Путешествуя с пауками

Maybe I, maybe you Can make a change to the world We're reaching out for a soul That's kind of lost in the dark Maybe I, maybe you Can find the key to the stars To catch the spirit of hope To save one hopeless heart Scorpions – Maybe I Maybe You

Для Шерлока Хэллоуин начинается с запаха дерева, по которому что-то выпиливают: подгоревшая стружка, что-то неуловимое, Шерлок не знает этому имени, но по-детски считает, что так пахнет электричество, и, конечно, само дерево, которое тоже обладает запахом. Майкрофт всегда недоумевал относительно любви Шерлока к подобному способу познания мира, но Майкрофту невдомек, что запахи это так интересно. Нет, вернемся назад. Для Шерлока Хэллоуин начинается со сна о Редберде, сна, от которого он порой просыпался в слезах, а иногда он вскакивал с криком, и ещё его руки запутывались в смятой простыне. Здесь, в Хогвартсе, в незнакомом месте, в котором он до сих пор чувствует себя недостаточно уверенно, чтобы позволить себе расслабиться где-либо, кроме как под надежным укрытием полога, в темноте и тишине, Шерлок просыпается беззвучно, и он готов поклясться, что никто не разбужен им. Шерлок просыпается с болью в сердце, и его глаза предательски жжет, но дело не только в том, что его любимый пес мертв, и он не мог попрощаться с ним, и не только в том, что земля погребла его, и остались только мокрые комья земли, а ещё и в том, что Майкрофт смеялся над ним и тем, что ему, Шерлоку, не наплевать. Майкрофт говорит: «Неравнодушие это не преимущество». Майкрофту сегодня исполняется восемнадцать лет, и Шерлок не знает, стоит ли ему придавать этому дню хоть какое-либо значение. Шерлоку больно, но он не может понять, почему ему больно так, точно он ударился; точно он получил удар кулаком туда, где предположительно находится его сердце. Шерлок неслышно встает, заправляет постель и идёт в душ. Ему неприятно делить душевую с другими; разумеется, в своем поместье ему неоткуда было бы притерпеться к такому, и теперь, спустя два месяца проживания в общежитии, он просто меняет свои привычки. «Один несуществующий Бог знает, чего мне это стоит», — думает Шерлок, стоя под каплями воды, и это самое одинокое утро за всю его жизнь. Утро, наполненное необычными, взрослыми, тяжелыми мыслями, от которых он отгораживается так, как отгораживается от всего мира — мысленно выстраивает стену, старается замереть, отвлечься на механические движения, хотя бы махи руками, если уж амулет почему-то нельзя брать в душ (он-то бы взял, но это была ещё одна инструкция от Майкрофта, а Шерлоку — одиннадцатилетнему Шерлоку — всё ещё страшно нарушать указания брата, точно это единственные правила, организующие его мир, мир, который движется по пока незнакомым Шерлоку законам). Ох, Шерлоку хотелось бы однажды понять эти законы; что-то внутри говорит ему, что ему не понравится то, что он поймёт. «Стоит признать, — движутся внутри головы неотвязные, странные мысли, напоминающие выжигание по дереву, такие же врезающиеся, нарушающие гармонию, отпечатывающиеся на подкорке, — что Майкрофт не был прав. И даже был нелеп. Ха». Вот с чего начинается этот день. Ассоциация с выжиганием по дереву заставляет почувствовать на секунду этот запах — у отца было странное хобби, и не одно — а затем вспомнить, откуда началась мысль, что Майкрофт был не прав. О, ну конечно же. Он обнаруживает этот факт после того, как спросил Гермиону, каким способом он может получать посылки от своей семьи. Гермиона в первую секунду смотрит недоуменно — Шерлок догадывается, что она считала его чистокровным, может быть, из-за стоимости его одежды, может быть, из-за того, что он был по-своему странен и порой удивлялся её привычкам, а потом говорит: — О, так же, как я и другие магглорожденные получают посылки — с помощью сов. Конечно, можно найти людей, которые сотрудничают с обоими мирами, но ведь нам всё равно нельзя посещать Хогсмид! Шерлок растерянно молчит, пытаясь представить Мамулю, приманивающую сову. — Ты думаешь, что они не справятся с совами? — Гермиона радуется возможности тоже продемонстрировать навыки дедукции, и он не прерывает её, отвлекаясь на свои воспоминания о том, как Майкрофт, даже увидев письмо и тщательно всё перепроверив, заклинает их с Мамулей, что совы — не для писем, и это невозможно, дрессировать сов, — но эти совы ведь совсем не дикие! Пойдем в совятню, я покажу тебе. Майкрофт говорит: мы ничего не передадим через сов, это невозможно! Гермиона говорит, что так она общается со своими родителями, и это довольно легко. Майкрофт считает, что Шерлок едет в дикий мир, где будет потворствовать своей асоциальности и нежеланию следовать правилам, а они никогда не достучатся до него, но что же, он сам