Книга Бытия

Плохой сегодня день. Слишком долгий, изнуряющий, невыносимо тяжелый — о таких днях Дину очень бы хотелось забыть. Но разве можно забыть Сэма: с диким, затравленным взглядом, скулящего и сжимающегося в комок боли от охватившего его ужаса? Такого уже давно не было. Дин не знает, что творится в голове у Сэма. Он тоже бывал в аду, но и представить себе не может, каково это: оказаться запертым в Клетке с двумя самыми могущественными архангелами во Вселенной. И Дину, даже Дину остается только догадываться, какой же кошмар Люцифер и Михаил придумали для его младшего братишки. — Эй, — мягко говорит Дин, медленно протягивая руку, чтобы не спугнуть сходящего с ума брата. Отодвигает одно из одеял, заслонявшее лицо Сэма. — Хочешь посмотреть книжку вместе со мной? В такие дни Сэм жутко мерзнет, его знобит, трясет крупной дрожью, и он забивается в угол комнаты рядом с калорифером, пытаясь согреться. Дин сам соорудил ему шалаш из одеял в этом углу, чтобы братишка мог спрятаться там и хоть немного почувствовать себя защищенным. Время от времени Сэм бормочет что-то про свои превратившиеся в лед кости, про то, как они разбиваются на миллионы кусочков и режут все внутренности Сэма своими острыми краями. Боль была невыносимой настолько, что любая, даже самая изощренная пытка Люцифера по сравнению с ней казалась просто пшиком. На вопрос про книжку Сэм отвечает что-то на енохианском, лихорадочно кивая головой. Дин знает: это значит «да». За три месяца он немного выучил енохианский и теперь понимал своего брата, когда тому было плохо. Правда, не всегда. Иногда случались особо ужасные дни, когда Сэм кричал и говорил на енохианском так быстро и свободно, что Дин за ним не поспевал. Ему не хватило бы и сотни лет обучения ангельскому языку, чтобы понять, о чем говорит брат. По крайней мере, книжка помогала Сэму вспомнить, что он уже не в Клетке, а здесь, в доме Бобби, рядом со старшим братом. И что Дину легче понять его, когда он говорит на английском. — Я войду? Сэм снова кивает и зажмуривается: как ребенок, который думает, что можно спрятаться от лезущих в его убежище монстров, сто́ит только закрыть глаза. Дин осторожно отодвигает край одеяла и забирается в шалаш, чтобы согреть дрожащего от озноба брата. Он знает, чего боится мелкий, поэтому быстро и тщательно закрывает вход в его убежище, оставляя лишь крохотную щель на уровне глаз. В темноте Сэм чувствует себя более спокойно, но он должен знать, что мир не ограничивается хлипкими стенами из одеял. Здесь едва хватает места для Сэма, а уж поместиться там вдвоем — та еще задачка. Дин прижимается к брату, плечо к плечу, нога к ноге, и кладет книжку себе на колени, чтобы свет из узкого окошка падал прямо на страницы. Книжка не представляет собой ничего особенного. Конечно, Дину бы хотелось, чтобы она была написана золотыми буквами и переплетена в обложку из дорогой кожи: настолько она важна для него и Сэма. Но на деле это всего лишь старая потрепанная тетрадка. Это Бобби подсказал сделать книжку, в которую можно было бы вклеивать фотографии и подписывать, где и когда был сделан тот или иной снимок, или просто писать какие-нибудь заметки. Дин посчитал, что идея неплохая. В то время он и не догадывался, насколько Сэму будет нужно что-то физически осязаемое, способное помочь ему различить, что реально, а что нет. Делая книжку, Дин хотел добиться только одного: чтобы что-то удерживало брата на поверхности и не давало ему погрузиться в пучину безумия. Первое время после возвращения Сэм не позволял к себе прикасаться и с трудом выносил, когда Дин и Бобби находились с ним в одной комнате. Книжка с фотографиями оказалась единственным якорем и твердым доказательством того, что Сэм действительно вырвался из ужасного плена. — В начале был Дин, — стуча зубами, говорит Сэм. И (о чудо!) переходит на родной язык, когда открывает книжку на первой странице и гладит подушечками пальцев первую фотографию, с портретом старшего брата. Дин же смотрит на фото, на котором