Горят огни

      Я никогда не любила понедельники, и мне казалось, что нет в этом мире бо́льших страданий. Так было ровно до тех пор, пока я не узнала, что утро субботы может быть еще хуже.       Таля, проникшаяся симпатией к Дементию Кирилловичу с первой встречи, командовала переездом Яхонтовых, а я в то же время, проснувшись ни свет ни заря, спешно нанимала в особняк новых людей. Найти хорошую горничную было, пожалуй, не легче, чем толкового секретаря, и сегодня я в этом окончательно убедилась. Зато дворецкий Георгий Иванович, который настойчиво просил называть его «просто Жорж», сразу меня впечатлил, да еще и согласился приступить к работе сегодня же.       У Кости еще были какие-то дела в офисе, и он уехал с самого утра, но ближе к полудню позвонил с рекомендацией насчет повара: мы рассудили, что Лизе одной будет трудно готовить на такую ораву, да еще и без выходных. Парень нашел, как он выразился, лучшую кандидатуру, и в два часа дня на пороге появился двухметровый широкоплечий Евгений, уже со всеми вещами. Поздоровавшись с приятной улыбкой, наш новый повар, больше похожий на былинного богатыря, сразу направился на кухню, оставив меня со смешанными чувствами слушать, как угрожающе грюкает в его рабочем чемоданчике невовремя выторкнувшийся оттуда топорик для разделки мяса.       Подавив желание позвонить Жилинскому и спросить, почему он прислал к нам в дом маньяка-мясника, я объясняю Жоржу, куда доставить небольшой Евгеньевский багаж, каждый раз спотыкаясь на имени: худощавому дворецкому на вид лет шестьдесят — но чемодан и правда довольно легкий. Я бы и сама дотащила его, после бабушкиных-то огородов, от которых спина буквально ломается пополам, но это могло бы обидеть Георгия Ивановича.       С горничными, а точнее, их отсутствием, было решено разобраться уже в понедельник, а пока что я сама помогала Вере подготовить комнаты для новых жителей особняка, благо, нужно было всего-то шесть. Еще немного — и придется вешать карту с планом здания, а то я сама еле запомнила, кого куда поселила.       Я ни разу не сомневалась в своем решении, впрочем, не подумав, что нужно было заранее просчитать логистику: машина из всех Яхонтовых была только у Кеши, равно как и водительские права. Наверняка остальным тоже нужно куда-то ездить, и придется просить у дяди Игоря транспорт и водителя. Как назло, меня корежило от одной только мысли, чтобы обратиться к дяде за помощью, но вариантов было немного.       Я не успела даже набрать номер, как дверь распахнулась, явив на пороге заснеженную Талю, со светлыми волосами и в шубе безумно похожую на снегурочку, а за ее спиной — Дементия Кирилловича в инвалидной коляске, Архипа с женой, с которой я не успела познакомиться в новогоднюю ночь, двоих детей неопределенного пола и возраста, укутанных шарфами с головы до ног, Кешу со смущенной улыбкой и Яну с крошечной рыжей собачкой на руках, неловко мнущуюся в стороне.       Бродяга был в таком ажиотаже от переезда, что его пришлось запереть в пустой комнате, чтобы не путался под ногами и не пугал гостей своим напором. Псу это пришлось не по нраву, и его завывания были слышны даже в коридоре, несмотря на качественную звукоизоляцию.       Утешив пса мягким пледом и целой миской любимого лакомства, я снова поспешила к Яхонтовым. Мы с Костей полночи переоборудовали одну из гостиных в спальню, потому что Дементий Кириллович мог самостоятельно передвигаться только по первому этажу. Соседней комнатой он требовал мастерскую, и подходящее помещение нашлось не сразу. Более того, старику необходима была помощь Яны, поэтому и ее он вознамерился поселить где-нибудь поблизости, за стенкой, но нам удалось его отговорить: если что-то понадобится, можно просто позвонить.       — Я восемьдесят семь лет не пользовался телефоном и никогда не буду! — спорил ювелир, пока мы с Кешей и Яной уговаривали его хотя бы попробовать.       — Дедушка, тебе восемьдесят девять, — стараясь подавить рвущийся наружу смех, поправляет Яна, вызывая у Дементия Кирилловича новую порцию негодования.       Может, старик и победил бы, но из прихожей вдруг послышался жуткий грохот, а Бродяга завыл еще протяжнее, и я инстинктивно уже, как будто всю жизнь только этим и занималась, метнулась туда, где лежал пистолет. По позвоночнику пробежал неприятный холодок — верный предвестник опасности — а в голове сразу забегал просчет ситуации: если попали в дом, значит, положили всю охрану, и имеющимися силами в три калеки мы отпор точно не дадим. Пожалуй, надо было составить завещание заблаговременно, хотя сейчас оно было бы бесполезно: я бы оставила всё Тале, а она тоже здесь, рядом со мной, испуганно дышит прямо в ухо.       — Ну и бардак у вас здесь, — отряхивая пальто от снега, из прихожей вышел недовольный Ник. От нахлынувшей волны облегчения тело резко расслабилось, и пришлось хвататься за стену, чтобы не свалиться на пол. — Вы почему в аэропорт не приехали? — брат осмотрелся по сторонам. — Я прождал вас полдня, замерз, как собака, — для убедительности он пару раз шмыгнул носом. — А чего вы такие странные?       — Я тебя убью, — пообещала Таля, направив на брата Кешин зонт, как копье. — Предупредить можно было?       