***
Накачанный обезболивающим и снотворным Марк, не в состоянии выбраться из своих кошмаров и бредовых видений, пугал врачей учащённым пульсом, дёргающимися веками и отсутствием реакции на успокоительное. Затих пациент, только когда в палату к нему пустили мужа — под личную ответственность Лисовского, высокого полицейского начальства. Прорвав оборону, Зубарев глыбой осел на поставленный у больничной кровати стул и трепетно собрал в ладонь не занятую катетером правую ладошку — безвольную, израненную и обмазанную зелёнкой. Стараясь не задевать провода, опутывающие ложе, сжался под неудобным углом, уткнулся носом в торчащие из-под повязки рыжие спутанные прядки и зашептал что-то своему омеге. Молился суровый на вид военный посетитель или обещал чего мужу — лечащий врач не знал, но терапевтический эффект был налицо. Пациент постепенно стал успокаиваться, его сердечный ритм выровнялся, как и должно под медикаментозным влиянием. Голова — она на то и голова, «предмет тёмный и обследованию не подлежит», так что сюрпризы при травме могут быть всякие. Самочувствие Романова, мягко говоря, настораживало — вроде и повреждения не самые тяжёлые, но… Теперь, глядишь, и выходят всем миром. Альфа явно не покинет свой пост — охраняет почище сторожевого алабая. Да и отец Марка Всеволодовича выведал номер врача — уже звонил, поспешно возвращается от родственников. А кто не знает известного в городе главврача Центра педиатрии Романова-Разумовского?! Ему проще дать, чем объяснить, почему не хочешь. Даром, что омега, до того въедливый. Упаси вколоть его сыну что-нибудь не то — всем отделением плакать будут. Но специалист и диагност от бога — за то и любят, и ценят, и записывают за ним каждое слово. Мечущегося в лабиринтах подсознания Марка в какой-то момент словно куполом накрыло. Он только успел напоследок рассмотреть в слабых отблесках света красивого омегу в старинной вышитой рубахе и винных бархатных брюках, на ногах которого красовались лаковые туфли, поблёскивая драгоценными застёжками. Он удручённо покачал головой и, развернувшись, исчез во тьме подземного тоннеля, а Романов почувствовал облегчение — воздух, хоть и по-прежнему горячий и колючий, начал подаваться в лёгкие на регулярной основе. В подземелье было страшно — там Виталик улыбался и смотрел, раскачиваясь. Но вдруг стало хорошо — пусть темно, но это своя темнота, уютная, словно дома под одеялом. И барбарисками пахнет, как в детстве. Сейчас таких не делают. Бывало, заснёшь с конфетой за щекой, она во сне выпадет на подушку, а дедушка потом ругается. Моет волосы, пытаясь отлепить припаянный у самой головы леденец, заставляет менять наволочку, а она так пахнет, что снимать жалко. Поэтому утыкаешься в неё тайком, дышишь, и кажется, что всё вокруг барбарисовое. Хорошо стало, спокойно оттого, что Вова рядом, и стена вокруг — это он. Не оставит в темноте, не бросит!***
Ночью, когда доставили пациента, Владимира в палату не пустили. Не помогла даже волшебная корочка Лисовского — в больнице свой устав. Альф отправили до утра. Потому под присмотром Лиса Зубр отправился домой, пытаясь поспать хотя бы несколько часов. Но в восемь ноль-ноль они снова были под заветными дверями, и тут уже Лисовский убедил заведующего отделением впустить друга в палату. Марк в себя не пришёл, его самочувствие пока не внушало оптимизма. Приказав товарищу подполковнику не буянить и звонить, когда будет что сообщить, Лисовский отправился в свою вотчину. Господин Скворов, промаринованный ночь в одиночке, должен был созреть для диалога. Романова-Разумовского, ворвавшегося в черепно-мозговое отделение, врач Марка принял с распростёртыми объятиями. — Игорь Александрович! Ради бога, утихомирьте своего зятя, а ещё лучше — уведите куда-нибудь! — Зятя? — Игорь переглянулся с едва поспевающим за ним мужем. — Пустили на свою голову. А он шага без объяснений ступить не даёт. «Что за капельница? Что за укол?» Медперсонал его уже боится! — Разберемся, — пробасил Разумовский и, бережно подвинув мужа в сторонку, первым вошёл в палату. От кровати ему навстречу поднялся бугай с накинутым на одно плечо халатом — на оба не натягивался. Игорь, а следом за ним и врач, вынырнул из-под руки мужа и, минуя сканирующих друг друга альф, направился к приборам, снимкам и журналу наблюдения. Романов-Разумовский, стараясь, чтобы пальцы не дрожали, тщательно осмотрел своего