Goodnight demon slayer, goodnight Now it's time to close your tired eyes There are devils to slay and dragons to ride If they see you coming, hell they better hide Goodnight my little slayer goodnight Voltaire – Goodnight, Demon Slayer
… Но когда этот долгий, полный бега, тревог, скептицизма и чужой крови день наконец заканчивается, шестикурсник и гриффиндорец Джон Уотсон не ощущает облегчения, а ощущает попеременно разочарование, гнев, досаду — и ещё проблесками восхищение, восхищение перед маленькими, чертовски, безобразно маленькими первокурсниками (их что, отбирают по принципу «чем ниже ростом, тем больше магии!»), а потом снова гнев, а потом вновь, вновь, вновь. Джон даже, послав к черту отбой, Снейпа (о, простите, сегодня ему не до того), сон и завтрашнюю историю магии первой парой (Джон ненавидит этот предмет и считает его бесполезным настолько, что пару своих приятелей подговорил устроить бунт — им потом это сошло с рук, хотя родители сочли своим долгом прислать громовещатель), поднимается на Астрономическую башню и глядит на занимающееся зарей небо. Он не может успокоиться, ведь это чудовищно несправедливо и страшно. «На что они надеялись, — думает Джон Уотсон, и его губы презрительно поджимаются, — на то, что горный тролль это игрушка, безопасность учеников можно поручить старостам, а там всё как-нибудь самостоятельно решится? Благородно по отношению к Слизерину, чьи покои находятся в подземельях, отправить их именно туда. Нет, у них, конечно, есть способные ученики, но это же чертов тролль! И ведь это дети, это ученики, а школа — это именно то место, где всё всегда выходит из-под контроля». Джон ужасно злится, и у него есть на то причины. Множество причин. «Хорошо, что хотя бы Гарриет не пострадала, — думает Джон, — это уже хорошо. Нужно зайти с утра в Больничное крыло, потому что это ... Это за гранью.***
Как и ожидала Гермиона, Шерлок на предложение тренироваться отреагировал с энтузиазмом. Он внимательно посмотрел на неё, так, будто видел насквозь (Гермиона перестала тревожиться на этот счёт спустя пять неформальных бесед, потому что сама имела склонность смотреть сверху вниз даже на профессора Квирелла, совершенно не испытывая почтения к человеку, не видящему разницы между вампиром и вурдалаком), сощурился, а затем улыбнулся. — Замечательно, — произнес Шерлок, — просто замечательно, это должно избавить нас от скуки. Так они и исчезли из виду — вдвоем, доставая на ходу свитки, подшучивая друг над другом, успевая связать в один диалог прочитанную трижды Гермионой и дважды Шерлоком книгу по заклинаниям. Шерлок дурно на неё влиял, разумеется, дурно: ей самой не пришло бы в голову, что им срочно необходимо выучить несколько заклинаний, использующихся в магической криминалистике, однако спустя полчаса вдумчивого диалога со старостой Рейвенкло, не поленившейся, убедившись в их адекватности, достать для них соответствующую литературу, Гермиона начала считать, что это знание необходимо буквально всем, ведь это полезно, Шерлок же изначально утверждал, что ему безумно любопытно. А ещё планируемые Шерлоком эксперименты, связанные с зельями (многих трудов, многих слёз в подушку и четырех писем мамы Гермионе стоило признать, что в этом предмете Шерлок её превосходит, пока что превосходит, а она, напротив, сильнее его в трансфигурации и астрономии, но не то чтобы Шерлок был в этом виноват) и «но ведь в школе запрещено держать пауков, Шерлок, категорически запрещено, и, что возмутительно, не объясняется, почему!». Рон бросил взгляд им вслед, подумав, что этим двоим следует выделить отдельный факультет, а ещё лучше — отдельный пристрой к школе, потому что даже по меркам Рейвенкло они ужасно странные, а Грейнджер — Шляпа выжила из ума! — вообще на Гриффиндоре. — Брось, Рон, если бы не Холмс с Грейнджер, мы бы сегодняшним вечером куковали на отработке у Филча в лучшем случае, а в худшем — в желудке собачки с тремя головами, — задумчиво произнес Гарри Поттер. Гарри Поттер. Ну конечно же. Вот с чего началась эта история, мог сказать бы шестикурсник Джон Уотсон, обладай он тягой к драматическим высказываниям и подтверждению самых очевидных истин, но он предпочитал дело словам, а кроме того, ни одна история не могла бы обойтись без