Ник поднимает руки, успокаивая сестру, и пятится в сторону.       — У Джины занято весь день, а вы с Костей не берете трубку, — объясняет он.       Ну конечно, занято, я ведь с самого утра звоню в поисках горничных. А Костя, дырявая голова, видимо, забыл ему сказать, а я из-за внезапного визита теперь чуть не умерла от страха.       — В общем, мы поедем в Питер на следующих выходных, — свою глупо-растерянную улыбку я вижу как будто со стороны. — Потому что сегодня к нам переезжают Яхонтовы.       — Все? — с неподдельной радостью спрашивает брат.       — Вообще все, — мрачно подтверждаю я. — Даже собачка.       Ник остается помочь с переездом, хотя в этом нет надобности: грузчики уже перетаскали практически всё, даже любимую мебель Дементия Кирилловича, просто чудом не развалив ее по пути. Я привыкла уже, кажется, ко всем чудачествам, а для себя сделала вывод, что те, кто живет в России, в цирке не смеются. Те, кто связан с нашей семьей, пожалуй, даже плачут.       Меня сложно было удивить какой-либо неадекватностью, особенно после всех девяти кругов ремонта, но Яне Яхонтовой удалось: девушка сшибла огромную антикварную вазу и даже этого не заметила, во все глаза таращась в другой конец коридора, куда только что вышел Ник. Кажется, нам с братом предстоит серьезный разговор, потому что если я даже не запомнила, из какой страны и эпохи была разбитая Яной ваза, то Костя историю очень любил, и еще одного такого случая просто не переживет.       До самого вечера Ник еще всячески пытался помочь, причем везде, где он на самом деле только мешал. Яна больше ничего не ломает и не роняет, но в этом я не уверена, ведь не могу находиться везде и сразу.       — Пожалуй, я останусь на ночь, — брат догоняет меня на лестнице, на пути в мой любимый зал с камином. — Вообще сразу нужно было сюда переезжать, жить всем вместе гораздо удобнее и веселее, — взъерошив мне волосы, он вприпрыжку поднимается дальше, напевая что-то из Сплина.       Видеть его таким особенно странно и непривычно. Ник всегда был этаким жизнерадостным дебилом, но последние полгода были настолько тяжелыми, что брат превратился в угрюмого ворчуна. Собственно, это было ничуть не лучше, но он хотя бы думал о делах серьезно. Как этот большой ребенок будет справляться теперь, когда у нас непочатый край работы, которую нужно сделать до окончания моратория, представлялось с трудом.       Костя вернулся только к вечеру, когда уже давно стемнело, а развешанные по стенам и деревьям гирлянды вовсю подсвечивали двор. Я бы упрекнула его, что ужин остыл, и теперь придется разогревать в микроволновке, и будет невкусно, но ужина не осталось как такового: Яхонтовы вместе с Ником и Талей смели всё, что приготовил новый повар, не оставив ни крошки. Вся кухня уже ушла отдыхать, и парень так и остался бы голодным, если бы у меня не были припрятаны личные запасы.       — Привет, — он привычно притягивает меня за талию и оставляет на губах короткий поцелуй. Иногда даже кажется, что мы женаты уже лет десять, а то и все двадцать, настолько близкими и родными стали эти действия. Стал он сам.       Я не менее привычными движениями разматываю мягкий кашемировый шарф, встряхиваю его, чтобы очистить от снежинок. На сушилку положу потом, когда парень пойдет переодеваться, а пока что можно обнять, просунув руки под зимнее пальто, приподняться на носочках, положить голову на мужское плечо, уткнуться носом в теплую шею и еще пару минут просто ни о чем не думать.       Чувствовать, как же я люблю, когда он возвращается домой.       — Еще наворкуетесь, голубки, — в прихожую влетает Ник, хотя я точно помню, что он собирался лечь спать пораньше.       По Костиному лицу видно, что больше всего сейчас он мечтает жить на необитаемом острове, и я разделяю это желание. Как же хорошо всё-таки было вдвоем, а мы, дураки, еще всех зазывали переехать в дом семьи, это ведь казалось очень важным, чтобы все были рядом.       Как жаль, что жалеть об этом уже поздно, и остается только привыкнуть. В конце концов, Яхонтовы у нас ненадолго, нам всего-то и нужно, что найти подлинный перстень и понять, что же в нем такого ценного, без чего Елисеев не может спокойно спать. А там уже будет видно, но семье ювелира в любом случае уже ничего угрожать не будет, и они смогут вернуться к себе. Ник тоже не задержится, потому что у него в центре Москвы есть целая квартира, да и бабушке понадобится его помощь по дому. Таля вообще не хотела переезжать сюда полноценно, чтобы иметь возможность чаще видеться с Димой.       — Ник, ты что-то хотел? — спрашиваю я, тихо надеясь, что он по-быстрому задаст все вопросы и уйдет наконец спать.       — Не-а, — брат пожимает плечами и уходит в неизвестном направлении, даже не скрывая издевательской улыбки.       Я очень люблю старшего брата, но иногда мечтаю его прикончить, и сегодня как раз такой случай. Эта наглая задница постоянно появляется рядом в самый неподходящий момент, и я безумно радовалась, когда мы с Костей наконец съехали от бабушки, где Ник буквально не давал нам прохода. Не потому ли днем он был таким довольным, что предвкушал, как будет меня бесить? Врезать бы ему хорошенько.       