раненого ребёнка и выдохнул — вроде не так всё страшно. Тремор бессонной, наполненной переживаниями ночи в дороге помалу отпускал, и он обратил внимание на присутствующих. А посмотреть было на что. Так вот тот самый загадочный альфа… «Папа, я занят», «папа, я сегодня не приду», «папочка, кажется, я влюбился». — Ну здравствуй, зятёк. Зубр как-то сразу понял, кто перед ним — по неуловимой схожести портретных черт и выбивающимся из-под криво натянутой докторской шапочки рыжим, немного поблёкшим с возрастом прядкам. Только его Одуванчик более мягкий — и на лицо, и по характеру. В папе же его явно прослеживался командир-генерал, за спиной которого возвышался альфа-отчим. — Меня иначе не пускали, — признался Владимир, невольно становясь почти на вытяжку, как перед главнокомандующим. — Зубарев Владимир, — спохватился представиться он. — Ну рассказывайте, Зубарев Владимир. Как вы дошли до жизни такой, и что с нашим сыном приключилось? Он-то вечно отмалчивается, самостоятельный — может, от вас больше толка будет? Разумовский взял слово, придерживая за локоть мужа — а то ещё устроит допрос с пристрастием, уж больно сильно перенервничал. Владимир скупо пересказал виденные со своей стороны события последнего месяца и их завершение в подземелье. Поглаживая сына по голове, Игорь не знал, что сказать — посматривал то на отпрыска, то на его альфу. Анатолий молчал и хмурился. «Задницу бы Марку надрать за самодеятельность!» А Зубр старался оправдать любимого перед родственниками, уверяя, что за Марком следил и он, и специально приставленные люди. — Доследились. У семи нянек… — сквозь зубы процедил отчим. Зубр даже оспорить не успел, хотя и собирался. Прибор, к которому был подключён Романов, пискнул, мигнул какими-то датчиками, и пациент открыл глаза. Посетители замерли. Марк осмотрел блуждающим мутным взглядом папу (кажется, не очень узнал), затем Вову (слабо улыбнулся) и снова отрубился. Подоспевший врач констатировал, что больной спит, показатели в норме. «Значит, скоро начнёт в себя приходить, увеличивая промежутки бодрствования». Дальше сидели молча. Зубр уступил свой нагретый стул будущему свёкру, а сам сел на кушетку около стены. Разумовский потоптался-потоптался и примостился рядом. — Думаете, с Марком всё будет хорошо? — в голосе Владимира сквозило столько надежды и волнения, что Игорь невольно улыбнулся. — Непременно. Меня Игорь зовут. — Анатолий, — сообразив, что отторжения чужака не намечается, представился отчим, и знакомство с благородным семейством состоялось. В течение дня Марк приходил в себя дважды. Ненадолго, но всех узнавал, на вопросы доктора отвечал вяло, но по существу. Вове, когда увидел, ничего не сказал — горло спазмом перехватило. Зацепился слабыми пальцами за ладонь, и только слёзы покатились. Зубр наседкой навис над ним, зашептал, зауспокаивал, аккуратно вытирая солёные дорожки, так что присутствующим папе и отчиму сделалось неловко от личной сцены. Зато Марк вскоре опять заснул и улыбался во сне так безмятежно. — Владимир, идите домой, отдохните. Вы же прошлую ночь почти не спали, вам вторую не высидеть. Возвращайтесь утром, — Игорь, видя, что альфа упрямо сжал челюсти, даже умилился — как дитя малое, ей богу! — Я с Марком останусь, а вы ему вещи привезите: предметы личной гигиены, халат, костюм спортивный, тапочки. Сдаётся мне, вы лучше знаете, где у него что лежит. Зубр смутился под лукавым взглядом Романова-старшего и согласился. Папа произвёл благоприятное впечатление, можно Одуванчика на него оставить. Только сначала к Лису надо в контору, а уж потом за вещами. Лисовский в допросную к Виталию друга не пустил. — Извини, брат. Ты же знаешь, у нас, как у хирургов — своих не оперируем. Эмоциональная привязка. Ты Скворова готов голыми руками на ленточки распустить за Пушка своего. А он нам ещё для следствия нужен. Нет ментовскому произволу и так далее. Сядь лучше протоколы допросов посмотри — тот ещё «аншлаг на Волге». Через три часа, несколько раз пересмотрев записи, Владимир устало потёр глаза. — Он невменяемый. — Согласен. По предварительному заключению судмедэкспертов — обсессивно-компульсивное расстройство. Он псих с навязчивой идеей. Клад искал. Самое опасное, что он умный псих, продуманный, такого не просчитаешь, пока обострение не случится. Склонный к максимально решительным действиям, например, к убийству. Марк ему мешал искать мифические