братишка спит на диване, потрепанный и измученный. Этот снимок Бобби сделал в тот день, когда Сэм появился на пороге их дома. Что же с ним произошло, прежде чем он нашел свой путь к Дину?.. Сейчас Сэм дрожит, его кожа холодна как лед, несмотря на то что в шалаше жарко и душно, будто в бане. И какой прок от этих одеял и калорифера, если они не могут его согреть? — И в первый день Дин сотворил мир. — Не слишком ли много чести, Сэмми? — говорит Дин, усмехнувшись подобному заявлению. Каждый раз, когда они рассматривают книжку, Сэм придумывает разные истории: так ему легче найти путь из безумия назад, в начало, а потом протоптать верную тропинку к здравомыслию. — И в первый день Дин сотворил мир, — упрямо повторяет Сэм, пытливо глядя на брата и ища в его глазах подтверждение своим словам. Дин чувствует дрожь, прокатившуюся по его спине. Сэму нужна помощь, чтобы точно понять: они сидят в шалаше из одеял, и это реально. Дин кивает. — Это был первый день. Первый день вне Клетки. Твой первый день со мной. — Сэму нужно это услышать. Ему нужно услышать Дина. — На самом деле, не я создал мир: он был гораздо раньше нас с тобой. — В начале был Дин, — снова говорит Сэм, и в его голосе уже звенит отчаянье. Он сильно вздрагивает всем телом от чего-то и тяжело роняет голову на плечо Дина. — Не реальность, не ад. В начале был Дин! — Ты прав, Сэмми, — отвечает Дин, обнимая брата так, словно может защитить и укрыть собой от всего мира. Он видит, как младший напуган и растерян, как он балансирует на тонкой грани между действительностью и творящимся у него в голове хаосом. И собрать воедино разбитую душу Сэма они могут только вместе, как всегда это делают Винчестеры. Дин гладит братишку по сбитым в колтуны волосам на затылке, прижимая его к своей груди так, чтобы Сэм слышал стук его сердца. Первый кирпичик. В начале был Дин. — Нет больше ни Клетки, ни ада. Это всего лишь плохой день, — тихо говорит он. Братья надолго замолкают. Дин дышит вместе с Сэмом до тех пор, пока не чувствует, что тревога отступает, как волна во время отлива. Дыхание Сэма замедляется, становится глубже. Он поворачивает голову на плечо Дина и протягивает руку, чтобы перевернуть страницу, показывая на следующую фотографию. — Всего лишь плохой день, — эхом вторит Сэм. — И на второй день Дин разрушил Клетку. Хотя на снимке был далеко не второй день после его возвращения. Бобби сфотографировал их на диване, где они лежали, прижавшись друг к другу: Сэм засыпал на плече Дина в том же положении, что и сейчас, — разве что руки у него больше не были забинтованы. С того дня, как Бобби сделал этот снимок, Сэм больше не пытался разодрать себя на куски. Тогда Дин смог убедить брата, что он не в аду и не обязан истязать себя просто потому, что так когда-то требовали Михаил и Люцифер. В первые недели это было самое ужасное, что пришлось пережить Дину: из раза в раз останавливать младшего брата от попыток навредить самому себе. И пока он делал это, бедный Сэм с отчаяньем кричал, что все будет только хуже, если ОНИ вернутся, а он не успеет к этому времени срезать кожу со своих рук. На фотографии в книжке запечатлен первый день, когда Сэм был уверен, что Дин — это Дин, а не порожденный Люцифером фантом. Первый день, когда Сэм заговорил с братом. На самом деле, он говорил и раньше, но понять его Дин не мог: Сэм или бормотал на енохианском, обращаясь к стенам, или кричал его имя во сне. Он совершенно игнорировал присутствие Дина настоящего, как если бы его не существовало рядом, а был он только в том аду, что существовал у Сэма в голове. Дин не помнит, как Бобби фотографировал их. На снимке он смотрел на брата, как на спящего у него в руках младенца: будто в жизни не видел ничего более прекрасного и удивительного, будто все еще не мог поверить, что это СЭМ, его малыш СЭММИ. Когда Сэм увидел впервые эту фотографию, он повертел ее в своих пальцах и следующие несколько дней бормотал на английском чаще, чем на енохианском. Тогда Дин сказал Бобби, что нужно сделать