От братоубийства меня сдерживает лишь Костя, по-прежнему обнимающий, как ни в чем не бывало. Я в очередной раз поражаюсь его невозмутимости и, быстро чмокнув парня в нос, отправляю его мыть руки, а сама достаю лапшу, которая была припасена для особых случаев, когда я остаюсь дома одна, и иду на кухню — заваривать.       Устоять перед таким соблазном я не могу, и приходится тащить в гостиную поднос не с одной, а с двумя тарелками.       — Соевый или терияки? — спрашиваю сразу, как только парень приходит ко мне.       Костя горестно вздыхает, глядя на наш ужин.       — Серьезно, доширак?       — Нет, это другая фирма, — из вредности возражаю я и показываю ему язык. — Между прочим, это со вкусом курицы карри по-сингапурски, — от одного названия любимой лапши у меня уже начинает урчать живот, — а у меня курица гриль по-тайски.       Костя вздыхает еще раз и выбирает терияки, даже не осуждая меня. К лапше не хватает только настоящей курицы, но ее приготовление заняло бы слишком много времени, а вкусно ведь и так. Я ничего не могла с собой поделать, но, пристрастившись летом к доширакам с восточными вкусами, больше не могла отказать себе в этом удовольствии. Я трескала их за обе щеки в Заречье, приносила домой огромными пакетами, если находила в «Пятерочке» на акции, откладывала про запас, рассовывая по всему домику, как Тоха обычно поступал с сигаретами, прежде чем открывать водку.       В конце концов, с лета я прошла нелегкий путь, и проходила его не для того, чтобы потом в какой-то момент перестать есть свою тайскую лапшу. Бабушка уже отчитывала меня за это осенью, говорила — вредно, а рядом дядя ворчал о том, что несолидно и не положено Снегиревым таким питаться. В особняке я оказалась умнее: заныкала красивые пачки с нарисованной головой дракона в парочку самых неожиданных тайников, где их точно никто не найдет. Если Вера когда-нибудь доберется с уборкой туда, где мои запасы спрятаны, то обязательно выпишу ей премию, потому что ни один человек в здравом уме в такие места не полезет.       Моя безграничная любовь к тайским доширакам, произведенным на самом деле где-то в Казахстане, уже давно стала предметом шуток среди ребят, и Костя втайне надеялся, что я уже бросила эту привычку, но и сам сейчас увлеченно уплетал свою лапшу, ни на что не жалуясь. Я могла бы предположить, что он попробовал подобное впервые, если бы не знала, какой натуральной гадостью они с Ником питались в студенческие годы, когда, взбунтовавшись, съехали от отцов в общагу.       — Вкусно, — резюмирует Костя, первым опустошив тарелку, — а еще есть?       Рассмеявшись, я иду заваривать вторую порцию.       Ненавистное утро понедельника начинается совсем не так, как обычно: не с кофе и даже не с выгула собаки. Вместо этого меня будит истошный вопль неизвестно откуда, и мне страшно представить, как он звучал бы в доме без шумоизоляции. Кричит Яна, и, сбежав вниз и чудом при этом не скатившись кувырком с лестницы, я нахожу ее в столовой на первом этаже. Девушка дрожит от страха, и кофе вот-вот выплеснется из голубой чашки, если она продолжит так же трястись.       — Что случилось? — кажется, задавать вопросы вместо приветствия стало одним из нерушимых жизненных правил.       Яна не успевает ответить, как я замечаю под столом Бродягу, загнавшего ее в угол. Пес умильно виляет хвостиком, игриво порыкивая и тормоша зубами подол Яниного халата, и мне непонятно, как можно бояться такого прелестного создания.       — Он хочет меня сожрать, — сипло докладывает Яна, взглядом моля о помощи.       Я пытаюсь сдержать смех, но получается плохо, особенно когда я замечаю в руке у девушки печенье.       — Он хочет печеньку, — поправляю ее, — с клубничной начинкой — его любимые, — Яна так напугана, что не может даже пошевелиться, и мне приходится звать Бродягу к себе. — Иди сюда, — приходится повторить еще раз, потому что пес не собирается сдаваться просто так. — Хороший мальчик, — треплю его за ухом, пока Яна «отмирает» и растворяется за дверью.       А вот теперь можно попросить у Лизы крепкий кофе и, пока он заваривается, вести Бродягу исследовать сугробы. Кажется, только благодаря кофе я до сих пор и жива: просыпаться в школу теперь нужно было в половине шестого, чтобы успеть и собраться, и позавтракать, и доехать без проблем, а ложились спать мы обычно не раньше полуночи, и смещать график было решительно некуда. Как хорошо, что жить в таком режиме осталось совсем недолго.       За тот час, что я собиралась, параллельно помогая Яхонтовым освоиться, я пришла к выводу, что даже это «недолго» не переживу. Дети — пятилетний Кирилл и трехлетняя Маша — устраивали безобразия сразу, стоило только их родителям отвернуться, а самое страшное, что и в садик они не ходили: Архип Яхонтов считал, что до школы лучше детям воспитываться исключительно дома. К слову, работать он тоже предпочитал на дому, как и почтенный Дементий Кириллович: видимо, такова была их семейная традиция. Сложные имена, о которые в сочетании с отчеством язык сломать можно, — пожалуй, тоже.       