***
— Мам, ты же знаешь, что я терпеть не могу пиджаки, — раздраженно вздыхаю я, сжимая в руках протянутый мамой черный жакет. — Прости, дорогая, но таков дресс-код для переговоров. Мама крутится перед зеркалом, поправляя макияж с практически неизменной алой помадой. Ее кричаще-красный костюм вызывает сомнения в том, что ее родного отца, а моего дедушки, не стало буквально несколько часов назад, и я не могу удержаться, чтобы не спросить, не слишком ли яркий наряд она выбрала для траура. — Кто-то из семьи должен, доченька, — шепчет мама. Она старается не подавать вида, но от меня не скрывается то, что ее буквально разрывает на части от утраты. Почему-то мне больше не хочется спорить, и я покорно натягиваю ненавистный пиджак поверх черного платья: тоже чересчур откровенного в такой ситуации, но других мама мне не предложила. Я едва научилась ходить на каблуках, и еще ни разу не пробовала это делать на улице, но хочу быть такой же крутой, как мама, хоть и не всегда ее понимаю. Мне хочется разреветься снова, но пока что нельзя: потечет тушь. Мама держится просто каким-то чудом: она сохраняла самообладание даже при дяде Игоре и тете Лене, и при бабушке, но потом, закрывшись в комнате, плакала навзрыд часа два и чуть не убила меня, когда я это увидела. — А зачем нам переговоры? — осторожно спрашиваю я. — Глава семьи мертв, — мама трясет головой, смахивая новые слезы, — а это всегда сулит большие перемены. Обстановка напряженная, семья уязвима, как никогда раньше, — объясняет она. — В таком случае мы имеем право созвать переговоры и ввести либо временное перемирие, либо мораторий на нападение. — И сколько длится перемирие? — Мораторий на причинение вреда членам семьи действует один месяц, — в маминых глазах вдруг появляется какой-то дьявольский блеск, — перемирие он никогда не получит. Мамины слова звучат достаточно необычно; год назад я слышала о чем-то подобном, но не то чтобы меня тогда это сильно интересовало. Я в курсе, что у нас есть друзья и враги, и главный — если не единственный — Владимир Елисеев. Это имя в семье почти под полным запретом, и я не рискую произносить его лишний раз. — Ты про того, — я прокашливаюсь, стараясь подобрать более-менее приличное слово, но так и не могу придумать подходящее. — Когда речь идет про ублюдка Елисеева, в выражениях разрешаю не стесняться, — в комнату заходит папа. — Все давно в сборе, ждут только вас, — он обнимает нас с мамой, — можем ехать?***
Воспоминание прокручивается в голове настолько стремительно, что никто в зале не успевает продолжить диалог: со стороны, наверное, кажется, что я взяла паузу, обдумывая другие варианты, а потому я делаю вид, что это именно так. — Или, например, мы можем ввести мораторий на нападение, тем самым обеспечив неприкосновенность семьи, — я едва заметно подмигиваю Тале, мечтая прибить ее, а заодно и Ника с Костей за то, что не рассказали мне такое. — Думаю, сможем сделать то же и для наших гостей. Дядя вновь качает головой. — Для этого нужна достаточно веская причина. Такое случалось всего четыре раза за всё время, и сейчас не произошло ничего настолько важного, чтобы созывать переговоры, — с грустью в голосе рассказывает он. — Чаще всего это происходит, когда наступают неспокойные времена, — господи, разве у нас они когда-нибудь бывают другими? Мозг лихорадочно ищет решения: прием — не повод, восстановление особняка — тем более. Должен же быть хоть какой-то выход, а то ведь старшие со своими попытками сберечь семью только окончательно угробят всё, что создал дедушка. Повисает гнетущая тишина; я наблюдаю активный мыслительный процесс на Костином лице, а потому от моих глаз не скрывается поразившая его догадка. — Я полагаю, новый человек в бизнесе — более чем достойная причина, — улыбается парень. — Не столь важно, что Джина полноценно вернулась в семью осенью и успела засветиться перед Елисеевым, — он подмигивает мне, — но ведь официального представления не было, и мы имеем полное право ввести мораторий. — Можно и перемирие, — подхватывает Ник. — Временно, но тоже неплохо. — Нет