я сама вдыхаю такой же дым. Я чувствую, что за последнее время стала какой-то совсем другой. Возле входа Столетова, которая была способна перекричать любой громкоговоритель, уже начала что-то вещать столпившимся одноклассникам. К моему удивлению, ее даже слушали, хотя около половины пришедших стояли чуть в стороне с видом «отпустите меня уже домой». Мы с Талей, не скрывая угрюмых лиц, подошли к ребятам. Я поздоровалась со всеми не менее мрачным, чем мое настроение, тоном; подруга же предпочла промолчать, свысока поглядывая на наш класс и Макса в частности. Пришли абсолютно все, без исключения: несмотря на то, что как учитель Костя был самой настоящей задницей, в классе, да и в принципе в школе, его любили, и сейчас все хотели поддержать. Не знаю, внял ли кто-то моим словам о том, что совершенно бесполезно пытаться пробиваться в реанимацию к учителю, но в любом случае спорить со Столетовой было невозможно: только нервы себе трепать. Под боевой клич Миланы: «Одиннадцатый «Б», за мной!» — мы двинулись вперед. Никогда бы не подумала, что такую ораву, как наш класс, больше похожий на стадо диких обезьян, вообще пустят в больницу, однако я оказалась права: движение свернули уже в холле. На этаж пустили всего пять человек, и даже это было удивительно: неужели Столетова так быстро зомбирует сознание людей? Таля легонько подтолкнула меня к Милане и тоже стала рядом. Едва ли не первее нас к Столетовой подскочила и Ира, которая до сих пор неровно дышала к молодому классному руководителю, и, на удивление — или нет? — Макс. Разумеется, в палату нас не пустили. Я думала, что непонятную, хоть и маленькую, кучку старшеклассников врачи будут выпинывать отсюда прямо ногами, но даже возле входа в нужное отделение никого не было, и это показалось мне странным, но всего на пару мгновений: дверь распахнулась, и прямо навстречу нам вышла уже знакомая мне медсестра. Приветливо поздоровавшись со мной по имени и отчеству, она уже собиралась пройти дальше, но в последний момент задержалась и вопрошающе окинула взглядом одноклассников. Таля, выдавив из себя неловкую улыбку, захлопала глазами. — А мы уже уходим, — и за рукава потащила Милану, Иру и Макса обратно к лестнице. — Эй, а почему она? — возмутились Милана и Ира. Если с Ирой всё было и так понятно, то Милане было попросту обидно, что пускают не главную активистку класса — а то и всей школы — а меня, но Таля, надеюсь, объяснит, что дело совсем не в этом. Господи, как же неудобно получилось, что медсестра поздоровалась со мной при одноклассниках. Таля, не прекращая тянуть троицу в сторону выхода, с готовностью объясняла: — А Джина уже говорила, что Константин Леонидович — близкий друг нашего брата, поэтому нас тут знают. — Но поздоровались только с ней, — не унимались девочки. Таля вздохнула и потянула ребят к выходу с новой силой. — А я живу отдельно, и пока мама нагружает меня делами по дому, Джина делит всё поровну с нашим братом и бабушкой, и поэтому часто приходит сюда дежурить, — сестра посмотрела на меня страшными глазами, давая понять, чтобы я быстрее ретировалась за двери, подальше с глаз возмущенных девочек. Макс же был спокоен, как удав: то ли его не колыхало происходящее, то ли он специально строил из себя мистера-безразличие рядом с бывшей девушкой, то ли просто был в наушниках и даже не понял, что происходит. Я побыстрее направилась к двери, как вдруг, словно подчеркивая абсурдность происходящего, Столетова взревела: — Передай Константину Леонидовичу апельсины, — Милана потрясала в воздухе желтым прозрачным пластиковым пакетом-маечкой с ярко-оранжевыми фруктами внутри. — Только скажи, что от всего класса, не забудь! Бросив Тале умоляющий взгляд, я скользнула в отделение, и уже за спиной слышала ее многообещающий голос: — Я тебе эти апельсины сейчас в задницу засуну, — в ответ были какие-то невнятные протестующие звуки, — попиздовали отсюда быстрее, пока не выгнали. Стоило двери, отделяющей палаты от общего коридора, захлопнуться, я показала пропуск, выписанный мне самим главврачом, новой медсестре, и прошла в палату к Косте. С момента моего первого посещения здесь ничего не изменилось, только на прикроватной тумбочке появился пышный букет; наверное, его принесла Костина