сокровища и вообще был более удачлив по рождению и по жизни. Этого Скворову вполне хватило для зависти и ненависти настолько сильной, чтобы избавиться. Или он гениальный актёр, и «Оскар» по нему плачет. Рассказывает складно, даже будто хвастается. Эксперты на данный момент дают двадцать процентов против восьмидесяти вероятности, что он косит под безумца. Будем разбираться. Владимиру даже с его опытом тяжело было поверить, что Виталик способен на подобное, только подробные детали гадостей, случившихся за последнее время с Марком, убеждали в обратном. Все эти ночные звонки с левого телефона, специально вытащенного у зеваки в метро. Тот же лифт. Гадёныш знал, где живёт Романов, не привлекая внимания, высмотрел, что и как в его доме. Машинное помещение лифта на крыше не закрывалось из-за ротозейства местной управляющей конторы. Отвлечь вахтёра и вынудить его покинуть диспетчерскую — дело техники: всего-то накануне разговориться с ним в магазине и помочь донести покупки до дома. О, Скворов умел быть обворожительным, его всегда любили пожилые люди. Вот и дед — ни сном, ни духом не был в курсе внуковых забав. Знал, что шалопай и падок на альф, но мальчик-то вежливый, ласковый, учится хорошо. Сейчас, когда Виталия арестовали, а Марк в больнице, Скворов-старший слёг с гипертоническим кризом — поверить не может. Избавившись от диспетчера, Виталий повредил тяговые канаты — в интернете вычитал, как их размыкают при ремонте. И если бы не дополнительный аварийный тормозной механизм, у него бы всё получилось. Встреча на тёмной лестнице была чистым актом запугивания — как раз в период сбора информации, когда злоумышленник узнал, что ремонт подсобки неминуем, а вход в подземелья, согласно записям в дневнике, почти наверняка находится в ней. Не то чтобы Скворов сразу захотел избавиться от Марка, который своим присутствием мешал ему развернуть полноценные поиски. Вначале он планировал сильно напугать, убедиться, что Романов не столь идеален и его можно довести до психоза, подтолкнуть к мысли взять отпуск и уехать. Но тот и после повешенного уборщика продолжал таскаться на работу, и вояка его следом. А какая была идея! Верёвка висельника, купленная в магазине приколов, имела хомут, который обхватывал под мышками, на шею же накидывали ложную петлю с узлом. Оставалось всего-то подкараулить, когда деда не будет в зале, разлить воду, чтобы Романов первым делом пошёл за половой тряпкой, и вуаля! Всё вышло как по писаному. Романов почти в обмороке, а Скворов с помощью дубликата ключей со связки деда, набросив халат на переставленную стремянку, выскользнул во двор через чёрный ход. Всё это Виталий рассказывал спокойно и даже с гордостью. Заигрывал с альфой, ведущим допрос, пытался его уговорить отправиться вместе на поиски в подземных ходах и разделить сокровища поровну. В открывшиеся тоннели, кстати, вызвали группу специалистов-диггеров. Лисовский щедро делился с другом крепким кофе, но ближе к ночи Зубр всё равно отчаянно зевал и был выдворен домой. Морковка, просидев сутки в одиночестве, даже обижаться устал — так, мстительно раскидал журналы на столе, на занавеске зацепок наставил. Сухого корма и воды у него в мисках было вдоволь, дверь в туалет открыта, но всё равно до самого кончика хвоста обидно, что бросили надолго. К вернувшемуся хозяину соскучившийся котик бежал, как небольшое стадо мустангов, и, запрыгнув на руки, тут же принялся обтираться о майку щеками. Перед сном Терминатор переговорил с папой Марка по телефону и, получив подробный отчёт о значительных улучшениях, наконец уложил буйную голову на подушку. Питание отключилось моментально. С утра свежий и полный сил Зубр собрал вещи Одуванчика, немного подвис у комода с бельём, наткнувшись на так пленившие его кружевные трусики, и вспомнил о припрятанных на память о первом сексе скромных коротеньких боксерах Марка, в которых тот был в лифте. Да, с возрастом Зубарев становился сентиментальным и не стеснялся признавать это сам, но не перед другими. У него даже имелась коробка с сокровищами. Обычно мальчики заводят такие в детстве — наполняют цветными стёклышками, карточками, красивыми перьями, перочинными ножиками и ещё бог весть чем. У Владимира такой не было — смысл с его интернатским детством, всё равно своруют. Сейчас же взрослого дядьку лишить этого удовольствия не мог никто, и трофейное бельё в обувной коробке