невысокого даже на фоне остальных сокурсников одиннадцатилетнего мальчика со шрамом на лбу. Впрочем, стоит признать, Гарри Поттер не был виноват в том, что случилось в Хэллоуин — ни десять лет тому назад, ни теперь, напротив, он искренне желал помочь, потому что Гарри Поттер, как бы ни старалась незабвенная чета Дурслей, не вырос озлобленным на весь мир волчонком, а вырос, по меркам Шерлока Холмса и Гермионы Грейнджер, совершенно обычным. Возможно, несколько более проницательным, — добавил бы Шерлок, чуть присмотревшись, — и, разумеется, он травмирован из-за частых инцидентов домашнего насилия, а потому подозрителен, недоверчив и несколько скептичен к окружающему миру. Ещё он не слишком-то адаптирован в социальном плане, его одежда подобрана неаккуратно, даже если речь идёт о школьной форме, которую Гарри совершенно не умеет носить, а что до того, во что он одет во внеучебное время — проще вовсе не говорить. Шерлок, которому по настоянию родителей и Майкрофта подобрали идеальный гардероб, ориентируясь на скупленные Мамулей журналы, в общем-то, знает, о чем говорит. Шерлок мог бы, пожалуй, добавить, что пока Гарри Поттер искренне ценит любой интерес к себе, но находится под значительным влиянием своего приятеля, а значит, всегда принимает его сторону. Ещё бы. Именно поэтому Гарри Поттер, встретив скептический взгляд Рона Уизли, такого простого, понятного и рыжего, пожимает плечами и принимается за свою порцию ужина. В конце концов, это всего лишь прием пищи, а если кто-то предпочитает ему занятия тем, что даже не входит в учебную программу … Он бы не остался равнодушным, если бы кто-то обидел Гермиону, и та, заплаканная, убежала, но, как отмечал Гарри, у Гермионы всё было хорошо. У него, Гарри Поттера, мальчика-наша-новая-знаменитость, дела тоже шли неплохо, и даже если его продолжали мучить кошмары, полные вспышек зеленого света, то он примирился с этим если не в год, то к семи годам однозначно. «И в конце концов, — думает Гарри Поттер, допивая чуть сладковатый, не слишком любимый им тыквенный сок, — я должен быть благодарен Шерлоку Холмсу помимо спасения от той трехглавой собачки с капающей из пасти слюной и за то, что ему всегда было наплевать на то, знаменит ли я; слава — не его приоритет». Если бы Шерлока действительно интересовало то, что о нем думает Гарри Поттер — о, он прав, слава и вправду не в приоритетах Шерлока, ему хватило Майкрофта Холмса, чтобы понять, к чему приводит такого рода зависимость — он, проницательный как все Холмсы, даже его отец, который, конечно же, выбивался из всех параметров, заключил бы, что Гарри видел достаточно, чтобы его понять. Однако одиннадцатилетний Шерлок не знает, как воспользоваться этой информацией и, более того, не видит в этом смысла. Таковы дети, — сказал бы кто-то, по чью левую руку блюдечко с лимонными дольками, — дети, которым приходится учиться быть взрослыми, но взрослость, напускная или истинная, не опирается на умение манипулировать, она основана на умении понимать, отчего игра становится только интереснее.***
— Тролль! Тролль в подземельях! — кричит профессор Квирелл, а затем ноги неудачливого преподавателя запутываются в мантии, сознание покидает его, и он валится навзничь. Шерлок, будь он здесь, немедленно бросил бы внимательный и тревожный взгляд на Гермиону, а Гермиона, имеющая раздражающее Салли Донован, третьекурсницу и правильную гриффиндорку, свойство всё время оглядываться на Шерлока Холмса, этого взгляда бы никогда не пропустила. Но за столами нет ни Гермионы, ни Шерлока, они выходят из подземелий, рассчитав, что ужин подходит к концу, а оказаться на территории не расположенного к ним факультета им совсем не хочется. Сказать по правде, они ещё не нажили врагов — разумеется, Драко Малфой вместе со своими прихвостнями успели остроумно пошутить относительно дружбы Шерлока и Гермионы, но пошутили они лишь однажды, а потом разом столкнулись с теми заклинаниями из области магической криминалистики, которые были найдены и разучены за пару вечером до того (в исполнении Шерлока), и контролируемой трансфигурацией умеренной, но впечатляющей мощности (в исполнении Гермионы). Симпатий со стороны Слизерина это обоим не прибавило, но и враждовать с очевидно превосходящими