уж, — я буквально физически чувствую, как сверкают мои глаза, — перемирие он никогда не получит. На голосование уходит всего пара минут; решение принимается единогласно, и у меня плохо получается скрывать ликование: я вся свечусь радостью от своей маленькой, но всё же победы. Мне интересно, что сказал бы по поводу сегодняшнего собрания Леонид Викторович Жилинский, но он был в отъезде, и оставалось только надеяться, что он не будет против того, что решилось сегодня. — Хорошо, — соглашается дядя. — Объявляйте переговоры. Это событие оборачивается для нас новыми сложностями. Нам с Талей повезло, и мы успели как закрыть все долги по учебе, так и не нахватать новых, и последнюю неделю четверти могли не сильно утруждать себя посещением уроков: вместо этого мы помогали Косте проверять итоговые работы, считать четвертные оценки и заполнять целую кипу разных ведомостей, которые не заканчивались, как бы мы ни старались разобраться с ними побыстрее. Еще один нюанс заключался в том, что раз уж пошла такая пляска, то до новогоднего вечера нам с Талей не очень-то можно было участвовать в переговорах: большее, на что мы могли рассчитывать, — это молчаливое присутствие, как и в день дедушкиной кончины. Сестра молчала об этой странице нашей биографии раньше, потому что не считала ее чем-то достаточно важным, да и я уже успела вспомнить, что в тот момент нас больше волновали совсем другие темы. Все насущные вопросы в этот раз решали не мы: от нас с Талей пока что ничего не требовалось. Было странно и очень непривычно, ведь теперь это точно последние дни, когда мы можем думать не только о благе семьи: дальше пути назад не будет еще больше, чем сейчас. По правилам переговоры должны проводиться на нейтральной территории, а в городе осталось не так много мест, где можно было бы их осуществить. Проявив беспечность, я даже не наблюдаю за дорогой, да и вообще всё проходит так быстро, что нечего и запоминать. В прошлый раз велись долгие обсуждения и создавались новые договоренности, поскольку потеря главы семьи не проходит бесследно и действительно сильно расшатывает обстановку в определенных кругах. Прибавление в виде двух семнадцатилетних девчонок не сулит больших изменений и перегруппировки сил, но спокойствию на ближайший месяц все только рады, хотя многие не сводят с нас с Талей глаз. Я чувствую, как нас изучают и прощупывают взглядами, потому ни на мгновение не снимаю с лица холодную безэмоциональную маску. Я стараюсь не переусердствовать, чтобы не отпугнуть приехавших на переговоры людей: сегодня пусть лучше меня недооценят, чем переоценят. К тому же, Елисееву тоже лучше пока что думать, что я слабее, чем есть на самом деле, хотя меня так и подмывает продолжить исполнение «Частушек», которое я когда-то прервала в его подвале. До Нового года остается двенадцать дней, а у нас — непочатый край работы. Пока старшие заняты подведением итогов года, нам нужно в срочном порядке разослать приглашения. По правилам хорошего тона мы должны были позаботиться об этом не позднее первой недели декабря, но тогда я не нашла подходящего момента, чтобы предложить на собрании свою идею, и поделилась ей только с Талей. Мне может быть наплевать на кого угодно, да и дядин отказ меня бы не смутил и не остановил бы, но мне самой хотелось мира и согласия в семье. Ситуация вырисовывалась из ряда вон, и мы с сестрой сбрасываем заботу о приглашениях на Ника и Костю: в конце концов, это не требует огромных усилий. В итоге список гостей составляют дядя на пару с Леонидом Викторовичем, дизайн Таля уже придумала, а секретари раскладывают карточки по конвертам и подписывают адреса, чтобы курьер не запутался. Мне с моей тягой делать всё самой даже в голову не пришел такой вариант распределения обязанностей. В предпоследний день четверти мы с сестрой вместо уроков носимся по городу как угорелые и сметаем в тележки целые полки в ГУМе и прилавки новогодних ярмарок: такое мы не можем доверить никому, кроме себя. По этому случаю мы даже берем одну из семейных машин и водителя, но багажник забивается