мама, потому что отец парня представлялся мне более рациональным человеком. Должно быть, это ее любимые цветы: Костя тоже слабо виделся мне любителем ярко-розовых пионов. Я казалась самой себе бесчувственной эгоисткой, но у меня в голове практически не откладывались визиты к Косте, постепенно они все сливались в один. Хотя что может быть удивительного, когда каждый раз ты битый час сидишь и, то заливаясь слезами, то едва сдерживая их, разговариваешь с человеком, который не может тебе ответить? Этот раз мне запомнился надолго даже вовсе не из-за «субботника», организованного Миланой Столетовой: когда я спустя даже не знаю, сколько времени, покинула палату, от стены в коридоре отлепился среднего роста мужчина, невероятно похожий на Костю. До этого он стоял, прислонившись к стене, и, хоть его одежда была совсем другого цвета, он был настолько неподвижен, что буквально сливался с окружающей обстановкой. Точнее, это не он был похожим на Костю, — это Костя был похож на своего отца. Мужчина подошел ко мне. — Здравствуйте. Как я понимаю, Джина Снегирева? — Да, — я кивнула, параллельно удивляясь, как у меня получилось держать себя в руках и не заикаться. — Очень приятно, Леонид Викторович Жилинский, — он аккуратно пожал мне руку и добавил: — Я отец Константина, вы с ним тесно знакомы. В этот раз я молча кивнула, не зная, что еще тут можно сказать. Да уж, явно не так я представляла знакомство с его родителями, и, хоть сейчас было вообще не до внешнего вида, я мысленно благодарила Талю за то, что вынудила меня каждый раз одеваться в больницу дорого и со вкусом: она говорила, что в таком виде гораздо больше шанс, что меня не вытурят отсюда к чертовой бабушке. Может, она оказалась права — я не проверяла наверняка — но сейчас мне всё это очень помогло как минимум создать первое впечатление… Кого? Надеюсь, хотя бы взрослой. — Вы не возражаете, если мы немного пройдемся? — Конечно, я не против, — с вежливой, но пустой и безрадостной улыбкой я зашагала рядом с Жилинским-старшим. Как удивительно он называет меня на «вы». Он не спешил что-либо говорить, но я чувствовала, что ему есть что сказать. Возможно, не хочет, чтобы его услышал кто-то кроме меня? Мне оставалось лишь молиться, чтобы одноклассники уже разошлись по домам, а то вопросов возникнет столько, что даже Талино профессиональное вранье ничего не исправит. Но, к сожалению, мои молитвы не были услышаны кем бы то ни было, и в холле на нас уставилось двадцать пять пар одноклассничьих глаз. Твою ж… Ладно, с этим разберусь в понедельник, а Таля, которая всё еще оставалась с ребятами, наверняка что-нибудь сымпровизирует, чтобы хотя бы на выходных у меня было время придумать убедительное объяснение. Выйдя на улицу, я уже хотела закурить, но в последний момент передумала: Леонид Викторович Жилинский ускорил шаг, и мне пришлось поспевать за ним. Как только мы сели в машину, — странно, я думала, он ездит с водителем, как дядя Игорь, — мужчина повернулся ко мне. Черт, как же Костя с отцом всё-таки похожи. — А теперь можем и поговорить, — добродушно сказал он. Весь путь из больничного корпуса до машины мы проделали в полном молчании. — Ты ведь всё знаешь, так? — Леонид Викторович вдруг перешел на «ты». — Знаю, но уверена, что далеко не всё. — Тогда я вкратце расскажу, что мне известно о тебе. Я почти с самого начала был в курсе, когда ты поселилась с теми ребятами, которые, м-м-м… Помогали нам, можно и так сказать. Полноценно работать на нас они стали только в августе, но это ты знаешь и сама. До этого достаточно долгое время они были для меня просто людьми со стороны, которые — за деньги, естественно, — выполняют мои поручения. — Я называла их фрилансерами, — я усмехнулась. — Можно сказать и так, — миролюбиво согласился Жилинский-старший. — Но несмотря на то, что всю вашу компанию нельзя было считать моими людьми, ты вела себя крайне неосторожно: никто из ребят не говорил о тебе, но я всё равно быстро узнал. Ты активно выполняла заказы и привлекала к себе всё больше внимания. В конце концов, ты назвала свое настоящее имя. Если я правильно понял и твоей целью было спрятаться вообще ото всех, то ты провалила эту задачу. Знакомство с Костиными родителями я представляла не то чтобы не так, а вообще