противниками Драко пока не хотел, не был он ни дураком, ни самоубийцей. К тому же, он знал, что его к этой вражде подзуживали, едва ли не больше, чем к неустанным распрям с Поттером и Уизли, но для последнего хотя бы существовали разумные для одиннадцатилетнего ребенка основания. И всё-таки они прошли осторожно, чуть таясь, и это сослужило им некоторую службу — они не были раздавлены троллем в подземельях, что уже некоторое достижение для двух не в меру любопытных первокурсников. Сначала был запах, превосходящий даже шум, а следом грохот от шагов, и уже тогда Шерлок и Гермиона прижались к стене — а затем они почувствовали кожей, как из-за их спин поднимается что-то жуткое, и вот тогда, тогда они оглянулись и увидели тролля. Шерлок успел даже испытать разочарование, поскольку ожидал увидеть хтонический ужас, Лавкрафтову жуть, нечто неизвестное и поражающее воображение, но это был огромный и очевидно туповатый тролль, агрессивный в виду своей природы (читай, сказал бы Шерлок, отсутствующего ума), когда Гермиона, схватив его за руку, потащив за собой, рванула из подземелий прочь, рванула на воздух, подальше от этого запаха, от знания, что такое тролль, от тревоги, от зашкаливающего адреналина. Ей было страшно, да, ей было по-настоящему страшно, но в то же время — Гермиона была склонна винить в этом Шерлока Холмса — где-то в её груди разгорался смех, искорками, переходящими в пламя, и сам Шерлок, пусть и недоумевающий, ухитрился рассмеяться. Они бежали от тролля, они спасали свою жизнь, и им было смешно так, как бывает смешно только детям, ещё не ставшим подростками, детям, не знавшим, что такое настоящие испытания, что такое боль, что такое смерть.***
В то самое время, пока Шерлок и Гермиона бежали, забыв обо всём от ужаса и хохота, Большой зал был охвачен паникой, криками и растерянностью, и уж здесь никому смеяться и в голову не приходило, и только когда директор, отставив лимонные дольки, крикнул, усиливая свой голос Sonorus!, всё утихло. И в эту секунду тишины до Гарри Поттера дошла простая истина: есть в этом замке два человека, понятия не имеющие о тролле, и эти два человека, как назло, именно в подземельях. Старосты уже поднимались с мест, уводя детей за собой, и тогда Гарри Поттер принял определяющее его жизнь решение: — Рон, позови кого-нибудь из Гриффиндора и скажи, что я иду в подземелья, потому что там наши друзья, которые ни о чем не знают! Видя испуганное лицо Рона, лицо, вытягивающееся на слове «друзья», Гарри добавил: — Немедленно! Вспомни собачку, нас сожрали бы, если бы не Холмс! Эту логику Рон Уизли — младший сын, нет, Джинни это единственная любимая дочь, а вот он, Рон, младшенький сынок с грязью на носу, на которую так любезно обратила внимание в их первую встречу Гермиона Грейнджер, — понимал отлично, но даже если бы он, Рон, ничего не был бы должен Шерлоку Холмсу, он побежал бы за помощью всё равно. Рон, как и большинство первокурсников, как и большинство детей, не был плох, зол или испорчен, и хотя Шерлок в секунду точно взвесил его и нашел слишком легким, было у Рона одно важное качество, которое признал бы и Холмс (может быть, с оговорками) — Рон Уизли был верен своим друзьям, а в настоящий момент Гарри Поттер был его единственным другом. И потому Рон побежал, врезавшись в толпу гриффиндорцев, на ходу пугаясь, вспоминая всё, что он знает о троллях и том, что может ждать Гарри Поттера, бросившегося в подземелья, Рон побежал и схватил за руку первого студента факультета Гриффиндор, показавшегося ему наиболее надежным. И Рон Уизли, вцепившись в недоумевающего студента, произнес нечто очень важное: — Гарри! Гарри в подземельях! У Джона Уотсона, в отличие от всех остальных, не было ни выбора, ни даже возможности задуматься о происходящем, и потому он, заставив идущую рядом с ним Салли Донован, во всеуслышанье жалующуюся на испорченный праздник, взять первокурсника Рональда Уизли за руку — и тем самым вывести его из зала и намеченной кое-кем, о ком никто ещё не догадывается, из Большой игры практически навсегда, бросился в подземелья. Выбора у Джона Уотсона не было. А вот сестра Гарриет Уотсон, которую абсолютное большинство их общих знакомых звало Гарри, у Джона была, и он действительно не видел её на ужине.