Погружаясь в темноту Мне не больно, я неуверен, Что кусок сердца, что скучает по тебе Все еще бьется.
Церковь будто бы преобразилась. В неровном свете луны, холодным зеркалом выглядывающей из-за обшарпанного здания, Криденс впервые испугался не ее хозяйки, а самого строения. Оно, как огромный обезглавленный монстр, с окнами, красными от света внутри, и манило к себе, и отталкивало одновременно. Цветастые витражи с печальными картинками горели в свете огромных свеч, толщиной с запястье мальчика. Все это было знакомым, почти родным, но буря за спиной, ветер, хлестко бьющий в лицо, и подкашивающиеся ноги, напоминали о том, что церковь больше никогда не примет его как дом. В одном мальчик был точно уверен — внутри его ждала мама, а, следственно, смерть. Двери скрипели нещадно. Прятаться не имело смысла — Криденс готов заплатить за жизнь ребенка. Не его вина, что все обернулось таким ужасом, но он виноват в том, что не сумел, не нашел смелости в себе остановить этого. И теперь, ради тех, кто еще не пострадал, он шел на бой не с Мери Лу, а с самой богиней. С его покровительницей. Мама пела. Такие заунывно-тяжелые для слуха песни, обволакивающие, давящие на уши, что Бэрбоун поморщился, давя приступ тошноты. В огромном зале, с ровными рядами скамей, никогда еще не было столько людей. Все они — жители деревни, — не отрывая жадного взгляда от Мери Лу, дышали тяжело, с присвистом, и будто бы боялись, что стоит им дернуться, их персональное волшебство пропадет, растает, как дымка. Их дыхание смешивалось с речитативом мамы и треском свечей. Все это походило на нездоровое помешательство. Когда двери за Криденсом закрылись, мама вдруг замолчала. — Ты пришел сам? — Не разворачиваясь, уточнила она. — Я пришел за мальчиком, — заявил Бэрбоун, не смея отступить. Люди вдруг начали перештопываться, и это напугало намного больше раскатов молнии за окном и женщины возле алтаря. Криденс нахмурился, силясь сохранить остатки мужества. У него есть план. Если все пойдет по плану, то все останутся живы. — Я отпущу его, — наконец отозвалась мама. Голос ее будто потеплел, и мальчику вдруг стало грустно. Она приняла его. Она и отец. Часы приятно холодили правую руку. — Но ты пообещаешь, что останешься. Жизнь за жизнь. Согласен? Бэрбоун кивнул, боясь, что голос сорвется и перейдет в крысиный писк. Когда Частити, стоящая по правую руку от матери, привела Полла, Криденс упал на колени, позволяя себя связать. Мальчик неверяще осмотрел зал и подошел ближе, огромными глазами рассматривая своего спасителя. — Иди в дом к главе деревни, — тихо приказал Криденс. — Скажи Персивалю, что все повторится. Все будет так же, как в первую встречу. Полл кивнул и, пройдя до церковной двери на негнущихся ногах, пустился бежать.***
В дверь забарабанили. Персиваль подорвался, как ужаленный, и бросился к ней, на ходу чуть не разбив напольную вазу. Геллерт, оторвав взгляд от бумаг и дневника, охнул, когда увидел маленького мальчика на руках друга. Полл тряпичной куклой висел на руках Грейвса, и тот отчаянным и злым движением скинул ребенка на диван, усаживаясь перед ним. Глава деревни только шумно вздохнул. Друг рассчитывал, что Криденс вернется, когда поймет, что в одиночку целую секту не победить, а этот ребенок — подтверждение того, что мальчишка принес себя в жертву. Глупый, не знающий себе цену, придурок! — Криденс сказал, чтобы вы вспомнили вашу встречу, — проронил ребенок, еле сфокусировав уплывающий взгляд на Персивале. — Что все повторится. Мужчина задумался и, почему-то уже не так нервно, кивнул. — Нам надо идти туда, — заявил он. — Я попрошу Модести присмотреть за ним.***
— А вот и вы, — радостно поприветствовал их «Сем», улыбаясь прогнивающим беззубым ртом. — Богиня не хочет появляться там, где есть люди, не поклоняющиеся ей. — И мы рады тебя видеть, — нерадостно хмыкнул Гриндевальд, осматривая мужчину. — Как твой братец? Ах да, извини, он был настолько глуп, что курил на кладбище. «Сем» перестал улыбаться. Лицо его из весело-идиотского превратилось в опасно-хищное. Одним неровным, но быстрым движением, он схватил лацканы пиджака Геллерта и дыхнул ему в лицо, скалясь, будто дикий зверь. — Мама не разрешила убивать без спроса, но, думается мне, за ваши головы я получу только поощрение. Ну ладно, — вдруг усмехнулся он, отпуская главу деревни. — Кто старое помянит… Не хотите ли вы посмотреть на рождение нового