соседствовало с корешками билетов из кинотеатра — тоже первого совместного посещения. Ещё была салфетка, на которой Марк нарисовал смешную рожицу в кафе. Незамысловатые сокровища грели некогда железное сердце, размягчившееся и учащённо отстукивающее бравурный марш. Морковка возмущённо мяукал, когда его снова безжалостно закрывали в квартире. Мелочь не успокоили увещевания, что скоро ему вернут второго хозяина. Чуть живой и местами зелёный от антисептика Марк на больничной кровати не выглядел хоть сколько-нибудь здоровым, так что у Зубра сердце на части рвалось. Бледный до синевы, не считая рассыпанных по всему телу ярких очагов ушибов и ссадин, омега часто и хрипло кашлял, морщась оттого, что каждый звук простреливал болью в руку и намятые бока. Несмотря на головную боль, уговоры папы и Терминатора, Романов потребовал немедленно рассказать о происходящем. Владимиру только и оставалось виновато и преданно смотреть в глаза, обещая, что всё будет, но позже. Марк, хоть и со скупыми подробностями, вызнал, что напавший на него Виталий, вероятно, не в себе, сотворённые гадости — его рук дело, а Владлен Николаевич с приступом в больнице. Романов замкнулся на какое-то время, напряжённо думая больной головой. Его папа, решивший было просить для сына дополнительный укол успокоительного, показывал Зубру незаметно кулак — маленький, с острыми костяшками, но от этого не менее грозный, когда Одуванчик вздохнул, с трудом прижимая к щеке шершавую ладонь Володи. — Виталик больше не придёт? — Нет, маленький, его или посадят надолго, или закроют в психиатрической лечебнице для особо опасных, это та же тюрьма. Не придёт. Зубарев душу был готов заложить, лишь бы его омега никогда больше не смотрел полными страха и растерянности больными глазами. — А может, всё-таки вылечат и отпустят? — спохватился Марк. — Виталик же был хороший, добрый… — Нет, — Владимир сжал челюсти. Его лицо — и без того жёсткое, когда он не улыбался — дополнилось углами скул. — Больной или нет, Скворов хотел совершить и совершил преступление, и должен за это ответить. Марк вдруг отчётливо осознал, что его альфа не плюшевый медведь, рядом с которым так сладко и тепло спится, он настоящий боевой Терминатор, хоть и барбарисовый. Если Вова добр и ласков с ним и с людьми, которых считает близкими, это совсем не значит, что остальных этот лазер греет — скорее прожигает насквозь. Но Виталика всё равно иррационально жалко. Там, в подземелье, это же был не он, совсем другой кто-то. А больше всего жалко Владлена Николаевича — его сын практически бросил, уехал, не приезжает, да и звонит редко, вот теперь и внук с ума сошёл. Романов против воли шмыгнул носом, переживая за одинокого старика, и слезинки покатились по горячим от температуры щекам. Нервы совсем ни к чёрту. От вида влажных дорожек Терминатор снова совершил трансформацию лица, становясь из робота-машины неловким и растерянным увальнем. Глянул вопросительно на заламывающего руки Игоря, который по наитию понимал, что нужно бы выйти, дать паре объясниться, а с другой стороны, этот нехороший человек сейчас ещё чего ляпнет, и у Марка истерика случится. Лучше рядом побыть, как врач и удерживающая от ненужных откровений сила. А миловаться — пусть милуются, это так трогательно, Игорю приятно, что о его сыне так нежно заботятся; когда будет нужно, он отвернётся.***
Романов-Разумовский под вялые возгласы «ну па-а-ап!» всё же протестировал сыновьего альфу на предмет оказания первой помощи, кормления с ложки и способности вызывать медперсонал, не впадая в панику (на всякий случай). И только после этого согласился покинуть больницу. Было уже хорошо за полдень. Учитывая наличие вполне квалифицированных сотрудников в отделении (проверял), относительно хорошего лечащего врача (дважды проверял) и отсутствие у сына критических показателей (многократно проверял), успокоенный Игорь отправился домой отсыпаться. Под пятьдесят — это не тот возраст, когда бессонные, полные тревог ночи даются легко. Тем более на страже остался Зубарев, как-то сразу внушивший доверие. Родительское сердце чувствовало, как реагирует сын, осталось только принять и тоже поверить. Врагам такого противника не пожелаешь — суров альфа, а сыну вполне. Марк по характеру всё же не в его породу пошёл, в отцовскую — мягкий, в быту неприкаянный, с вечной творческой рассеянностью. Ему нужен надёжный тыл и крепкие, но