гирляндами, шарами и маленькими Санта-Клаусами так быстро, что приходится спешно арендовать грузовик, и мне страшно подумать, как туда влезет огромная елка. — Думаешь, оранжевый? Ты же ненавидишь этот цвет, — хмыкнула я, обматывая вокруг шеи очередную мишуру. Таля в это время пыталась напялить на себя новогоднюю шапку, и все никак не могла определиться с выбором. Мы решили закупить одним махом не только новогодние игрушки и украшения для особняка, но и платья для вечера. Кто же знал, что и в каждом магазине одежды стоит корзина с новогодними шапками, оленьими рогами и прочей праздничной атрибутикой? — Я этого не говорила! — возмущается сестра. — Просто если есть возможность, то я выбираю что-то другое, мне вообще не идут теплые цвета. — Так тут все цвета радуги лежат, сдался тебе этот оранжевый, — я сама была поклонницей классического красного, и, хотя в этот раз собиралась взять себе милый обруч с оленьими рогами, в конце концов захватила и шапку. — Нет, Джи, ты не понимаешь, мне нужна именно оранжевая, — настаивала Таля. У меня не получалось ее понимать, и пришлось соглашаться; по большому счету, мне было неважно, да и Тале, кажется, идет почти что угодно, но если она вдруг передумает, то будет без настроения весь оставшийся день, а этого мне не хотелось. Пока сестра рассказывала, что наступающий год змеи относится к стихии огня, я перебирала платья на вешалках и рассматривала манекены: всё было не то. Хотелось чего-то особенного и одновременно простого, но магазины были заполнены дурацкими платьями со страшно заниженной талией, вставками из якобы змеиной кожи и дешевыми на вид блестками. Черные платья от «Боттеги» казались слишком траурными, а соседний бутик тоже не смог меня порадовать: новогодняя коллекция выглядела интересно благодаря золотой вышивке, но была безумно тяжелой, как раз под бабушкин вкус. Про себя я отметила, что снова заразилась от подруги фирменным настроением «мне ничего не нравится», а значит, сегодня выбирать наряд бесполезно. Поскольку я до сих пор не придумала, что дарить близким, то предложила Тале переключиться на подарки: по счастливой случайности только для нее всё уже было куплено и даже почти упаковано. Как ни странно, с этой задачей мы справились довольно быстро, хотя еще с утра я понятия не имела, чем можно порадовать, например, Костю или дядю Игоря. — Александра, Александра, этот город наш с тобою, — напевала сестра, кружась по торговому центру. Мы уже двигались к выходу, нагруженные пакетами, как мне показалось, что я слышу знакомые голоса, а затем я заметила Костю и Ника, идущих прямо на нас. Странно, ведь как раз сейчас у нас по расписанию должен начинаться урок английского, но времени обдумать это сейчас нет. — Таля, шухер, — я дергаю ее за рукав, но сестра витает где-то в облаках и не замечает моих ухищрений. — Вот и стало обручальным нам Садовое кольцо, — только закончив припев, она оборачивается. — Ты что-то сказала? Конечно сказала: не раз и даже не два; оценив ситуацию, мы попытались скрыться в первом попавшемся магазине, но было уже поздно: ребята, наверняка пришедшие сюда за подарками, как и мы, нас заметили. — Вы разве не в школе? — Костя удивленно приподнимает бровь. Какого черта из всех торговых центров Москвы они выбрали тот же, что и мы? — А вы? — я не могу придумать ничего умнее, чем задать такой же вопрос. — Между прочим, мы тут не прохлаждаемся, как некоторые, — Таля многозначительно смотрит на Ника, — а вкалываем на благо семьи. Нам уже пора, удачи, — я вторю сестре, а затем посылаю Косте воздушный поцелуй, неуклюже пятясь задом: не хватало еще, чтобы он увидел подарок, так некстати торчащий из пакета, но сегодня судьба благосклонна ко мне, и парень ничего не замечает. Временное затишье в криминальном мире очень расслабляло, хотя дел от этого не убавилось: под конец года требовалось подписать целую кипу документов компании, нанять прислугу в особняк и рассказать обо всём бабушке, поэтому первая неделя каникул пролетает очень стремительно, но мы всё-таки выкраиваем время на снежки между