Из всего прибабахнутого семейства, а оно определенно являлось таковым, самой нормальной оказалась Яна. Даже Кеша, хоть и был адекватным, имел свои причуды, а вот за его младшей сестрой не наблюдалось ничего необычного, кроме панической боязни больших собак. Своего рыжего лохматого Пуфика девушка практически не выпускала из рук: видимо, боялась, что Бродяга и его ненароком решит слопать.       Со стороны Яна Яхонтова производила впечатление спокойной и рассудительной девушки, возможно, глубоко несчастной, но принявшей судьбу. Я выясняла, что стало с детьми Дементия Кирилловича, и оказалось, что никого из них нет в живых. Яна и вовсе была не родной сестрой Кеши и Архипа, а двоюродной, но что-то не сходилось. Я узнавала, что мать Яны бросила ее, оставив на попечение дедушки, но по пробитой мной информации дочь ювелира сбежала из дома еще в конце восьмидесятых, а Яна ведь явно была намного младше. Если бы не возраст, то я бы, пожалуй, даже предложила ей поработать своим секретарем.       Правда, одна странность за Яной всё-таки водилась: она исправно шарахалась от Ника, как от прокаженного.       Я всё же не теряла надежды улизнуть в Питер за перстнем на будущих выходных, но опасалась оставлять особняк без хозяев, когда у нас гостит целая семья. Может, по-тихому смотаться вдвоем с Костей, а Ник и Таля присмотрят за домом? Старшим я вообще планировала не говорить ни слова, пока не привезу кольцо в Москву, а то вся затея обломается, даже не начавшись.       Можно было бы потратить время с пользой и подумать, где же в Питерской двушке скрыт еще один тайник, но в голову, как назло, не лезло ни одной мысли. Я чувствовала, что мне нужно оказаться в квартире, чтобы появились хоть какие-то идеи, а сейчас, что на уроках в школе, что за бумагами в офисе, была попросту бессильна.       Вообще-то, я понедельники никогда не любила, а тут среда и до начала новой недели еще далеко, а мой запас сил и энергии закончился, кажется, еще вчера. Как назло, в школе нас стали загружать еще больше, мотивируя тем, что до конца года — и до ЕГЭ — осталось совсем немного. На каждом уроке мы исправно слушали, что прозевали целых полгода, поэтому нужно загрузить себя убойной дозой заданий сейчас, пока не стало слишком поздно.       Если бы еще химичка поняла наконец, что ее предмет из всего класса сдает от силы человек пять, и перестала бы наседать с нереально сложными задачами лицейского уровня, то жизнь могла бы показаться мне вполне сносной.       Но ощущения были такие, словно она готовила весь наш одиннадцатый «Б» в медицинский или в какую-нибудь научную лабораторию. Если учитывать наши знания, то и там, и там мы могли сгодиться разве что на опыты, но этот факт во внимание почему-то тоже никто не принимал. Времени на домашку по профильным предметам школы — английскому и математике — и так жутко не хватало, даже несмотря на то, что с учителем по языку я хотя бы могла договориться.       Мы с Талей выработали идеальную схему и делили задания пополам: сестра чаще всего решала химию и математику, а я — английский и биологию, потому что с другими предметами у меня дела обстояли гораздо хуже. Над русским думать было нечего, а в физику мы честно пытались сначала общими усилиями, пока не поняли, что гораздо быстрее выпросить решение у Ника, который всегда был готов помочь за какой-нибудь пустяк взамен, или Димаса, который и вовсе помогал нам безвозмездно.       Именно поэтому с физикой проблем никогда не было, хотя к физичке, Анне Павловне, у меня по определенным причинам выработалась стойкая нелюбовь, поэтому двойке по ее предмету я бы не расстроилась даже тогда, когда она играет роль для аттестата. А вот домашку по химии я теперь отчаянно пыталась скатать из решебника на перемене, открыв прямо с телефона какой-то сомнительный сайт. Тали не было в школе с самого утра, и на звонки она не отвечала, и нужно было как-то выкручиваться.       Если честно, я бы давно забила на уроки и понеслась бы ее искать, если бы Ник уже не занимался этим лично. Сестра не ночевала у бабушки, и та была уверена, что Таля у нас, но в особняк она вчера даже не заезжала, видимо, решив немного отдохнуть. Как ни странно, я даже тревоги не чувствовала в этот раз почему-то, зато из-за этого в полной мере чувствовала себя ужасным человеком.       — Ты в порядке? — неожиданный голос за спиной заставляет подпрыгнуть от неожиданности, свалившись в конечном итоге с подоконника, на котором я обустроилась. — Выглядишь уставшей, — заботливо подмечает Артем Смольянинов. За ним по-прежнему бегали девчонки, хотя с осени, а особенно после Нового года, одноклассник заметно сник и закрылся в себе. Мы перебрасывались парой фраз иногда, но Смольянинов перестал почему-то быть общительным, даже сидеть на уроках предпочитал один и почти ни с кем не разговаривал. Удивительно, что он подошел ко мне сам.       Знал бы он, что сейчас я положила все усилия воли, чтобы не закричать, потому что ну какой нормальный человек подкрадывается вот так, со спины.       Состроив кислую мину, я демонстрирую однокласснику тетрадь с криво нацарапанными задачами. Я так спешила, что совсем не смотрела, что и куда пишу, и все строчки скакали по границам разных клеток: еще немного — и решений было бы вообще не разобрать.       — У меня еще две минуты и три номера, — наплевав на вежливость, с азартом отворачиваюсь обратно, к подоконнику. — Как думаешь, успею?       — Нет, — не оставляя сомнений, отвечает Артем. — Да стой ты, — заметив, что я продолжаю увлеченно черкать что-то в своей тетради, он убирает ее у меня прямо из-под носа. Наблюдая, как через всю страницу тянется теперь след от ручки, я больше всего на свете хочу стукнуть одноклассника по голове. — Возьми мою, — с этими словами в моей руке оказывается аккуратная толстая тетрадь с нарисованным на розовой обложке смешным котом.       Облегченно выдыхаю: ну, хоть одной проблемой на сегодня меньше.       — Спасибо, — легкая, совсем формальная улыбка. Я ведь привыкла, что мне многое достается сразу, стоит только бровью повести, и благодарности никто обычно не ждет, поэтому хватает чаще всего простого, едва заметного кивка. Все всё понимают.       Я всё равно добавляю вот это сдержанное «спасибо», иногда еще прикрываю глаза на пару секунд, это вообще высшая степень признательности. Как-то уже вросла под кожу та действительность, что зачастую все, кого я благодарю, просто делают то, что должны, а в последние месяцы количество таких людей растет в геометрической прогрессии, и выходит, что мне должны вообще все вокруг.       В этом, пожалуй, уже даже нет ничего удивительного, как когда-то раньше.       Всё так, как и должно быть. И одновременно с этим — что-то до жути неверно, как искаженная картинка реальности, где не совпадает какая-нибудь незаметная на первый взгляд, но очень-очень важная деталь.       «Главное — не потерять себя», — эхом проносится в голове голос Димаса. Он всегда подбирал нужные, правильные слова.       Артем уже сделал несколько шагов в сторону кабинета химии, криво улыбнувшись на прощание.       — Подожди, — непроизвольно вырывается у меня. Одноклассник замирает, но не оборачивается, и я вижу, как напрягается линия плеч под клетчатым пиджаком. — А как же ты? — подбежав ближе, вкладываю тетрадь обратно в его ладонь.       На этот раз Артем улыбается тепло и искренне, и я не сразу замечаю, что и я тоже.       — У меня уже проверяли в прошлый раз, сегодня точно не будут, — успокаивает он. — Если спросят, то скажу, что по привычке принес старую тетрадь, которая уже закончилась, — покопавшись в рюкзаке, Артем извлекает на свет такую же тетрадь с котом, только фиолетовую и уже изрядно потрепанную временем. — Видишь, как чувствовал, что надо ее взять.       На этот раз Артем улыбается искренне, но в глубине его глаз засела необъяснимая глухая тоска, которую ничем, наверное, уже не выковырять. Я знаю, у него проблемы с отцом — видимо, у всех сыновей бизнесменов так — и честно предлагаю помощь, впрочем, прекрасно зная, что здесь я ничем помочь не смогу. Даже если сделать Смольянинову-старшему какое-нибудь выгодное предложение, то как вписать в договор пункт: «оставьте сына в покое»?       Ладно, он ведь сам предлагал дружить, поэтому нет ничего странного, если я спрошу.       — Дело только в отце? Или есть что-то еще?       Одноклассник нервно сглатывает, и, когда я слышу тихое «нет», чувствую — врет.       — Чем ближе экзамены, тем больше он звереет, — добавляет Артем, уже вполне честно. — Сегодня утром сказал, что не хочет быть моим отцом, — в интонации нет совершенно никаких оттенков, и это еще хуже, чем злость или грусть, даже вместе взятые. Когда вот так безэмоционально — это уже крайняя точка. — Как будто я так рад быть его сыном, — Смольянинов отворачивается, чтобы не дай бог не встретить в моих глазах сочувствия, которое так легко можно принять за жалость. Гордый. Это я очень хорошо знаю, я ведь и сама всегда такой была.       — Знаешь, у тебя он хотя бы жив, — невесело сообщаю я, не сразу осознав, что именно сейчас сказала.       Так уж вышло, что подробности о моих родителях в школе решили не афишировать, и знали правду только Таля с Костей, естественно, и директор, поскольку он принимал мои документы. Максимум — какой-нибудь завуч или секретарша, которая заводила папку с личным делом. Одноклассникам я ничего никогда не рассказывала, чтобы избежать ненужных слухов и обсуждений, жалости, да и в принципе любого затрагивания болезненной темы. Артему Смольянинову правда вырвалась как-то сама собой.       Если подумать, он знает и так, ведь если даже отец ему не рассказывал, то на новогоднем приеме Артем понял всё сам.       — Только ты, пожалуйста, никому не говори, — вкрадчиво прошу его, для убедительности подергав за рукав.       По едко-горькой усмешке я понимаю, что ни причин, ни объяснений Артему не требуется: он прекрасно знает их и сам, чувствует на себе, поэтому даже не пытается спрашивать. В этот момент начинает вдруг казаться, что это он мой брат, а не Ник, с которым мы так сильно отличаемся. С Артемом Смольяниновым — мы похожи как две капли воды иногда, только раньше мне было не так заметно.       — Всё в порядке, — заверяет он, — только твой отец наверняка был не таким, как мой.       — Да, ты прав, — закусив губу, я опускаю взгляд, но тут же поднимаю обратно, смотрю вплотную. — Только ты своего еще можешь обнять, а я уже нет.       