бога? Персивалю вдруг стало до тошноты страшно. Правая рука неосознанно потянулась к карману, обхватила ствол пистолета и послушно замерла. «Сем», увы, заметил это движение. Губы его растянулись в подобии улыбки, а тело, словно живя своей жизнью, отклонилось в бок. — У нас вечеринка без оружия. Отдай мне его, милый. Грейвс беспомощно глянул на друга. Тот кивнул, позволяя отдать оружие врагу. «Сем» же, получив игрушку в руки, направил дуло и взвел курок. — Идем, зрелище будет незабываемое, а я не хочу ничего упустить. Мальчишка, едва увидев их, с облегчением выдохнул. Персиваль все понял. Это почти кричал его взгляд, его сосредоточенность и его поза. Геллерт же, напротив, нервничал, перебирая в голове всевозможные варианты развития событий. Криденс стоял спиной к океану, на скале, что еще недавно служила ему убежищем, нетронутой никем землей. Океан, сейчас такой близкий, такой угрожающе-спокойный, простирался за его плечами, как огромные крылья, и Геллерту вдруг показалось, что если эта сумасшедшая фанатичка толкнет мальчишку к краю, то эти крылья сумеют спасти его, а, если придется, еще и исцелить. Исцелять растерзанную душу непросто, Гриндевальд это знал. Так же он знал, что Персиваль слишком любит Бэрбоуна, а сам глава деревни только играл роль странного посредственного, но такого необходимого зрителя. Помощника, как в дурацких мультиках для детей. Это больно било куда-то, чуть выше живота, и сворачивало желудок от страха и безысходности общей картины мира. Но глаза Грейвса так отчаянно-решительно смотрели на Криденса, что не поддаться желанию сделать хоть что-нибудь, просто не получилось. Когда Мери Лу толкает мальчишку с обрыва, Геллерт не раздумывая долго, бросается к нему. На курсах говорили, что при падении в воду с огромной высоты, следует прикрывать голову руками и стараться упасть не пластом. Увы, на курсах не уточняли, что это может не получиться, если тебе вдруг, совершенно не случайно, стреляют — а самое главное, что попадают, — в ногу. Так же преподаватель не уточнял, что внезапная вспышка боли может подействовать замедляюще, а, очнувшись, увидишь, что предполагаемый объект спасения принимают жадные волны, а сам ты летишь совсем не в воду, а на скалы. И последним твоим желанием будет всего лишь стакан виски и прощальный поцелуй того, кого зовут Альбус. Когда раздались два звука — всплеск воды и жуткий звук поломанных костей, — Мери Лу удовлетворенно выдохнула, закатывая глаза и блаженно улыбаясь. Персиваль упал на колени, сраженный гибелью друга. Ноги онемели, перестали держать, а руки задрожали, как при болезни. Геллерт не мог умереть. Геллерт должен вернуться домой, где его ждет будущий муж. Геллерт… Лежит на скалах, разорванный, словно тряпичная кукла. Омываемый солеными водами океана. Раны! У него столько ран! Ему, наверное, до безумия больно. Криденс позаботится о нем, Персиваль был уверен. Киты еще споют о нем, споют последнюю песню о своем убийце. «Сем» хихикал, не заметив блеснувшего в неровном свете, ножа. Секунда, и мужчина скрючился от боли, а каждое дыхание его сопровождалось потоком крови из распоротого брюха. Прохрипев что-то, сектант завалился на землю. Остальные, включая Мери Лу, будто-бы даже не заметили смерти товарища, продолжая бубнеть молитву. Грейвс сделал несколько шагов к Матери, но из-за скалы вдруг поднялась огромная волна. Она нависла над сектантами и, обогнув Персиваля, накрыла их, заставляя задыхаться. Люди схватились за шею, некоторые кричали, а мужчина смотрел только на главу секты. Женщина, улыбаясь, задыхалась, расцарапывая горло ногтями до красных ручейков крови, смешивающихся с водой океана. Когда вода сошла, на скале не осталось ни одного живого человека — Грейвс спустился к берегу, надеясь найти Криденса. Мальчишка нашелся быстро. Он сидел на песке, окропленном кровью, и завывал. Услышав шаги, распахнул глаза и, сходя сума от горя и бездействия, не признал стоящего перед ним. Персиваль опустился рядом, молча протягивая руку. Бэрбоун осмотрел его и вдруг заплакал еще горше, обнимая за шею, пряча мокрое лицо на плече старшего. — Я просто не успел, — сумел различить моряк. — Я хотел, но он летел на скалы, Перси. Там нет воды, Перси. Что я мог? Почему он такой, Перси? За что? Перси? — Тише, — хрипло попросил мужчина, сглатывая огромный ком в горле. — Пожалуйста, не плачь. Божества не должны плакать о принесенных им жертвах.