собеседованиями и поцелуи между вычиткой бумаг: слава богу, их хотя бы можно было брать на дом. Бабушка реагирует на правду на удивление спокойно: она, естественно, и без того была в курсе, а о нашем с Талей включении в дела догадалась и вовсе еще в сентябре, и только ждала, когда же мы наконец-то признаемся. Она, кажется, даже рада, только просит быть осторожнее и отказывается в будущем переезжать в особняк, потому что не хочет забрасывать дом, и ворчит на то, что мы не позвали ее участвовать в ремонте. Новогоднее настроение уживается во мне с нарастающим страхом перед праздником: меня начинает волновать не только качество организации, но и то, как меня воспримут гости. В конце концов, если не считать переговоров, на которых мне пришлось отказаться от права голоса в пользу повода для введения моратория, это был мой первый официальный выход как члена семьи. Предыдущие переговоры тоже были не в счет, мне ведь было всего тринадцать. В отличие от меня, Таля наоборот была более чем уверена в себе — в нас — полностью осознавая наше положение. Сестра вдохновленно выбирала себе наряд, и мне оставалось только позавидовать ее невозмутимости; меня от нервов уже подташнивало, и только Костя, последнее время разгуливавший по дому в новогодней шапке, волшебным образом мог меня успокоить: на удивление, мне хватало одного его присутствия рядом. Бабушка, которая, кажется, догадалась о наших отношениях и без всяких слов, то и дело шутила, что мои родители вели себя точно так же: в самом деле, дядя упоминал, что разбушевавшуюся маму из всего человечества на земле мог успокоить только папа и изредка дедушка, но тот и вовсе был отдельным видом человека. С самого утра тридцать первого декабря мы всей семьей прибыли в особняк, чтобы проконтролировать последние приготовления к празднику. Бабушка, похвалив нас с Талей за оформление зала, сразу же убежала на кухню — командовать поварами, нанятыми специально по такому случаю. Пока я лихорадочно сверяла количество подготовленных гостевых спален с необходимым — почему-то не хватало еще трех — Таля, ни разу не имевшая дело с такой масштабной уборкой, объясняла домработнице, как правильно натирать паркет, попутно прыгая в совершенно новых узких туфлях, чтобы быстрее их разносить. Пробегая мимо зала, я с удовлетворением отметила, что собственноручно наряженная нами огромная пятиметровая елка смотрится роскошно не только вблизи, но и издалека, а когда на ней зажжется гирлянда из золотисто-желтых лампочек, с которой мы с Костей на днях еле справились, несколько раз чуть не уронив всю конструкцию, будет и вовсе похоже на волшебство. Такие же гирлянды мы развесили и по всему залу, и даже снаружи дома: обилие огней создавало горячо любимое всеми с детства ощущение чуда. К обеду дом успел пропахнуть мандаринами и хвоей сверху донизу: я не помнила ни один Новый год из своей жизни, но без этого запаха не могла его даже представить. Под елкой за последнюю неделю выросла целая гора подарков, завернутых в красивую новогоднюю бумагу и подписанных именами адресатов, и краем глаза я заметила, как Костя сдвигает их плотнее, чтобы освободить место для новых. Для гостей мы придумали беспроигрышную лотерею: на входе каждому полагалось вытащить номерок, а после полуночи следовало забрать из-под елки коробку с таким же номером, и мне идея казалась просто гениальной, ведь в Новый год никто не должен оставаться без подарка. С наступлением темноты я переоделась в красное платье-комбинацию — судя по старым фото, именно в таком мама встречала тот Новый год, в который познакомилась с папой, — ярко накрасила губы и надела ее любимый комплект драгоценностей с гранатами. Если верить фотографиям, меня и правда можно было бы принять за маму в ту ночь, если бы не длина волос. — Пять минут, пять минут, — Таля крутилась перед зеркалом и всё никак не могла выбрать между сапфирами и опалами, а я не могла понять, как у сестры хватает духа петь в такой обстановке. Я не притрагивалась к гитаре с конца сентября: всякий раз что-то внутри останавливало, напоминая о Зое, и