нежные заботливые руки. Игоря забрал муж, коротко и крепко пожав руку Зубру и поцеловав в лоб полусонного пасынка. Романову (не самому старшему) так хотелось забраться к Толику под бок на их уютной большой кровати и спать-спать-спать, но ещё с папой и отцом необходимо объясниться, уговорить не приезжать, тем более внуки у них гостят. Пусть пока под ногами не путаются. Вот купируют воспаление лёгких, сотрясение перенесут, через недельку можно и навещать всем кагалом, а пока беспокоить не стоит. Через пару дней врачебных изысков, трепетной заботы и опеки близких Марк уже мог уверенно сидеть, добираться до санузла в обнимку с сопровождающим, что его неимоверно смущало и радовало одновременно, и всё больше требовал ответов на вопросы. Владимир, убедившись в том, что Одуванчик вполне эмоционально окреп, не намерен впадать в истерику и хлопаться в обморок, тайком от Игоря рассказал о том, что узнал от Лисовского. Романов недоверчиво охал, мотал головой, не соглашаясь. Этого не может быть! Криминальный сериал какой-то. Вокруг него столько всего происходило, и даже слежка, а он не видел? Терминатор поводил плечами со сползающим халатом: «Как-то так…» А Виталик? Разве бывает, чтобы милый парень — и вдруг вселенское зло? Получается, что бывает… Марк плакал втихаря о несчастной судьбе Скворова, выклянчил телефон для связи с Николаичем, при разговоре снова плакал, как царевич Несмеян. А на следующий день они рыдали уже вдвоём, когда осунувшийся пожилой омега пришёл его навестить и извиниться за внука — недоглядел, не заметил. Он-то старался дать всё лучшее ребёнку, обделённому родительским вниманием и лаской. Игорь и Владимир, конечно, были недовольны очередным поводом для душевного раздрая. Но приглашённый специалист, светило психологии в области реабилитации жертв преступных нападений, советовал вскрывать нарыв, не носить в себе, оплакать, обсудить, принять минувшую угрозу жизни со стороны близко знакомого человека и не смотреть через эту призму на свою дальнейшую будущность — не все такие. В общем, осознать, пережить и шагать в светлое будущее, тем более у пострадавшего такая поддержка и группа болельщиков, что стыдно всяких пауков в темноте бояться. С представителями органов под присмотром Лисовского и Зубарева Марк уже общался без дрожи в голосе и излишних эмоций. Владимир, подменяя Игоря, дежурил у Марка каждый день, хотя в этом не было необходимости. Романов чуть ли не выгонял их каждый вечер, чтобы дома спали нормально. Видел же, как замотались и устали оба — праздники закончились, у них работа. Но решительный папа, вступив в сговор с Терминатором, очевидно, перезванивался с ним сотни раз на дню, и они нашли общий язык в благородном деле быстрее поставить Марка на ноги и довести гиперопекой до белого каления. А через неделю, когда разрешили посещения в приёмные часы, Одуванчик уже и сам не отказывался, чтобы его немного поопекали и позакрывали ото всех. И ладно бы только от дедули с братьями и неуёмным Лёвушкой впереди колонны. Про Романова враз вспомнили все официальные, полуофициальные и просто дружественные лица. Подробностей общественность не знала, открытые подземелья до сих пор исследовались компетентными органами, но в местных газетах написали, что на известного в городе искусствоведа и галериста было совершено преступное нападение гражданином В.Б. Скворовым с целью присвоения ценностей из вверенного ему зала СХР. В палате Романова возлагалось столько цветов, что не снилось ни памятнику Ленина, ни родильному отделению в дни выписки. Фруктов и соков хватало на детское отделение травматологии этажом ниже. Голова раскалывалась от обилия посетителей, часы посещений для «не семьи» пришлось сократить до двух — в конце концов, это больница, а не конференц-центр, а пострадавшему необходим покой. Но приходили и люди, которых оказалось неожиданно приятно видеть. Как ни странно, Иртемьев был в их числе. Марк очень волновался, что будет с залом, пока он на больничном, а Владлен Николаевич, хоть вопросов у следствия к нему не было, сильно сдал из-за происшедшего и решил окончательно уйти на покой. Олег успокоил, что за залом пока присматривает направленный туда Игорёк. Успокоил так успокоил… И только Романов попытался дать ценные указания, как Олег, несвойственно ему смутившись, пустился в откровения. — Марк, ты не волнуйся, Игорь — он ответственный, не чета