подыскал себе другое место, не пришлось и беспокоить Мамулю. Гермиона, кажется, считает, что никакого другого места нет, как и нет критического различия между мирами, а вот возможность связи — есть. Шерлок больше не хочет верить Майкрофту, но боится верить кому-либо ещё. Но в этот раз его нежелание верить Майкрофту и его словам — ведь он смеялся над ним после смерти Редберда, он сказал, что восточный ветер заберет его, он угрожал подыскать ему, Шерлоку, другое изолированное место — пересиливает всё. Потому буквально следующее утро после совятни начинается со сна о погибшем псе, и потому в канун Хэллоуина Шерлок до сих пор чувствует запах дерева. Они идут в совятню, где Гермиона несколько раз, дожидаясь, пока Шерлок запомнит и повторит алгоритм, показывает, что нужно говорить, как привязывать письмо к лапке, и как понимающе глядит на эти хаотичные детские движения сова. — Она терпеливая, — говорит Шерлок, и его руки легко проводят по перьям. Они немного шелковистые. Ему странно чувствовать под своей рукой перья. Шерлок никогда не гладил кого-то кроме кошек (но кошки Шерлока не слишком любили, как не любят в целом чересчур гиперактивных детей) и Редберда. Ох. Его вновь пронзает мысль. Он тоскует по Редберду. Гермиона внимательно смотрит на Шерлока. Она тоже учится быть чуткой. Если оставить Шерлока на пару секунд, оставить его растерянным и полным своей тоски, холодной, похожей на внезапный проливной дождь, который часто обрушивается на Лондон, оставить его вспоминающим Редберда — и внимательно посмотреть на Гермиону, маленькую девочку с растрепанными пушистыми волосами, завитыми в тот тип кудряшек, которые никогда не получаются специально, то можно заключить, что они, одиннадцатилетний Шерлок Холмс и двенадцатилетняя Гермиона Грейнджер, понимают друг друга. Они понимают, находясь в равном положении и равной растерянности, гранях доверчивости, любопытства, страха и сомнений, поскольку столь многое может пойти не так. И ей тоже есть что вспомнить утром в канун Хэллоуина. Гермиона Грейнджер — жертва собственного перфекционизма, правил и ума, слишком правильная, чтобы стать Шерлоку настоящей соперницей (потому что Шерлока можно победить, превзойти, а ещё вероятнее — унизить и обидеть, обойдя правила, толкнув, ударив лежачего, обмануть, сыграв на том, что он считает неприкосновенным, и ещё, конечно, обхитрить, потому что одиннадцатилетний Шерлок далеко не мастер хитрости, но Гермиона Грейнджер — не из таких, чтобы унижать и обижать, хотя её тщеславие действительно выше среднего). Она слишком раздражительная, чтобы не заметить странного мальчика из Рейвенкло, который ухитрился довести её до слез ещё на Распределении, слишком внимательная, чтобы не выписать список его странностей и не описать их в первом же письме маме, и, конечно же, слишком обидчивая (и она уже собиралась демонстративно выбросить из головы его злые слова, наверняка он такой же, как этот Малфой!). Но считать, что Шерлока Холмса нужно показательно, на глазах у кого-нибудь, простить и сделать вид, что тот, как заодно и большинство её однокурсников, несимпатичное приложение к буклету, она перестает, едва её мудрая мама-стоматолог, принципиальная и жесткая в вещах, касающихся здоровья и благополучия Гермионы, но тактичная в эмоциональных вопросах, мягко разъясняет своей дочери, что не нужно обижать этого ребенка в ответ. «Дай ему быть собой и не выставляй посмешищем», — пишет мудрая мама Гермионы, и эта взрослая мудрость, которая незнакома Холмсам, младшим и старшим, Гермиону тормозит, притом не сглаживая её обиды ни на секунду. «Пусть так, — думает Гермиона Грейнджер, сидя в библиотеке и наблюдая, как нескладный Холмс таранит стул и извиняется перед мадам Пинс, — посмотрим, кто станет лучшим первокурсником к Рождеству». «Вот дурак, — фыркает Гермиона, когда Шерлок принимает слова младшего Уизли, — как только пришло в голову воспринимать всерьез этого олуха за чистую монету, надо ему сказать, а то Уизли возгордится, и так вместе с Поттером считает, что ему все правила нипочем». «Дай же ему сдачи!» — злится Гермиона Грейнджер, когда Малфой обливает сумку Шерлока зелеными чернилами, и смеётся в голос, когда Шерлок отвечает заносчивому Драко Малфою так, что отпрыск драгоценного семейства открывает рот и молчит несколько минут. И Крэбб с Гойлом молчат тоже, но те наверняка ещё не осмыслили остроту. Хорошо, если додумаются к утру. Из-за этого наблюдения за Шерлоком, смеха, недоумения, а потом и попыток вывести того на разговор, который превращается в довольно забавные беседы — нужно признать, что это, кажется, близко к приятельству, если не больше, что Гермиону несколько пугает, потому что у неё друга никогда не было, тем более, с мальчиками