adolebitque in flamma

Леонардо солнце, пожар и как будто не знает об этом — смотреть на него — не сгорать невозможно. Риарио чувствует, как в груди выжигает греков огнем, что глаза его карие блещут звериными искрами тигра испуга перед пылающим лесом. Он божьего гнева полон, но не в силах тушить даже робкие всполохи света во мраке души и измученном чувствами сердце. Джироламо единственным способом дикого зверя сражается с ливнем и шквалом огня — бежит без оглядки, без компаса, помощи, мыслей, надежды — по кругу арены, приникнув к художнику — быть далеко, спасая себя от да Винчи, да Винчи от мира, мир от да Винчи, спасаясь и жертвуя всеми и всем. Леонардо как солнце в проклятых пустынях, но в холоде ночи — благословение или проклятье, не графу об этом судить. Ему бы спаленную до угля душу лекарствами вытянуть из этого ада хоть — другие при нем и едва ли простятся. Риарио хочет забыться, залить холодной водой, как ручей заливает пустые поля, все ожоги — да Винчи клеймом слов и дел оставляет опять. Да Винчи — солнце, пускай и не греет, пускай для графа Икара иль Фаэтона судьба ближе, чем пафосные герои мифов иных (особо герои библейских сюжетов — Риарио знает, ему что неверье, что вера — дым от костра). Да Винчи солнце и спалит до кости уж скоро, тигра глаза ослепнут в пламени ярком, изломанным разуму, сердцу, душе не придётся из пепла восстать и воскреснуть — и яркими искрами к солнцу, к пожару прибиться. Джироламо ломается с каждым шагом навстречу, знает, горит, дымится заживо — солнцу молится язычники могут лишь только, обожествлять человека ересь, порок — но торопится ближе, приникнуть, насытиться, пламнем согреть мотылька обгорелые крылья — времени мало до солнечной бури, чтобы сгореть — в самый раз.