Дитя теней

Небо растянулось над городом застиранно-серым куском ткани — выглядело оно ненатурально и неправильно. День, но темно было как ночью. Дул пробирающий до костей ветер. Богачи запирались в своих домах, предпочитая не замечать гнили Города, упиваясь роскошью, при уютном свете свечей, в тепле очагов и под топот покорных слуг. Бедняки же не могли позволить себе безделье, допоздна вкалывая на заводах, в приюте или в лавках богачей, лишь бы заработать на кусок хлеба. Гордо задрав носы, стражи, похожие на сизых городских голубей, серые и одинаковые, выпятив грудь вперед, патрулировали Город, шугая потрепанных, грязных и пыльных воробьев-бездомных, попрошаек. — По сути, стражи — те же бедняки, готовые на все лишь бы раздобыть мешочек золотых, просто хорошо они спрятались за этой одеждой, выданной им богачами. — Пробубнил почти беззубым своим ртом угрюмый бездомный, гревшийся у костра рядом с кладбищем Королевы попрошаек. Он был стар, морщины настолько глубоки, а седые кустистые брови так выдаются вперед на, и без того покатом каком-то, широком лбу, что глаз его не было видно, будто две черные пропасти зияли на их месте. Длинная борода, словно комок ваты, нелепо приклеенный к его лицу, не длинная, плешивая. Волосы выпадают комьями от сифилиса или чего-то еще подобного. Он был слаб, лежал на каменной тропе, укутанный в тряпки. В таком положении он и умер на следующий день, то ли от портовой гнили, то ли от старости, черт его разберет. Отец тогда плюнул ему в ноги и прошипел мне, что эти бродяги ничего не смыслят в жизни, но от чего-то мне тогда казалось, что он прав. Мы были бедны и мой отец, чтобы прокормить семью, работал стражем. Он патрулировал старую городскую башню и ее окрестности. Мать работала прачкой в доме неподалеку от порта. Мне было пять, когда подцепив какую-то дрянь, мать слегла на долгих, для меня, три месяца. Отец стал работать еще усерднее, чтобы хватило на лекаря для нее. Я помню, когда лекарь пришел, то взял плату вперед, затем только осмотрел мать и пробурчал что-то вроде: «Морским ветром надуло. Помрет она скоро». Так и произошло. Я не осуждал того лекаря за холод и бесчувствие. В этом городе ты уже рождаешься со смирением и печалью в глазах. Город полон нищих, полон смертей, полон боли. Если беспокоиться о каждом и забывать о себе - то умрешь не успев и глазом моргнуть. Похорон матери я не помню. Помню, отец вскоре спился и умер на дежурстве. Точнее, пара местных бродяг забили его палками за то, что напившись, он расшугал их и потушил костер, обрекая этим зимним днем их детей на смерть. Я не помню мать, но помню бледное лицо отца, с его впалыми от голода щеками и темными кругами под глазами. Сегодня утром, заглянув в мутное оконное стекло одного из домов, я отметил что стал на него похож. Но, к сожалению, никто этого не заметит, мой отец был обычным стражником, не имевшим друзей, а мать была остепенившейся шлюхой из Дома Цветов, ставшая прачкой. У меня не было сестер, братьев, родственников или знакомых. Я остался один на улицах Города. Я был неприметным мальчишкой, чем не мог не пользоваться, воруя кошельки у зазевавшихся дам и господ. Вечерами, греясь у костра вместе с бродягами, которые зачастую и не понимали что тут есть кто-то еще кроме них, я винил себя, представляя как семья той дамы, что я обокрал, голодает, и, возможно, у них нет денег даже на спички и до утра они замерзнут, не сумев развести огонь, и умрут. Но каждое утро я вновь воровал чужие кошельки. Однажды, по-моему это был октябрь, я обчистил дамочку с особенно тугим кошельком, но в последний момент, я попятился и, не увидав осколок, наступил на него. Раздался треск крошащегося стекла и женщина обернулась. Я в ужасе застыл, боясь пошевелиться, но она лишь скривила губы в горькой ухмылке, повернулась и ушла. Позже, я узнал что это была одинокая дама, живущая со своими кошками и ради своих кошек. Где-то через месяц после того случая с кражей, она повесилась на чердаке собственного дома, перекинув веревку через перекладину. Я слышал как бродяги это обсуждали, обсуждали ее предсмертную записку, где та дрожащей рукой вывела: «Мне так надоел крик этих кошек. Р.S. Воровать у тех, кто скоро умрет — не грех, но все в этом городе когда-нибудь умрут». Дотрагиваюсь пальцами до места, где меч стража пронзил мое тело. Липкая, вязкая, кровь окрасила мои бледные тонкие пальцы, мой серый костюм, забрызгала лицо. Мой колчан полон стрел. Коготь Эрин, вызывающий воспоминания и трепетное чувство в груди, я до последнего сжимаю в руке, но этого стражника я не ударю. Мальчишка, измученный городом, бедняк, выполняющий свою работу, да он испуган больше чем меня. Наверняка дома его ждут. Кто я такой чтобы отнимать его жизнь? Тем более, мою это уже не спасет.