От ответа одноклассника спасает только оглушающая трель звонка, и мы бежим в кабинет со всех ног, потому что за опоздание химичка нас обоих вздернет на длинной страшной лампе, висящей над ее столом, и скажет, что так и было. Таких последствий лучше не допускать: в прошлый раз даже Косте не удалось меня отмазать.       Что-то внутри обрывается и камнем падает вниз, когда в начале урока объявляют, что тетради с домашним заданием сегодня соберут у всех. К такому мы готовы не были, и может, мне стоило просто прогулять? Но бежать уже поздно, и краем глаза я вижу, как Артем объясняется с химичкой. Надежда, что всё обойдется, гаснет пропорционально тому, как хмурится Алла Федоровна и насколько зловеще мигают отблески ламп в стеклах ее очков.       Я даже сделать ничего не могу, мою тетрадь уже давно забрали. Даже если сейчас поднимусь и скажу, что сама сперла у Смольянинова домашку, чтобы выдать за свою, — химичка не поверит, и будет только хуже: Артем уже наговорил столько, что станет сразу понятно, что он сам отдал мне тетрадь.       Из школы я сегодня ухожу с пятеркой по химии и замечанием за неподписанную тетрадь. Артем — с двойкой и пометкой «не выполнил д/з» в дневнике.       Следующим утром я прихожу с чувством вины за одноклассника, а Смольянинов — с жутким синяком на всю скулу. Сначала я думаю, что к нему после уроков опять прицепились какие-то мутные ребята, но по тому, как он отводит взгляд, понимаю: отец. Господи, да он совсем с ума сошел.       — Мне жаль, я не хотела, чтобы так получилось, — подбегаю к нему на первой же перемене и отчаянно надеюсь, что мои вполне стандартные извинения не прозвучали неискренне. — Слушай, давай я сама подъеду к нему и всё объясню, — предложение очень рискованное, и за такое я точно огребу, в первую очередь от Кости: Таля до сих пор не выходила на связь, и перепуганный парень сегодня вообще собирался не пускать меня в школу, но оставить Артема с такой несправедливостью — просто невозможно.       — Да отцу неважно, — морщась от боли при каждом слове, объясняет одноклассник. Пожалуй, и правда друг. — Я тоже не собираюсь больше возвращаться домой.       Черт возьми, как же знакомо. Только мой побег был спонтанным необдуманным решением, а Смольянинов, похоже, прожил с этой мыслью не одну бессонную ночь и не один домашний скандал.       — Знаешь, я тоже из дома уходила, — улыбнувшись тому времени, вспоминаю я. — В прошлом году, в мае, я ведь не уехала в Лондон, как всем сказали, я сбежала в Верхний Тагил, — пожалуй, это был один из самых неудачных и непродуманных побегов в человеческой истории. — И волосы тогда же отрезала. Правда, меня в Верхнем Тагиле всё равно быстро нашли, но я и оттуда сбежала, отправилась автостопом по городам, — если бы была возможность, я бы еще раз это повторила, пожалуй.       — А потом? — с нотками безысходности спрашивает Артем.       — Потом вернулась в Москву, поселилась тут с одними ребятами, которые время от времени выполняли заказы для нашей семьи. Получается, прямо у своих под носом, но меня не нашли бы, если бы не пара случайностей, — пара случайностей и то, как я сходила с ума по Косте. Если бы не последнее, вряд ли бы я вообще когда-нибудь снова переступила порог бабушкиного дома.       Смольянинов слушает заинтересованно, выспрашивает подробности вроде того, как мы зарабатывали и как я вообще выживала без денег, которые посеяла где-то в автостопе. Теперь, спустя больше полугода, ощущается это так, как будто я рассказываю какую-нибудь добрую волшебную сказку, конец которой будет обязательно счастливым, потому что по-другому просто не бывает.       Почти сразу, как я это осознаю, горло сводит спазмом от мысли о Зое. Я знаю, она была бы счастлива знать, что у нас всё хорошо, а еще прекрасно понимала, на что идет. Зоя не была ведь спонтанным человеком-порывом, как я: она всегда продумывала всё наперед, да и для своего возраста была взрослее многих, кому за тридцать. И всё равно неправильно умирать вот так, в пятнадцать лет. Ей никогда не будет ни восемнадцать, ни двадцать, ни пятьдесят; она никогда больше не приготовит на всех ужин и не укроет одеялом Диму, снова заснувшего на кухне за планшетом; она никогда больше не засмеется и не скажет больше никаких мудрых двусмысленных слов, от которых всё миропонимание выворачивается наизнанку.       Ничего из этого Зоя по прозвищу Пересмешница больше никогда не сделает. Но мы будем. Иначе потом, когда встретимся на том свете, она нам точно этого не простит.       — Тебя дома ждали всё это время, — утверждает Артем, выдергивая меня из потока мыслей. На немой вопрос, застывший в моих глазах, он отвечает сразу же: — Тебя невозможно не любить, и семья у тебя хорошая, — за горечью не слышно ни тени зависти или обиды.       — И тебя любят, Темыч, — надо же хоть как-то подбодрить. — Просто твой отец, наверное, не знает, как это делается.       Смольянинов вздыхает.       — Да знает он всё, просто ему наследник нужен, а я вообще на это место не подхожу. Знаешь, я всю жизнь хотел тихо быть за кулисами, или хотя бы на вторых ролях, но меня всегда пропихивали на первые, — с тоской делится он. Такими откровениями не разбрасываются обычно, поэтому я стараюсь запомнить каждый момент.       — И что ты будешь делать?       — Школу вряд ли удастся закончить, да и мне не нужно. Сначала в Питер, у меня там друг живет, а потом — армия, я на контракт пойду, в разведку, — беззаботно сообщает одноклассник.       Господи, как же это легко и просто звучит.       — Лучший? — пока Смольянинов не задал вопрос, поясняю: — Друг.       Он улыбается.       — Если бы не ты, сказал бы, что единственный.       Внутри сердце отчаянно колотится, отстукивая по ребрам бешеный ритм. Не может же быть, чтобы он взял и просто так уехал, этот одинокий несчастный парень, который в этой жизни всё никак не найдет своего места. Несмотря на то, что погулять мы так ни разу и не сходили, но хорошо общались с того самого момента, как в десятом классе Артем попросил меня помочь в краже классного журнала. Я ловлю себя на мысли, что не хочу, чтобы он бросал школу и уезжал навсегда.       Позвать бы его к нам, куда Смольянинов-старший точно не сунется, но это может означать подрыв сотрудничества, и такое решение следует обсудить в семье.       — Только ты пока не уезжай, пожалуйста, — прошу в надежде, что он прислушается.       На удивление, Артем не спорит, соглашается сразу.       — Хорошо, до совершеннолетия подожду, — кивает он. — Но только потому, что ты попросила, — по тону я так и не смогла понять, шутит одноклассник или нет.       Мне еще предстояло придумать, чем помочь Смольянинову, а весь урок английского я потратила на размышления о Тале. Куда сестра могла запропаститься? Если вспомнить, она нередко прогуливала занятия, да и дома не ночевала так же часто, просто об этом никто, кроме меня, не знает. То есть для нее всегда было вполне нормальным уйти в загул на пару дней, но сейчас мы не можем себе такое позволить ради общей безопасности. Она ведь не стала бы так нас пугать?       Чутье подсказывало, что с сестрой всё хорошо, просто ей, как кошке из сказки, всегда нужно было время от времени гулять самой по себе. Хоть бы меня предупредила, что ли. Здравый смысл бил тревогу, параллельно напоминая, что мораторий действует еще сегодня, завтра и даже послезавтра, и Талю не могли похитить или напасть на нее: эти законы соблюдает даже Елисеев, а расплата за их нарушение слишком велика.       С другой стороны, если бы он сорвался, ничто не мешало бы нам собрать все силы и вступить в открытое противостояние. С третьей — в этом уравнении было слишком много неизвестных, чтобы лезть в драку очертя голову. На кону стояло слишком многое, и на данном этапе я предпочла бы безопасность семьи.       Когда я пью очередной кофе, окопавшись документами в Костиной приемной, сестра как ни в чем не бывало на всей скорости влетает ко мне. С минуту я ошарашенно смотрю на нее, а потом замечаю восторженный блеск в зеленых глазах и ошалело-рассеянную улыбку до ушей. Нет, настолько счастливой Таля даже после свиданий не выглядела.       Хочется ее прибить и обнять одновременно, и это ей еще повезло, что не наткнулась на Ника или Костю, которые, естественно, переволновались до смерти и уже успели поднять на уши всех наших агентов и телохранителей: парни сейчас четвертовали бы ее без суда и следствия.       — Ты где пропадала двое суток? — спрашиваю я, убедившись, что на первый взгляд с сестрой всё в порядке.       Таля краснеет — впервые на моей памяти.       — Ну, в общем, мы с Димой теперь вместе, — сестра смущенно улыбается. — Совсем, — добавляет она заговорщицким шепотом, как будто сообщает мне самую страшную тайну.       — Поздравляю, — я всё-таки встаю и обнимаю ее. — Но предупредить-то можно было? — только теперь я вспоминаю, что телефон Димаса тоже был недоступен всё это время.       — Нельзя, — отвечает она, устремив взгляд в пол. — У нас роуминг не подключился, — и смотрит исподтишка, одновременно хитро и виновато: фирменная Талина мордашка, чтобы сильно не ругали, еще с детства.       Я не могу не рассмеяться при виде такой картины.       — Нику это свое лицо будешь показывать, он тут чуть не поседел за два дня, — щелкнув зажигалкой, подкуриваю сигарету, чтобы быстрее уложить все новости в голове. — А где вы были?       Сестра понемногу успокаивается, и ее лицо уже почти приобрело свой обычный оттенок.       — В Вильнюс мотались, погулять, — она копается в сумке в поисках чего-то. — Кстати, это тебе, — Таля наконец находит, и на моем запястье защелкивается восхитительный янтарный браслет. — Было бы преступлением съездить в Литву и не привезти оттуда сувенир из янтаря, — присмотревшись, я замечаю торчащие из ее сумки статуэтки Будды и Хотея: видимо, Таля решила одарить оберегами всех родственников и знакомых.       — Спасибо, — браслет смотрится чудесно, и я не могу налюбоваться, но очень уж смешно выглядят пузатые божки, которых сестра, видимо, скупила целый магазин.       Проследив за моим взглядом, Таля прищуривается.       — Даже не надейся соскочить, там и для тебя есть, — заметив страдания на моем лице, она добавляет: — Вот закончат ремонт в наших кабинетах, тогда приду и поставлю тебе на стол.       