не так. — Тогда почему Костя меня не нашел и очень сильно удивился, случайно заметив меня на улице? Леонид Викторович пожал плечами. — Потому что я ему не говорил. — Но… почему? — Я хотел, чтобы он догадался сам, а до того момента мои люди на расстоянии следили, чтобы ты была в безопасности. В относительной безопасности, — он кашлянул, — потому что ты очень уж рисковала на заданиях, и мои люди выполняли для тебя лишь роль страховки на случай, если что-то пойдет не так, — выходит, всё лето я была просто собачкой на длинном поводке. Замечательно. — Но я никого не заметила. — Естественно, не заметила. С минуту мы помолчали. Я не знала, что отвечать, чтобы не показаться глупой, а Костин отец, похоже, ждал какого-то ответа или хотя бы нового вопроса. Так и не дождавшись от меня ни звука, он продолжил: — Может быть, ты не в курсе, что для Елисеева — уж кто это такой, ты знаешь, — твоя жизнь представляет большую ценность. Может, тогда бы ты не подвергала эту самую жизнь такому риску, но в этом есть и доля моей вины, — в ответ на мой вопросительный взгляд Леонид Викторович объяснил: — Мы с Игорем Львовичем, — подчеркнул отчество, как бы напоминая о положении моего дяди, — поручили заботу о тебе нашим сыновьям. Костя, так кстати закончивший педагогический, должен был присматривать за тобой в школе, Никита — твой брат, и с ним ты была бы под защитой дома. Всё было бы очень просто, но Ник сильно задерживался в Германии, и Костя начал приглядывать за тобой и вне школьных стен тоже. Правда, он умудрился влюбиться и своим ужасным характером чуть не выпустил тебя в лапы Елисеева. — Что? Мужчина вздохнул. — Если бы мой сын был чуточку поумнее, он бы вел себя более адекватно и не доводил бы ситуацию до твоего побега. Если бы поумнее был я, я бы сперва поговорил с тобой сам, прежде чем ставить этих пацанов, — он выделил последнее слово, — на твою защиту. Я бы сразу рассказал тебе правду, и ты сама не стала бы подвергать себя опасности хотя бы в память о родителях, но эти герои решили, что лучше тебе ничего не знать и жить «как обычно», а по итогу чуть не просрали и тебя, и бизнес, — выплюнул он. — Я знаю, что смерть родителей не была несчастным случаем. Их убили люди Елисеева. И я тоже должна была умереть, — проговорила я. — Это я выяснила еще в самом начале лета, кажется. — А о причинах их убийства ты знаешь? — в ответ я отрицательно помотала головой. — В самом начале девяностых твой дед, Лев Геннадьевич Снегирев, основал компанию. — Вестерн Анлимитед Интернешнл. Леонид Викторович удовлетворенно кивнул. — Через пару лет он разделил управление между своими детьми, каждому вышло по тридцать три процента. В девяносто седьмом году произошло несколько событий, которые вынудили Елену Львовну Власенко, в девичестве Снегиреву, отказаться от своей доли в пользу брата Игоря. Твоя мама, Анастасия Львовна, тоже думала над тем, чтобы переписать свою долю на брата: она всё равно вышла замуж за твоего отца, а у него был свой бизнес на родине. Но в последний момент твои родители решили, что сделают иначе: твоя мама отдала свою долю Игорю под временное управление с условием, что ты, когда вырастешь, в любое время можешь заявить о своих правах на нее. Но по достижении совершеннолетия тебе в любом случае пришлось бы либо переписать эту долю на Игоря Львовича, либо вливаться в семейный бизнес. — Родители ничего такого мне не рассказывали, — задумчиво произнесла я. — Бл… — я запнулась на полуслове и хлопнула себя по лбу, — я же всё равно ничего не помню. Гребаная амнезия. Леонид Викторович, словно что-то обдумывая, постукивал пальцами по рулю. Мне нещадно хотелось курить, но не хватало смелости даже достать сигареты при Костином отце. — У меня есть к тебе предложение, Джина, — мужчина перестал мучать руль, — пора тебе входить в курс дела. Конечно, ты и сейчас можешь отказаться от доли, но я знал твоих родителей, знаю всю твою семью и понимаю, что ты никогда этого не сделаешь. Поэтому чем раньше ты подключишься в семейный бизнес, тем лучше будет в первую очередь для тебя. К тому же, летом ты и так по уши ввязалась в игру, так что обратной дороги для тебя теперь попросту не существует. — Хорошо, — я киваю головой и надеюсь, что при этом не дрожу от страха.