таких фотографий побольше. — Без всяких сомнений, — говорит Дин. Возможно, Клетка все еще существует, но Сэма в ней нет. Дин не уверен, что Сэм находится постоянно рядом с ним: иногда он, как сегодня, мыслями возвращается туда. Братишка, может быть, и сумасшедший, но даже в таком состоянии он по-прежнему — один из умнейших людей, что Дин встречал в своей жизни, и понимает больше, чем некоторые могут подумать. Дин знает это наверняка, потому что иногда, в хорошие дни, Сэм рассказывает ему, что́ переживает в дни плохие. — Эй, хочешь пить? — Лучше спросить сейчас, пока Сэм находится в более-менее ясном сознании и не потерялся снова в мире своих галлюцинаций. — Тебе нужно больше пить, чтоб избежать обезвоживания. Сэм слегка напрягается, уходит в себя. Кивает, но с полностью расфокусированным взглядом: — Да, иначе кровь превращается в сироп и не течет так, как им хочется. — Он вздрагивает, и его худое костлявое плечо задевает плечо Дина. — Я не хочу кровавый сироп. — Никто и не говорит про кровавый сироп. Здесь у тебя есть вода. У тебя есть вся вода этого грёбаного мира. — Дин знает, что это звучит немного глупо и отчаянно, но в его голове пульсирует одна мысль: только бы не сорвался, только бы Сэм не сорвался в свое ужасное безумие. Сэм сидит, затаившись, пока Дин протягивает руку в маленькое отверстие между одеялами и берет пластиковую бутылку воды, которую всегда оставляет около шалаша. Так он пытается доказать брату, что тот может напиться обычной воды в любой, чёрт возьми, момент: это не Клетка, это реально. Сэм хмурится и смотрит на бутылку с подозрением, но Дину удается уговорить его прикоснуться к прохладному пластику. Проходит целая вечность, прежде чем Сэм делает первый глоток. Он убеждается, что это вода, прозрачная и чистая, и в бутылке нет ничего, что напоминало бы телесные жидкости. Сэм смотрит на старшего брата, ища в его глазах подтверждение тому, что это реальность, а не галлюцинация, рожденная его больным воображением. Дин пытается выглядеть как можно более спокойно и безмятежно, надеясь, что Сэм найдет в нем то, что ищет. — И на третий день Дин создал воду, — произносит наконец Сэм. Дину плевать, что эти слова никак не связаны с тем, о чем они говорили до этого. Пусть мысли брата путаются и сбиваются, но в них нет и намека на кровавый сироп и прочую подобную чушь. Дин счастлив, когда видит, что теперь Сэм пьет жадно, проливая благословенную влагу себе на грудь, потому что нет ничего лучше минут, когда братишка позволяет о себе позаботиться. — Попробуешь немного поесть? Не сейчас, позже? — спрашивает Дин, когда утоливший жажду Сэм кладет бутылку рядом с собой. Он никогда ничего не оставлял за пределами шалаша, потому что для этого пришлось бы выглянуть наружу. — Можем не выходить, если не хочешь. Бобби принесет нам сюда что-нибудь. — Слишком холодно, чтобы двигаться. Все покрыто льдом, — бормочет Сэм, натягивая край одеяла. — Здесь нет никакого льда, — отвечает Дин. — Здесь на самом деле жарко. Одеяла эти, обогреватель... — Он прикасается ладонью к щеке Сэма, надеясь передать хотя бы часть своего тепла. — Чувствуешь? От его прикосновения Сэма бросает в дрожь. Резко схватив Дина за руку, он прижимает ее к своей груди: — Лед внутри. Наверное, Дин должен ненавидеть слова брата в такие моменты. От них рождается странное чувство: будто его пнули в живот и наступили на горло. Однако он не чувствует ничего подобного, пускай даже слышать это тяжело. Потому что он просто чертовски благодарен, что Сэмми жив, и сейчас он рядом. У Дина только одна цель, — сделать все возможное, чтобы ад в голове мелкого прекратился. В осознанном состоянии Сэм уверяет, что только его, Дина, присутствие помогает. А то, что в моменты безумия Сэмми цепляется за него, как утопающий за соломинку, только доказывает эти его слова: Дин ему нужен. Прогресс идет очень медленно: два шага вперед, один назад. Дин всего лишь хочет, избавить Сэмми от страданий раз и навсегда. С трудом проглотив ком в горле, Дин