Слова сестры звучат как угроза, и я как раз ною об этом, когда в кабинет возвращается Костя. Как только парень видит Талю, на его лице поселяется выражение праведного гнева, испытать который на себе я не пожелала бы даже врагу. Нужно срочно переключать внимание, пока он не позвал Ника из соседнего кабинета, потому что братец-то Талю точно на части сейчас разорвет.       Отлепившись от сестры, я ненавязчиво проскальзываю в Костины объятия и приникаю к нему. Обычно таких простых действий достаточно, чтобы он забыл обо всём на свете, но ситуация внештатная, поэтому я решаю закрепить успех какой-нибудь другой новостью.       — Я заказала билеты в Питер, — пальцем вычерчиваю узоры на его груди. — Самолет завтра в двенадцать из Шереметьево, — господи, что я несу, сегодня ведь только четверг. — На субботние рейсы вылезла какая-то проблема с бронированием, — будет неловко, если кто-нибудь решит проверить, и еще хуже, если сейчас на пятничные самолеты уже не окажется мест.       — Кстати, вот тебе Будда из янтаря, — не теряется Таля и вручает Жилинскому статуэтку. По растерянному виду парня я понимаю, что он точно не собирается никого убивать. По крайней мере, если я не спалюсь случайно, что про билеты только что всё выдумала.       Костя уходит к себе, а мы с Талей, обменявшись многозначительными взглядами, не сговариваясь бросаемся к Кешиному ноутбуку. Секретарь бегал по всему офису в поисках каких-то важных документов, и у нас было всего лишь несколько минут, чтобы заказать билеты всё-таки. Благо, все паспортные данные сохранились у меня еще с прошлого раза.       Таля вовремя вспоминает, что нужно на всякий случай удалить сайт бронирования из истории поиска, да и вообще отовсюду, где он мог сохраниться. Кеша заходит в приемную как раз в тот момент, когда мы с сестрой, как ошпаренные, отпрыгиваем от компьютера, а я бросаю на кипу бумаг свежераспечатанные билеты. Надеюсь, Ник не строил на завтра планов, потому что иначе он меня просто убьет.       Мы отправляемся домой на Костиной машине, а Ник отдельно: Таля, которая чаще ездила с братом, всё еще опасается оставаться с ним наедине: ни родители, ни дедушка с бабушкой никогда так не ругали и не злились, как старший брат. Дорога проходит за разговорами о поездке, и как только сестра заводит тему про Димаса, Костя тактично выкручивает звук магнитолы почти на максимум, правда, за музыкой мне едва удается расслышать хоть слово.       А Ник паркуется так, что чуть не влетает в стену гаража, и выходит из машины чернее тучи. Неужели он так из-за сестры? Она ведь нашлась в конце концов, всё в порядке, но даже для брата странно так долго дуться, Ник обычно быстро отходит, да и на Талю невозможно долго злиться, это я и по себе знаю.       Завидев нас, брат рассеянно здоровается со всеми троими разом, и, не сказав больше ни слова, направляется к дому. Почему-то проходом из гаража сразу в дом, к подвалу, никто не хотел пользоваться, и мы всегда обходили по улице, до парадной двери.       — Что случилось? — чтобы догнать Ника, мне приходится бежать наперерез, по колено проваливаясь в снег. — Ты сам не свой, — я подбегаю вплотную, ухватившись за братский рукав.       — Ну, — он вздыхает, — отцу вздумалось меня женить.       Замечательно, приехали. Таким маразмом даже дедушка не занимался, хотя подобное было бы как раз в его стиле, тема наследия ведь была самой главной в его жизни.       — На ком? — дрожащим голосом спрашиваю я, боясь спугнуть момент.       — Мне неважно, — отмахивается брат.       Он в последнее время вообще был на себя не похож, и это произошло задолго до исчезновения Тали. Я грешила на работу и большую загруженность, но видимо Ник, у которого никогда не было недостатка в девушках, не хочет расставаться со свободой. А дядя по опыту первого брака, закончившегося неудачно, хочет подобрать жену для сына сам, исходя из какого-нибудь делового расчета. А Ник, естественно, предпочитал пока оставаться свободным, и не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться.       — Может, получится объяснить, что ты еще не нагулялся достаточно? — осторожно предлагаю ему, заглядывая в глаза из-под руки. Нет, всё равно что-то не сходится, где-то на далеком интуитивном уровне.       — Да не в этом дело, — голос такой, что если бы на его месте была сейчас я или Таля, то дальше последовали бы слезы. — Мне уже давно нравится другая, — нехотя признается он, — но ни она, ни отец никогда не согласятся.       Такой ответ заставляет меня поперхнуться, и, откашливаясь, я сгибаюсь пополам, судорожно вдыхая морозный воздух. Неужели Ник, который и вовсе серьезные отношения не признает, влюбился?       — И кто она?       Непередаваемая смесь эмоций на лице брата показывает всю его внутреннюю борьбу, но под конец гордый потомок князей Снегиревых сдается.        — Яна Яхонтова.       Он тут же отворачивается: то ли собрался так избежать новых вопросов, то ли не хочет, чтобы я снова посмотрела ему в глаза.       — Яна? Ты сдурел? Да ей же лет пятнадцать всего! — только и остается у меня.       Ник криво приподнимает краешек рта.       — Двадцать один вообще-то. Она на историка учится, — зато теперь, кажется, понятно, почему девушка так от него шарахалась всё это время.       В слабой попытке переварить информацию я обреченно вздыхаю. Это семейство меня точно с ума сведет.