разговоры о разном

- Здравствуй, - говорю я, когда он, без намёка на предупреждение, заходит на мою кухню, и замирает в дверях. - Здравствуй, Марьям, - говорит он, когда садится на потрёпанный гостевой диван, вытягивает руку по столу, и устраивает на ней голову так, словно собирается спать. Только глаза не закрывает – смотрит на меня. Всё такой же юный, как в тот день, когда мы познакомились с ним, всё такой же глубокий старик. - Я как-то не ожидала тебя здесь увидеть. Чай? Красное, белое? Он вздёргивает бровь и улыбается лукаво, потому что звучит моё признание, как минимум, неубедительно. Не ожидала, как же. - Розовое игристое, - мурлычет он, трётся щекой о своё предплечье, как избалованный котёнок королевских кровей. Я только фыркаю в ответ. Тоже мне. - Знаешь, - говорю я и цепляю его пальцы своими, тёплые, искусанные пальцы. – У меня тут не пятизвёздочный с видом на Елисейские. Давай как-нибудь попроще. - Розовое, - мягко повторяет он, и жмурится в улыбке, - игристое. Не выдумывай, что у тебя его нет, я же вижу. Я оборачиваюсь на кухонные полки, и вижу ещё влажную ото льда бутылку с ничего не говорящей мне надписью Dom Pérignon Rose Gold на этикетке. Наверное, этот мир заточен именно под него, и меняется ему в угоду, по первому требованию. Я даже встаю, чтобы взять бутылку, вопреки моим опасениям – совершенно реальную, тяжёлую, холодную бутылку. - Девяносто пятый? – спрашивает он, совершенно, в отличие от меня, не удивлённый. - Девяносто пятый. - Будешь? - Нет, любимый. Пей сам свою элитную дрянь, я чайком обойдусь. Джиён смеётся, запрокинув голову, вытянув длинную хрупкую шею, и смех его похож на цветки хлопка – мягкий и колючий одновременно. - Ну что ты опять воображаешь тут? У меня на кухне актёрство не в почёте, любимый, так что уж изволь быть собой. - А какой я? – спрашивает он, а потом оглушительно хлопает пробка, вылетая из горлышка бутылки, и он пьёт прямо так, не попросив ни бокала, ни стакана. - Разве не тебе самому видней? Кажется, человек знает себя изнутри лучше, чем кто-либо снаружи… - Ах, Марьям-Марьям, дерьмовая из тебя актриса! Пытаешься подыграть? Перестань, пустое. Ты лучше сама будь собой, и я потихонечку подстроюсь. Я никогда не умела на него обижаться. Злиться, ненавидеть, проклинать – да. Обижаться – нет. Злюсь. - Ты же каждому своему детёнышу, к а ж д о м у терпеливо объясняешь, кто он есть, для чего. Для кого, и как с этим справляться. А чем я хуже? Мне тоже нужна помощь, Марьям. Мне приходится задуматься, потому что говорить с ним – как с самой собой, так мы похожи. Говорить ему, кто он есть, всё равно, что себе, а вот этого вот совсем не хочется. - Какой я? – спрашивает Джиён в какой раз, делает ещё глоток баснословно дорогой дряни, и глазами в меня впивается так, что делается больно, как-то везде сразу. - Тебе не понравится мой ответ. - Плевать, - храбро решает он, прикуривает сигарету с тяжёлым запахом, и медленно выдыхает дым. - Могу даже не смотреть на тебя. - Сделай милость. Отношения у нас с ним, конечно, те ещё. Мягко говоря, на любителя. На тонкого ценителя психических извращений. Нам с ним нравится. Джиён отводит взгляд, опускает его чуть ниже моего лица, и долго смотрит на мой полумесяц между ключиц. - Ты – Квон Джиён. - Не подходит. - Творец. - Бред. - Гений. - Следующий вариант, пожалуйста. - Это не прилавок с редкостями, Джи. Я говорю, что думаю, а не предлагаю выбор. - Просто продолжай. - Сука. - Не новость. - Королева Драмы. - Тоже уже было, давно и не интересно. - Боль. - Уже ближе к правде. - Звезда. - Не то. - Божественный огонь. - Не то! - Чёрная дыра. - Не то! Не то! Не то! Скажи, как есть! Он держится взглядом за мою луну, и голос его гремит, как гром, почти закладывает уши. - Одиночество. Маленький одинокий мальчик, больше всего боящийся того, что тебя не примут и оттолкнут. Я говорю это, и Джиён замолкает, весь, и снаружи и внутри, опускает взгляд и закрывает глаза. Тишина звенит и вьётся, как дымок над потухшей свечкой, и всё длится, длится, длится. Джиён не двигается, только пальцы, в какой-то момент, начинают едва заметно подрагивать, пытаясь уловить ритм. Их движения всё чётче и ритмичнее, когда он ловит свою мелодию за хвост, и медленно, тщательно пережёвывает, чтобы запомнить. - Мне кажется, - говорю я, - что я слышу. - М? - Музыку. Музыку в твоей голове. Я осторожно напеваю, и он мурлычет в унисон, вовсе не удивляясь тому, что происходит. - Это очень красиво, - говорю я. - Это очень больно, - поправляет меня Джи, и всё ещё не открывает глаза. - Ну… красота без боли невозможна. - Значит, я дьявольски красив. - Ты – со-вер-ше-нен, любимый. Можно подумать, что он в этом сомневался. - Это так заметно? Про одиночество. - Боюсь, что нет, душа моя. Боюсь, что нет. - Вот чёрт. Молчим долго-долго. Он цедит своё шампанское и курит, я просто курю. Время рядом с ним исчезает, у нас в головах звучит одна и та же музыка. - Слушай! Ну зачем ты всё это снова начала? Мне было спокойно. Пусто, но спокойно. А ты опять! - Потому что ты его любишь. Ты же за правдой ко мне пришёл, её и получил. Нечего теперь жаловаться. - Ты просто ужасна, Марьям. - Я – твоё зеркало, - улыбаюсь я, и просто им любуюсь. Действительно, он дьявольски красив. От моих слов ему ничуть не легче. - Ну а ты? Как спасаешься? - Никак, - пожимаю плечами, - со мной другая история. Меня никто не придумывал, и прийти мне не к кому, чтобы перепридумал на иной лад. - Со мной, кажется, та же история. Но, может быть, ты согласишься перепридумать его? - Я попробую. - А то как-то уже скучно. Ну не может же он быть таким тупицей, столько жизней подряд. Я молчу, потому что может, всё может быть, но на сегодня ему хватит неприятной правды. Поэтому я только повторяю: - Я попробую. Мы молчим ещё, Джиён мурлычет свою музыку, пока бутылка в его руках не пустеет. - Ты прямо как Мэри, - пьяно улыбается он, и смотрит на меня с такой лаской, что у меня сердце щемит. - Это неплохое сравнение. И для меня, и для него. Он сгорает, конечно, всю свою жизнь сгорает, но свет от него – божественный. Потом Джиён целует меня в лоб, мягко прижимается на бесконечные несколько секунд влажными горячими губами, и гладит по голове. - Спасибо, Мэри-Марьям. Я киваю, потому что не говорить же «не за что», ведь есть, за что. Джиён уходит на рассвете, я смотрю в окно, как он падает в открытую дверь своей супер элитной машины, и потом ещё долго-долго слушаю отголоски нашей с ним музыки, одной музыки на двоих. OWARI