сосредотачивается на слабом сердцебиении, которое ощущает под футболкой Сэма. — Ну хорошо. Просто останемся здесь до тех пор, пока лед не растает. — И тут его осеняет: — Как тебе такой вариант? На третий день Дин растопил лед. Но в ответ Сэм заводит ту же пластинку: — В начале был Дин. Одна его рука по-прежнему прижимает руку Дина к груди, а другая тянется к книге и дрожащими пальцами листает страницы, каждая из которых — как срез жизни после Клетки. Дин готов поспорить, что Сэму больше нравится считать началом жизнь после ада, хотя, кажется, логичнее было бы начинать отсчет с того времени, когда родился. В периоды просветления Дин спрашивал Сэма об этом. Ответ был простым: не важно, что является началом на самом деле, гораздо важнее другое. Начало жизни после ада — это то, что Сэм знает абсолютно точно, когда наступают плохие дни и он, безумный, делает всё так, как скажет брат. Дин для него — фундамент, на котором основывается реальность. Порой Сэму очень сложно различить, что реально, а что нет, на это уходят все силы. Воспоминания о вечных муках в Клетке наносят удар за ударом, угрожая сокрушить окончательно израненную и кровоточащую душу Сэма. — И в первый день Дин сотворил мир, — повторяет он, словно мантру. — И на второй день Дин разрушил Клетку. Он закрывает глаза и пытается придвинуться поближе к Дину. Еще чуть-чуть — и на колени залезет. Дин обхватывает его за плечи и притягивает к себе, очень-очень сильно: будто они решили слиться в одного человека, чтобы разделить на двоих тяжкое бремя Сэма. — Кажется, между нами сейчас нет даже атомов, Сэмми. Он говорит это так, что братишка улыбается. Дин радуется, глядя на ямочки на щеках и растрепанные взмокшие пряди волос, упавшие на лицо. Как Сэм это делает? Как ему удается так улыбаться после всего, что произошло? Этого достаточно, чтобы Дин, почувствовал: в его душе царит такой же бардак, как и в Сэмовой лохматой голове. — Люцифер никогда не мог заменить тебя, но иногда я притворялся, что это так, — говорит Сэм, не открывая глаз. — Пользовался этим время от времени. У Дина перехватывает дыхание: на горло будто наступили кованым сапогом. — Господи, Сэмми! — невольно вырывается из него. — Прости. — Тебе не за что извиняться. Я бы сделал то же самое. Не верится, что когда-нибудь Дин к этому привыкнет. К тому, что Сэмми порой выдает такие ужасающие, душераздирающие подробности в разговорах. И говорит так, будто это нормально. В голове у Дина не укладывается: какой же голод по доброте и ласке испытывал брат, если даже долбанный Дьявол стал неплохой кандидатурой на роль утешителя? — Как твоя голова? — спрашивает Дин, резко меняя тему разговора. Прежний Сэм закатил бы глаза и, возможно, усмехнулся, покачав головой. Теперешний Сэм задумчиво кусает нижнюю губу, открывая глаза, чтобы выглянуть с опаской из шалаша. — Тебе полегчало после книжки? — Там стало меньше клыкастых, — говорит Сэм, отрываясь от разглядывания мира за пределами их одеяльной крепости. — Лучше бы их не было совсем, но и так сойдет. Они до сих пор не могут войти, верно? — на всякий случай спрашивает Дин: иногда Сэм забывает предупредить, когда они уже близко. Сэм кивнул. — И на третий день Дин растопил лед. Задумавшись об этом, Сэм, дрожит уже не так сильно. Он чувствует, как тепло медленно растекается по его телу в объятиях Дина. — Нам надо запечатлеть этот момент и добавить его в книжку, — предлагает Дин. — Еще нет, — отвечает Сэм. — Если мы выйдем, они могут снова вернуться. — Действительно, куда нам торопиться! Можем сидеть здесь, сколько хочешь. — Дин слегка сжимает плечи Сэма, чтобы дать ему понять, что он все еще с ним и останется рядом до тех пор, пока братишка не будет готов выйти наружу. — А помнишь, как мы делали такие шалаши в каждом мотеле в детстве? Сэм кивает и повторят снова: — В начале был Дин. — Ты как заезженная пластинка, — поддразнивает брат. — И в конце был Дин. Дину уже кажется, что Сэм снова уходит от него в свое безумие, но вдруг... — И в конце был Сэм.