мне. И намеченные мероприятия проведёт, и за порядком присмотрит — ничего, что опыта маловато. Конечно, не с таким шиком, как ты открытия выставок делаешь, — лизнул походя Иртемьев, — но справимся, не развалим. Ремонт без тебя не начнут — там всё равно диггеры шастают. — Вы хоть двери плёнкой завесьте! — Завесим, я проконтролирую. Игорю вредно пылью дышать. Тут такое дело… — Олег почесал длинноволосый с проседью затылок, как повинный школьник, — он беременный. От меня. — Знаю, — буркнул Марк, переживая, в каком виде застанет свой многострадальный зал. — И как? — Что как? — Ну как ты на это смотришь? Сплетники такую волну погнали, что я чуть ли не растлил и изнасиловал несовершеннолетнего. А когда Игорь к нам работать пришёл, ему уже девятнадцать было. — Девятнадцать, — фыркнул Марк. — Совет вам да любовь. Бедный Игорёк. — Буду исправляться, куда я теперь без него. Понимаешь, Марк, я когда-то верил, как и все, в предназначенного для альфы единственного омегу. Но годы шли, как-то всё не срасталось, да и сам я не ангел, чего скрывать. Видимо, искал не там или не искал вовсе, руки опустил. А оказывается, мой омега ещё на горшке сидел, когда я в любви до гроба разуверился. Встретились — даже не сразу разобрался, что это ОН. Голова, как в дурмане. А как не одуреть, когда молоденький, невинный, красивый, в рот заглядывает, говорит, что я — его альфа. И так говорит — видно, что сам искренне верит. Но характер же сволочной, годами перекрученный, вот я Игорю нервы и трепал. А он в последнюю течку залетел и признаться боялся — думал, прогоню… — Олег поднял грустные глаза. — Представляешь, какого он обо мне мнения, если верил, что я ребёнка не приму. Хотел к родителям в деревню возвращаться, сам растить. Иртемьев хлопнул себя по колену наигранно бодро. — Так что скоро у нас свадьба — пока живот на глаза не полез. Приглашаем с твоим «этим», — председатель развёл руками — мол, «вот такой ширины, вот такой вышины». — Поправляйся, Марк, ни о чём не волнуйся. Игорёк завтра сам заскочит за личными ЦУ. Игорёк на следующий день цвёл и пах, как образ весны в иллюстрированных книжках. Весь светился изнутри и снаружи, блестел помолвочным колечком и счастливыми глазками. Марку оставалось только надеяться, что Олег не будет свинотой и сделает мальчика счастливым, раз уж ему нежданно-негаданно такое счастье перепало, «когда его совсем не ждёшь». А через две недели Марк выписывался из больницы ничуть не лучше (и не хуже) Игорька. Зубр решил не ждать очередных несчастных случаев или ещё каких подлянок и замуж позвал в палате, пока Одуванчик был относительно зафиксирован капельницей на месте. В принципе, по части романтики в момент предложения можно было (с применением некоторых аллегорий) ставить «зачёт». Все атрибуты по списку присутствовали: цветы — угол палаты заставлен, шары — банки с физраствором в стойке (допустим, похоже), приглушённый свет — вон, табличка «выход» мерцает, сладости — запрещённый пока шоколад растаял в кармане. Жених номер раз дремал под капельницей, пока жених номер два украдкой надевал колечко, которое совсем скоро дополнится более широким брачным. На семейном совете из двух двуногих и одного хвостатого жениться было решено во второй половине лета, когда у Терминатора окончатся академические летние военные игры и все благополучно уйдут в отпуск. Пожилой ректор был лоялен к Владимиру, но не мог отпустить своего зама раньше, и так войдя в положение сотрудника, разрывающегося между службой и выздоравливающим женихом, ставил частые замены. Тем более на товарища подполковника у ректора были далеко идущие планы. Он в отставку собрался через год и решил, что лучшей замены, чем отмеченный боевыми наградами Зубарев, не подверженный взяточничеству и довольно принципиальный в делах офицерской чести, не найти. Нужно только отучиться заочно и получить звание полковника. На повторном семейном совете, состоящем из тех же лиц, решили: учёбе быть! Тем более она заочная, и необходимо только в период сессии уезжать ненадолго. Папа Марка известие о грядущем изменении семейного статуса сына принял с фанатичным блеском в глазах. «Мы такого организуем!» Романов сглотнул — знает он этого «такого», встречались уже. Потом умыл руки, потому что подключился ещё и Лёвушка, а папа и дедушка плохо не сделают. Вова посмеивался, глядя на заполошных будущих родственников, и поводил плечами — пусть люди душу отводят, в конце концов, они любимого сына и внука замуж выдают и от всего сердца стараются. Зубру было даже лестно, что вдруг появилось такое количество людей, неравнодушных к его жизни. Марк шепнул Терминатору, что Лёвушке Вова ещё в больнице понравился и заслужил слово «мировой», что на языке дедушки было самой высокой похвалой. Дед поддержал мужа и тоже принял Владимира благосклонно, особенно после близкого знакомства с Морковкой — сам был неистовым кошатником и любителем всего рыжего. Так что, когда подошло время, Зубр покорно таскался вслед за Марком на примерку костюмов, осмотр залов и прочего. Но на попытке привлечь его к обсуждению меню дал слабину и слёзно умолял Игоря оградить его. Пусть просто говорит, что и где нужно оплатить. Судя по вздрагивающему от каждого звонка Одуванчику, тот уже тоже готов шагнуть за грань человечности. Возникла даже подлая мыслишка умыкнуть любимого и тихо расписаться в местном отделении ЗАГСа, но при обсуждении от неё отказались — нельзя лишать родственников праздника. Под лозунгом «всё лучшее — людям!» решили всё оставить, как есть. Но это не помешало Терминатору украсть Одуванчика на целую неделю и увезти с собой на военные игры в соседний регион — пусть отдохнёт от активной родни, познакомится с окружением будущего мужа. Анатолий, как внедрённый агент, оповещал об очередных веяниях, постигших мужа и свёкра, и со справедливым подозрением предупреждал: «Вы там смотрите не поженитесь втихаря!» Делал вид, что верит в «и мысли такой не было». Было — по себе помнит. Больничный у Марка вышел затяжной. Хоть он и чувствовал себя полным сил уже через месяц, но врачи рекомендовали поберечься и отдохнуть. Периодически Романов навещал зал, несмотря на постоянную телефонную связь с Игорем, и констатировал, что его внезапный заместитель справляется и, пока ему не в тягость, вполне может подменять ещё не выздоровевшего Марка. Без Николаича галерея стала какая-то не та, да и вообще всё немного изменилось. Романов до сих пор не мог без содрогания смотреть на дверь «нехорошей» подсобки, хотя стену надёжно заложили. Военное ведомство взяло найденные ходы под особый контроль, так как они, петляя глубоко и далеко под землёй, проходили под двумя военными частями и закрытым оборонным заводом. Лисовский по секрету сказал, когда навещал Марка и Зубарева, что никакого клада не нашли. А когда связались с потомками губернатора, благополучно прижившимися во французской эмиграции, они подняли семейные архивы и выяснили, что ценности успели вывезти с дипломатической почтой. Так что Виталий ловил в подполье химеру. А дневники? Ну что с них взять — может, муж губернатора к тому времени уже не вёл записи, не до того стало, а может, пытался запутать следы — кто теперь разберёт? — Я знал, что сокровищ там нет, — спокойно и убеждённо сказал Марк Лисовскому. — Откуда? — Он мне приснился в больнице. Лис переглянулся с другом и пожал плечами — омеги удивительные существа, иногда чудят, а иногда как барометр. Загадки природы. Игорька выдали замуж шумно и весело в небольшом окружении родственников омеги и друзей альфы. Марк с Володей отбыли положенное гостям время и искренне порадовались каждый своему. Романов — за лопающегося от счастья Игорька, Зубр — за устранённого конкурента. В один из дней, когда Марк, будучи на больничном, тайком от Вовы сбежал на такси в галерею, туда пришёл Владлен Николаевич. Смущаясь, как гость, а не человек, проведший в этих стенах многие годы, обнял своего мальчика-начальника. — Я попрощаться забежал, уезжаю. Прятался тут долго — всю жизнь, почитай, — старичок обвёл взглядом зал и смахнул слёзы. — Когда мужа похоронил, сынок ещё в садик ходил, а мне всего двадцать пять было — совсем молодой, глупый. Так мужа любил — никого видеть рядом не мог. Вот тут и отсиживался, — погладил морщинистой рукой холодную стену. — У нас товарищ был, вместе дружили с детства — два альфы и я, малявка-омега. Я Стёпу полюбил, а меня — Ваня. Так и любил всю жизнь, звал к себе. А я не мог — вот веришь, Марк, как забор стоял. Ваня женился и детей вырастил, овдовел, а всё равно ждал меня. И я знал, что могу позвать в любой момент, что приедет, всё бросит. А у него семья, дети — грех это большой… — Владлен Николаевич, так куда же вы поедете? — у Романова следом за Николаичем глаза увлажнились. За спиной, делая вид, что раскладывает