петь, наверное, я разучилась тогда же, но такие беззаботные со стороны сборы сестры вселяли надежду, что хоть что-то в этом мире еще осталось неизменным. — Бой часов раздастся вскоре, — несмело подхватываю я и, кажется, даже попадаю в ноты, но слышу первый подъезжающий к дому автомобиль. Гости постепенно прибывали, и где-то полчаса назад Таля, отчаянно краснея и волнуясь, умчалась встречать Диму и остальных ребят — они приехали вместе — а я осталась наедине с фамильным колье, чья старинная застежка никак не желала поддаваться. Я спешила, а потому на разборки с украшением ушло гораздо больше времени, чем я ожидала, а лак и вовсе содрался сразу на нескольких ногтях: пришлось перекрашивать заново, и это отняло еще порядка двадцати минут. Я чуть не навернулась с лестницы, когда неслась с третьего этажа на первый, и одернула себя лишь в последний момент: сегодня я леди, а леди не подобает врываться в зал на полной скорости. Притормозив перед дверями, я несколько раз глубоко вдохнула, пожалела, что поблизости нет зеркала, — было бы неплохо посмотреть себе в глаза, это успокаивает, — сосчитала до трех, крепко зажмурилась, а затем распахнула глаза и сердце, улыбнулась и шагнула навстречу судьбе. Зал встретил меня огнями гирлянд, музыкой и гулом голосов: я словно попала в какой-то другой мир, до того невероятный, что даже не верилось в его реальность. Судя по всему, гости пока еще знакомились и узнавали друг друга, но я видела сплошные новые лица. Хотелось найти брата и сестру, а еще проверить, в порядке ли бабушка, для которой мероприятие таких масштабов могло быть непростым. Я кивала и приветливо улыбалась тем, кого уже запомнила на переговорах, но все действительно знакомые люди куда-то запропастились. Я стараюсь не переживать по этому поводу: в конце концов, что может случиться с семьей в нашем же доме? — но без глотка чего-нибудь алкогольного вряд ли смогу успокоить нервы. Заняв руки бокалом с шампанским, я осматриваюсь еще раз. Еще при ремонте мы вдохновлялись фотографиями золотого зала Эрмитажа, и теперь, находясь здесь, безумно хотелось перенестись лет на триста назад, надеть пышное бальное платье и всю ночь протанцевать с каким-нибудь молодым и красивым незнакомцем. — Джина? — слышится откуда-то справа. — Рад тебя видеть, — я поворачиваюсь на голос, чтобы увидеть Артема Смольянинова, нашего одноклассника. Черт, а я и забыла, что его отец — какая-то важная шишка и вполне может оказаться в списке приглашенных. — Привет, Артем, — я мгновенно цепляю на лицо отрепетированную улыбку. — Добрый вечер, — приветствую я и его отца. Не успевает тот даже рта раскрыть, как сзади меня весьма недвусмысленно подхватывают чьи-то руки, а я слишком нервничаю и едва сохраняю самообладание, чтобы не треснуть их обладателя по голове, прежде чем его узнаю. — Выглядишь чудесно, — Костя целует меня в щеку, и это ощущается так, словно мы женаты уже лет десять и он делает это по нескольку раз на день. Я моментально успокаиваюсь, поняв, кто так неожиданно нарушил мой покой, но сразу же пугаюсь еще больше: только что Жилинский, который по-прежнему работает нашим учителем английского, поцеловал меня на глазах у моего же одноклассника и своего ученика. Судя по всему, Костя не сразу заметил Смольяниновых, а теперь надо как-то выкручиваться: по вытянутому лицу Артема я чувствую, что впереди нас ждет нелегкий разговор, но сейчас он молчит, а вот его отец наконец представляется: — Савелий Павлович Смольянинов, — и галантно целует мою руку. Если бы я не проштудировала все возможные правила этикета, то точно бы растерялась. — Джина Александровна Снегирева, — я расплываюсь в улыбке. — Приятно познакомиться. — Очень рад познакомиться с хозяйкой сегодняшнего вечера, — в этом утверждении я ой как не уверена: вряд ли отец Артема хорошо ко мне относится после того, как прошлой весной мы с его сыном на пару утащили из учительской классный журнал и набедокурили по полной программе. Пока я думаю над ответом, а в моем положении несколько секунд — уже непозволительно много, Костя здоровается со