Воскрешение любовью

Измотанный, еле дышащий Раскольников преодолел последние несколько ступеней лестницы, невольно опираясь на следующего за ним Разумихина, и, войдя в собственную «морскую каюту», сразу упал на потрепанную софу. Утро выдалось слишком тяжелым для него. Встреча с матерью и Дуней, присутствия которых он практически не мог выносить… Да и чего стоил один только Порфирий, откровенно его изводивший. В голове Родиона снова прозвучали последние слова следователя. «Я всех закладчиков уже опрашивал, кое-какие показания снимал… Кроме вас». Он мог бы даже с уверенностью сказать в этот момент, что осознал всю лживость этой фразы, однако думать связно становилось все сложнее, разум постепенно отключался, уступая место беспокойному сну-полубреду, яркому и необыкновенно реальному. Но стоящий возле него Разумихин не мог знать причины ужасного состояния друга. Он просто поправил Роде подушку, накрыл его одеялом, и, окинув беспокойным взглядом эту худощавую фигурку, поспешил выйти и оставить Раскольникова одного. На сердце у бывшего студента было неспокойно, ему до боли хотелось вернуться и просто проследить, чтоб с Родионом ничего не случилось. Но ему необходимо было как можно скорее разобраться с одним делом. Сначала он на несколько минут заскочил к Дуне и Пульхерии Александровне, и к своему удивлению обнаружил у них своего приятеля Яковлева. В двух словах рассказав женщинам о состоянии Раскольникова, он успокоил их и направился, наконец, к Порфирию Петровичу. Следователь встретил его своей обычной милой улыбочкой. — А, Дмитрий Прокофьич! Я, признаться, поджидал вас, уж очень вы зайти хотели, как мне показалось. — Да, хотел, — резко перебил Разумихин, — И не просто так. Что вам нужно от Раскольникова? — Да что ж вы так сразу, торопитесь, стало быть… — Порфирий внимательно разглядывал собеседника, как будто обдумывая какое-то важное решение, — Присаживайтесь, чаю? Или выпить изволите? — Нет, спасибо, вы правы — я тороплюсь. Мне необходимо знать, к чему эти ваши игры. — Ну нельзя же так… А вы почем знаете, что там у нас с Родионом Романычем за дела-то личные? Может быть, вам их и вовсе не надо знать… — Вот так штука! Первый раз в жизни встретились, а уже тайны видите ли у них! Что за несуразица! — А хотя, почему и не сказать… Да, можно же ведь сказать, — вроде и не обращаясь к Разумихину протянул Порфирий, и, как бы про между прочим добавил, — Родион Романыч-то убийца. — Что?! Да ты вообще себя слышишь?! Какой он тебе убийца? — А самый натуральный, Дмитрий Прокофьич, самый натуральный. Не верите? А болезнь? А цепочки-то, про которые они бредили? А Заметов? Доказательства налицо-с… И обморок тот в конторе. А статейка, главное-то — статейка! Кровь по совести разрешает! Да не может того быть, чтоб это все совпадения были, а? — Врешь ты все. Не мог он… — Не понимаю я вас, да неужели вы и вправду даже об том не задумывались? Разве вы не заметили, что они во время болезни-то своей только одной темой интересоваться изволили, больше ничем. Да и как интересуются! То побледнеют страшно, то дышат тяжело, то вздрагивают всем телом… А давешняя наша с ними беседа, вы же при ней присутствовали! Разумихин отвернулся от Порфирия, подошел к окну и невидящим взглядом уставился на серую, многолюдную улицу. Перед его внутренним взором проносились события последних пяти дней… И в каждом движении, в каждом жесте Раскольникова, отпечатавшемся в его памяти, он видел неопровержимое, жестокое доказательство слов следователя. Но, тем не менее, он не мог заставить себя принять это. Нет, только не Родион. Только не Родя… — Эх, знаю ведь, как вам трудно поверить, Дмитрий Прокофьич… — подал голос Порфирий, — Знаете что, а вы идите, пожалуй, прямо сейчас к дому Родиона Романыча, как раз увидите кое-что важное своими глазами-с… Ступайте побыстрее только, чтобы успеть-то. Разумихин молча вышел, не обернувшись даже на Порфирия, и быстрым шагом направился к дому Раскольникова. Он хотел было подняться наверх, к Родиону, но, постояв немного у двери, передумал и отошел в тень какой-то громоздкой, уродливой вывески. Он тихо наблюдал, с трудом подавляя поднимающееся в душе отвращение к самому себе, от того, что он позволил себе пусть даже на йоту поверить Порфирию, заподозрить своего друга в убийстве. Он видел какого-то незнакомого, грузного, странноватого на вид мещанина, слышал, как тот спрашивал у дворника, не здесь ли живет Раскольников… В этот самый момент, как на грех, на пороге показался сам Родион, все еще бледный, но достаточно твердо держащийся на ногах. Разумихин в этот момент начисто забыл о том, что скрывается, однако в тени его фигура едва угадывалась, признать его можно было только бросив на него прямой взгляд. — Вот и они сами, — буркнул дворник, обращаясь к мещанину, — А я пошел, работенка-то не ждет. Он скрылся за углом, а Раскольников встретился взглядом со странным мужчиной. Тот как будто ухмыльнулся самым уголком губ. — Вы студент Раскольников? — несмотря на то, что мещанин говорил тихо, Разумихин мог слышать его отчетливо, даже слишком… Родион в ответ лишь кивнул, но как-то слишком резко и натянуто. — Убивец. — прошипел мужчина. — Что это вы… Кто убийца? — тихо, дрожащим голосом спросил студент. — Ты убивец. — вдруг мещанин с неожиданной прытью выскочил во двор и начал быстро удаляться по улице… А Раскольников в момент сделался мертвенно-бледен, пошатнулся и оперся об стену… Несколько секунд он просто тяжело дышал, как после долгого бега, а потом развернулся и бросился вслед за ушедших мужчиной… Сердце Разумихина пропустило удар. Сомнений в правоте Порфирия и вправду не осталось… Не осталось уже ничего, кроме щемящей боли и непонимания… Образ жестокого убийцы невольно нарисовался в его сознании, и он с содроганием осознал, что это действительно его Родя… Вдруг в голове промелькнула мысль, что можно бросить все, уйти и больше никогда не вспоминать о нем… Но от такой низости Разумихину снова стало тошно, он поспешно задавил мысль и решил пока просто отыскать Раскольникова. Он нашел Родиона лежащим на обочине дороги в полусознании, и просто замер возле него, вглядываясь в это осунувшееся, изможденное лицо, будто желая прочесть в его чертах хоть какое-нибудь объяснение, оправдание совершенному преступлению… Мысли, им особенно не контролируемые, вспыхивали в его голове, и он будто вел с Раскольниковым мысленный диалог, глядя ему в глаза. «Эх, Родька, что ты себе доказать-то пытался? Да для чего все это? Кровь ведь не вода; неужели по твоей теории достоинства человека его жестокостью измеряются? Запутался ты, брат, в чушь какую-то поверил. А теперь эта мертвая старуха всю жизнь за тобой тащиться будет, всю жизнь тебя изводить… Да и не заслуживаешь ты такой участи, жизни загубленной не заслуживаешь, знаю я тебя… Ошибка это все; страшная, роковая, но только ошибка…» Мысли кончились, а Разумихин все стоял так без движения, и не было ясно, задумался ли он снова или просто замер, на мгновение отрешившись от действительности. Через несколько долгих минут он приблизился наконец к Раскольникову, осторожно поднял его на руки и исчез в каком-то темном проулке.