журналы, сопел Игорь. — Ваня меня к себе забирает. Приехал — грозный такой, усищи топорщит, говорит, как хочешь, но ты со мной уезжаешь, будем вместе доживать, цветы в саду выращивать. Дурак старый… — ласково улыбнулся Николаич. — Так что переезжаю я. У него три внука и четвёртый на подходе — обнянчиться можно. Виталика не выпустят и даже видеться не дают — говорят, совсем плох, на людей кидается. Сынок мой непутёвый даже не приехал. Я тебе так скажу: детей нужно любить, но не позволять себе на шею садиться. Лучше всыпать, когда за дело. А то выворачиваешься наизнанку, он же один — свет в окошке, а потом вон как выходит, — пожилой омега громко высморкался и вздохнул. — Вы тут молодцы, справляетесь без меня. Игорёк, ты Иртемьева своего в кулаке держи, чтоб не чудил. Хватит ему уже козликом скакать — не мальчик, пусть наследника воспитывает. За тебя, Марк, я спокоен, но ты тоже сильно не расслабляйся, забалует тебя твой вояка, как пить дать! Всё, дорогие, меня Ваня в машине ждёт. Поеду. Но буду звонить — справляться, как вы тут. Омеги расцеловались. Игорь, как наиболее подверженный гормонам, пустил горячую слезу, Романов удержался, хотя глаза щипало. А после долго на пороге галереи смотрели вслед уезжающей машине, куда усадил Николаича бодрый сухощавый старичок с роскошными адмиральскими усами.***
Трое альф прятались за сараем для дров. По официальной версии, они пошли наколоть дровишек для бани и переложить поленья, сваленные в кучу бестолковыми рабочими. На самом же деле банально прятались от не в меру хозяйственных омег. Марк и Володя приехали на день рождения Лёвушки своим ходом, папа с отчимом и близнецами — своим. Большой гостеприимный дом наполнился шумом и гомоном. Одуванчик как находящийся на больничном ещё не очухавшийся и особо оберегаемый объект был ограждён от дел и суеты и водружён с книгами и планшетом на гамак в саду. Привезённого Морковку уложили ему под бок, а другим повезло меньше. Отпраздновав и дав родственникам день в себя прийти, Лев с напором истинного полководца организовал альфамассы на хозяйственные дела. И если привычный к ручному труду Володя стойко переносил бытовые хлопоты, то дед и отчим Марка в этом плане оказались ненадёжными бойцами. Альфы искренне недоумевали — зачем академику и солидному бизнесмену срывать спину, таская тяжести, самим красить забор и пилить деревья, когда можно нанять специально обученных людей?! — Чтобы попа не росла! — категорично отрезал Лёвушка и до обеда прогнал всех из кухни. А там в морозилке томилась… — Сейчас бы пива холодненького… — мечтательно протянул Анатолий. — Хорошо бы… — буркнул его свёкор, вытирая пот платком. — Есть у меня одна заначка с коньячком — исключительно для нормализации давления. — Ой, что-то чувствую, скакнуло! — Анатолий схватился за сердце. Володя только головой покачал — как курсанты, ей богу! Попадут в лапы Льву за нарушение дисциплины, и ему за компанию достанется. Но родственные связи со всеми поколениями Романовых укреплять надо, а самое главное — хочется от всей души. Папу он невольно покорил искренней и преданной любовью к Одуванчику, дедушку — тем же плюс рукастостью и безотказностью в помощи. Мужики и так без слов в коллектив приняли, пацаны-близнецы в академию намылились, раз родственные связи имеются. Объёмную фляжку с коньяком пустили по кругу, удобно расположившись на поленнице. Шорох за углом шуганул альф с насиженного места. Марк подбирался к ним мелкими перебежками, как лазутчик в тыл. В руке у него похрустывал пакет с бутербродами, а в ногах путался верный Морковка, отслеживая перемещение еды, по нелепой случайности предназначенной не ему. — Пьёте? — Одуванчик! — Марк! — Марик! — зашикали на него. — А я вам закуски украл… — Иди сюда, благодетель ты наш! — дед расплылся в ласковой улыбке. Марк в соблазнительных шортиках, усаженный под тёплый бок своего Терминатора, болтал ногами, грыз огурец и под байки захмелевшего деда, тискающего Морковку, блаженно жмурил глаза на солнце. После ужина они сговорились с Вовой сбежать тайком на соседнее поле. Там на краю есть амбар с соломой — можно шуметь, сколько угодно, и любить друг друга, не боясь смутить старшее поколение. Вот оно счастье, нет его слаще! _________________________________________________________ *Спасибо Miss_G — спонсору, предоставившему образ, от которого я до сих пор вздрагиваю и боюсь спать без света.