Смольяниновым-старшим — они, в общем-то, хорошо знакомы как минимум благодаря школе — и самым что ни на есть наглым образом начинает меня расхваливать. — Между прочим, именно Джине принадлежит идея сегодняшнего праздника, — рассказывает он. — В таком случае, разрешите выразить мое почтение, — Савелий Павлович обращается ко мне, — потому что вечер прекрасен. Я снова улыбаюсь, мысленно делая ставки, в какой именно момент у меня сведет челюсть, и она окончательно отвалится. Когда Смольянинов-старший удаляется, чтобы побеседовать с дядей Игорем, мы с Костей переглядываемся, а затем, не сговариваясь, одновременно останавливаем Артема. — Хочешь пятерку в четверти? — Костя сразу заходит с козырей, и я надеюсь, что одноклассник не дурак и не станет упускать такую возможность: своими силами ему не видать по английскому даже четверки. Артем, по которому сохнет добрая половина нашей школы, сейчас, похоже, не знает, куда себя деть. — Да я бы и так никому не рассказал, — смущенно бормочет он. — Вообще я давно догадывался… — он запинается. Вот уж не думала, что у Смольянинова бывают заминки, обычно он за словом в карман не лезет. — Так вышло, что мы были знакомы задолго до школы, еще с детства, — объясняю я. По сути и не соврала: не рассказывать же однокласснику, что я ни черта не помню из того времени, а Костя при первой встрече и вовсе меня не узнал. — Да, — подхватывает парень, — я и в школе-то оказался только для безопасности Джины, — и это тоже сущая правда. Артем наконец улыбается. — Теперь понятно, почему ты не пошла со мной гулять, — черт, а ведь действительно, он звал меня несколько раз, начиная еще с десятого класса. — Не думал, что ты так активно варишься во всем этом, — шепотом добавляет Смольянинов, стоит только Косте сделать шаг в сторону. — Но мы ведь можем хотя бы дружить? — Да, было бы здорово, — киваю я. — Рада, что мы это прояснили, — я наконец нахожу Талю, и, спешно извинившись, начинаю перемещаться в сторону сестры. Стремясь к своей цели, я лавирую между гостями, но меня снова останавливают: Дементий Кириллович, тоже приглашенный к нам со всей своей семьей, очень хочет со мной поздороваться, и я не имею права отказать ему в этом. С удивлением я замечаю и Кешу, который направляет инвалидную коляску ювелира: неужели и он тоже? — С моим внуком Иннокентием вы уже знакомы, — мастер прищуривается, — но позвольте представить вам Архипа Терентьевича Яхонтова, моего среднего внука, который пошел по стопам предков и посвятил себя благородному ювелирному делу, — я радушно улыбаюсь, — а это моя внучка, Яна Терентьевна. Яне Яхонтовой на вид было лет пятнадцать, не больше, и она годилась почтенному Дементию Кирилловичу в правнучки. Девушка была словно соткана из лунного света, настолько неприметной и яркой одновременно она казалась, и нежное серебристо-голубое платье лишь подчеркивало ее миниатюрность и легкость. Сколько на самом деле лет Кеше, я боялась даже гадать, а в случае Архипа Терентьевича и подавно: из-за бороды он казался намного старше собственного старшего брата. Когда я наконец добралась до Тали, то уже успела опустошить несколько бокалов с шампанским: гостеприимство требовало выпить с каждым встреченным на пути гостем. Волнение не давало мне опьянеть, но постепенно во мне росла уверенность в себе и своих силах, которой мне так не хватало сначала. Сестра была разочарована тем, что тетя Лена отказалась приехать, но всеми силами старалась этого не показывать. Я знала, что Таля хотела сегодня помириться с мамой, но, видно, было еще не время. Невероятным усилием мне удается выкроить несколько минут, чтобы поболтать с Люсей, Пашей и Тохой, которого сначала не узнаю из-за таких непривычных костюма и бабочки. С огромной радостью узнаю, что Люся беременна, и от души желаю ребятам счастья, но как раз в это время слышится вальс, и меня приглашают буквально со всех сторон. Я не успеваю дать ни одного ответа, как меня вдруг выдергивают из толпы, и я с облегчением выдыхаю, потому что такую наглость мог совершить только один человек. Я успеваю только