она обычно скорее соревновалась — Гермиона Грейнджер в один прекрасный день совершенно упускает из виду то, что Гарри Поттер и Рон Уизли вызывают Малфоя на дуэль. Хотя скорее всего, дуэль предложил именно Драко — ах, нет, или это тот жуткий мальчик с маниакальным взглядом, как же его имя, она всё время забывает, но ей, честно говоря, не хочется вмешиваться. Пусть их отчисляют, только бы из-за этих мальчишек факультет не потерял баллы! Шерлок вообще не знает, что в Хогвартсе состоится дуэль, зато он абсолютно уверен, что если задержится в библиотеке после отбоя, то его скорее похвалят, чем отругают, но Гермиона Грейнджер, засиживающаяся вместе с ним и, фактически, из-за него — они уже третий день читают такие исследования по трансфигурации, что даже сдержанная профессор Макгонагалл присуждает ей двадцать баллов (Гермиона в полном восторге, Шерлок — в чуть меньшем, ему присудили пятнадцать, потому что его трудности с образным мышлением сохраняются, и, когда однажды Шерлок и Гермиона сталкиваются взглядами, они читают в глазах друг друга понимание, что это на всю жизнь, и книги ничего не изменят) — про отбой, конечно, помнит и никаких надежд на похвалы за такой проступок не возлагает. Прижимает ладонь ко рту, раздражается и немедленно, в панике собирая книги, начинает Шерлока торопить, и без него уходить не собирается, а вот ругать его за медлительность — сколько угодно. А стоит им выбежать из библиотеки и побежать к лестнице, как откуда-то раздаются голоса Уизли и Поттера, а следом — а следом Филча! Ужас в глазах Грейнджер, растерянная тревога — в глазах Шерлока, а у Уизли и Поттера, возникающих, наконец, рядом очевидное недоумение. «Не нужно быть гением, — думает Шерлок, и его мысли трясутся вместе с ним, потому что он бежит так быстро, как только может, — чтобы понять, что раньше имя Гермионы и нарушение правил находились на противоположных полюсах их небольших мозгов». И когда подъезжает лестница, Шерлок почти не удивлен. Почти. В заклинаниях они с Гермионой хороши одинаково, двойное Alohomora! в дверь, и та распахивается (рыжий Уизли округляет глаза так, что ему, должно быть, больно смотреть), и они забегают, и … И вот тут Шерлоку приходится удивиться, а ещё признать, что его симпатия к собакам прежней, кажется, не будет. Ничто не будет прежним. Трехголовое чудовище капает слюной. Крики Поттера и Уизли грозят стать посмертными, Гермиона визжит, а Шерлок … А Шерлок начинает петь чертов пиратский гимн, и ему не страшно, не страшно, не страшно, он ничего не боится, он хотел стать пиратом, он не … И вдруг огромный трехглавый пес засыпает, и даже начинает посвистывать в такт гимну. Шерлок, продолжая петь, кивает Поттеру, чтобы тот тихо открыл дверь. Они выходят на цыпочках, и даже покрытый бесчисленными веснушками Уизли, возводивший Поттера в ранг божества, уважительно произносит: — Ну, даёшь! И Гермиона его обнимает, дергая его за волосы (конечно же, случайно). Ему, Шерлоку, неловко и тяжело от её объятий, но он нерешительно прикасается к её плечу в ответ, и это, возможно, первое правило социального взаимодействия, рассказанное ему Майкрофтом, которое он признает. — Если тебя обнимает человек, расположенный к тебе, а ты расположен к нему в ответ или тебе выгодно ему понравиться, обними его, также допускается задеть его руку или плечо в знак признательности, — объясняет ему Майкрофт Холмс, старший брат, приложение к идеально отглаженному костюму, объясняет, сидя в кресле и, видимо, ощущая себя умудренным опытом учителем. Гермионе невдомек, кто такой Майкрофт и какие правила он пытается до Шерлока донести, но суть — мы можем попробовать взаимодействовать не только как сокурсники, и я скорее расположен к этой идее, хотя едва ли смогу это сформулировать — она улавливает верно. Именно поэтому в Хэллоуин Рон Уизли не говорит презрительно, что никто не хочет дружить с такой зазнайкой, а, подражая третьекурснице Донован, фыркает, что они с Фриком — сказанное однажды прозвище прикрепляется накрепко, Шерлок изображает равнодушие достаточно правдоподобно для всех, кроме Гермионы, но та, прозванная Заучкой, поддерживает эту иллюзию — друг друга стоят. Но и это не трогает Гермиону, потому что, пока она объясняла Уизли, как левитировать перышко (о, она представляет реакцию Шерлока на такого рода тупость!), ей в голову пришла мысль, как можно развивать образное мышление. «К черту праздничный ужин, особенно если приходится переглядываться из-за столов (Шерлок может состроить очень забавные рожицы, а ещё Гермиона положительно недоумевает, где он черпает энергию, если он вообще ничего не ест!), — думает первокурсница Гермиона Грейнджер, — нужно пойти тренироваться, и места лучше, чем подземелья, им не найти».