порадоваться, что тело помнит движения, заучиваемые с раннего детства, а затем позволяю себе поднять взгляд и раствориться в таких родных глазах. Вслед за нами выходит еще несколько пар, и краем глаза я замечаю, что Таля добилась своего и всё-таки танцует с Димой, а Леонид Викторович приглашает бабушку. Мне представляется другой Новый год, о котором я знаю только из рассказов и фотографий, но воображение работает само, и я думаю о том, что мама с папой, наверное, точно так же кружились в танце и смотрели друг на друга точно такими же влюбленными взглядами. — Ты просто красавица, — шепчет Костя, — я порой до сих пор не могу поверить, как же мне повезло, — я собираюсь возразить, что повезло как раз мне, а парню — наоборот, но серые глаза искрятся серебром и смотрят так пронзительно, что и слов никаких не надо, и этому хочется верить. — Я люблю тебя, — легкое прикосновение шершавых губ к скуле. — Я люблю тебя, — эхом повторяю я. После этого танца мы с Костей не расставались ни на минуту: он сопровождал меня, куда бы я ни подалась, а заодно и объяснял, кто есть кто из окружающих нас гостей. Окончательно отпустив переживания, я действительно почувствовала себя на своем месте, и теперь молилась, чтобы эта ночь никогда не заканчивалась. — Это Александр Гордеев, — Костя указывает взглядом на мужчину, который непринужденно болтает с бабушкой, — и его дочь Александра Александровна, между прочим, твоя троюродная сестра, — мы подходим ближе. За пару минут беседы я узнаю, что Гордеевы — и впрямь наши родственники по стороне бабушки, которые живут в далеком Петербурге. Александр Васильевич оказывается одним из самых влиятельных людей города, а вот Саша Гордеева, одновременно отталкивающая и притягивающая своим холодным надменным взглядом, полна загадок. На первый взгляд, ей четырнадцать или около того, но в разговоре выясняется, что всего двенадцать; возможно, дело в слишком взрослом макияже или ярко-красных волосах, а может, в тяжелых ботинках с ремнями, которые девочка предпочла туфлям, но я поражаюсь ее смелости. Между нами чувствуется что-то общее, но мне сложно понять, поэтому я снова переключаюсь на Гордеева-старшего. Мы увлеченно обсуждаем возможности для сотрудничества: маленькая девочка, живущая где-то в глубине моей души, поначалу удивляется, что такой серьезный и влиятельный человек говорит об этом со мной, но я уже понимаю и чувствую, кто я такая, и мысленно обещаю себе больше не бояться. Почему-то страх проявлялся у меня не в моменты реальной опасности — тогда я, наоборот, соредоточена и способна хладнокровно мыслить — а в мирной и относительно спокойной обстановке, когда ничья жизнь не находится под угрозой, и единственное, что требуется, — всего-навсего контактировать и общаться с людьми. Но я больше не боюсь, к тому же, у меня есть неплохой старт в виде наследственности и недолгого, но интенсивного обучения ведению дел; кстати, некоторые гости отмечали мое поразительное сходство с мамой, а у бабушки и дяди Игоря, когда они меня увидели, чуть не случился инфаркт. У меня есть и свой опыт, полученный методом проб и собственных ошибок, а благодаря близким я верю, что нужна и ценна сама по себе, какой бы ни была. Под бой курантов я по русской традиции загадываю желание, сжигая бумажку над бокалом шампанского, и замечаю, что многие следуют моему примеру. Наступает пора поздравлений, и, когда она затягивается, а некоторые гости начинают собираться по домам, Костя предлагает сбежать: только вдвоем. Я привыкла верить ему, а потому не задаю вопросов — только поднимаюсь наверх и быстро складываю вещи в дорожную сумку. Переодеваюсь уже в машине, там же пишу Тале смс-ку с просьбой присмотреть за Бродягой. Когда мы проезжаем мимо горящих вдалеке огней Москвы, я наконец спрашиваю, куда мы едем: я готова отправиться с Костей хоть на край света, хоть за край, как пелось в каком-то старом фильме, но мне всё-таки было до жути любопытно. Парень улыбается: светло и чисто, и внутри разливается тепло от осознания, что эта улыбка — для меня. — Что ты думаешь насчет Питера?