Are they themselves to blame, the misery, the pain? Didn’t we let go, allowed it, let it grow? If we can’t restrain the beast which dwells inside It will find it’s way somehow, somewhere in time Will we remember all of the suffering Cause if we fail it will be in vain Sanctus Espiritus, redeem us from our solemn hour Within Temptation – Our Solemn Hour
«Господи», — думает маленькая мисс Гермиона Грейнджер, и на доли секунды она позволяет панике захлестнуть её, панике, заставляющей её считать, что, если она только выживет, то напишет заявление об отчислении, ведь она совершенно бездарна и не способна справиться с тем, что предложила ей школа магии. — Это больше похоже на экстернат, а не на школу, — говорит ей Шерлок, и Гермиона, разумеется, недоумевает, как он узнал о её мыслях, а затем в её голове проносится: Шерлок. Да, Шерлок. Они справятся, потому что здесь — в этом подземелье, где отовсюду слышны шорохи и капающая вода, где чудовищно сыро и склизко, и трудно даже подумать о том, во что уже превратилась её чистая одежда и обувь, она всё-таки не одна. Прямо сейчас они спасут Гарри Поттера и справятся с троллем. И вот как они это сделают… — Люмос! — произносят они оба, и два луча — два совершенно разных луча — пронзают полумрак, царящий в подземельях, там, где, должно быть, не появляются даже слизеринцы, по крайней мере, попусту. И Гермиона наблюдает, как Шерлок, выбивший троллю глаз своим чертовски (о, маленькая мисс Гермиона Грейнджер знает несколько крепких словечек, но вы же не расскажете её родителям?) неправильным, иным, искаженным Люмосом, пытается стукнуть тролля и по его лапе, чтобы тот выпустил Гарри Поттера. И, разумеется, ему это не удаётся. Разумеется. Световых мечей не существует, а если они и создаются чистой магией, воображением, чудом, в котором ещё предстоит разобраться профессору Флитвику, если у него хватит терпения, чтобы изучать воспоминание, то это единичный случай — дважды такое не повторить. «Это было бы слишком просто», — соглашается с собственным неуспехом Шерлок, и его захватывает жуткий, тревожный энтузиазм, то его состояние, когда собственная ярость (о, она тлеет где-то внутри, потому что как кто-то смеет пытаться убить их всех?) и пугающая внимательность к деталям схватываются в битве, сливаются, образуют нечто совершенно иное, образуют тот сплав, определения которому Шерлок Холмс ещё не знает. И ему не хочется думать о том, узнает ли он этот термин, успеет ли он узнать хоть что-то, прежде чем ослепленный болью тролль ринется на него, ведь за его жизнь достаточно беспокоится стоящая рядом Гермиона, и потому Шерлок забывает о том, что уязвим, совершая этим свою главную ошибку. Герои падают, о, герои падают, и кости их точно так же хрупки, и маленькие тонкие руки их точно так же хотят найти хоть какую-то опору, и герои тоже могут истечь кровью, испытывать боль — и болевой шок, и, в конце концов, герои могут лечь на щит, что бы это ни означало… И Гарри Поттер, чье хрупкое одиннадцатилетнее тело сдавливает своей лапищей тролль, близок к этому как никогда. Шерлок чувствует это. В его сумке, равно как и в сумке Гермионы, достаточно трансфигурированных за долгие тренировки на протяжении практически месяца вещей — в основном это камни, мыло, и, разумеется, столь любимые профессором Макгонагалл серебряные иглы, но ещё (Шерлок мрачно улыбается в темноте) Гермиона показывала ему почти мастер-класс, трансфигурировав специально для него шарик для пинг-понга. Шерлок ухмыляется ещё раз. Каждый, игравший в эту игру, неважно, по своей воле или нет (Шерлок сказал бы, если бы кто-то неосторожный попросил расшифровать: неважно, захотел ты поиграть в пинг-понг, или тебя захотели использовать в качестве мишени ученики, желающие узнать, на каком по счёту ударе ты начнешь плакать?), знает, как больно получить удар таким шариком, даже если это всего лишь лапа. Может быть, если ему повезёт, это будет голова. И потому он кидает ещё одно мыло в стену, так, чтобы оно, сришекотив, создало как можно больше шума: и да, это происходит, это легкий звук, а затем всплеск, потому что мыло падает точно туда, где скапливается вода со стен, и это привлекает к себе внимание. Гермиона, едва взглянув на Шерлока, повторяет этот жест, и вот теперь ослепленный тролль считает, что они убегают — и тогда Шерлок кидает шарик для пинг-понга в чудовище, попадая точно по его шее. Секунда. Ещё секунда. Стук-стук-стук-стук — как бьются их сердца, как колотятся они внутри от осознания того, как это страшно — рисковать, находясь не в игре, не там, где можно вернуться на пару шагов назад, но там, где есть только один шанс. Как страшно рисковать!... Секунда. Ещё секунда. Стук-стук-стук-стук-стук. И тролль отпускает Гарри Поттера. Он разжимает лапу. — Вингардиум Левиоса! — кричит Гермиона, пытаясь перехватить падающего Гарри, и голос её раздаётся звонко и гулко в мрачной и обманчивой тишине коридора, и — вот оно, вот он, человеческий фактор. Дети обычно не думают о том, что их могут услышать, когда они так заняты спасением чужой жизни, заняты так, что забывают о своей собственной. Тролль поворачивается к ней. И в спину ему летит алый луч. Шерлок Холмс недаром старательно учил заклинания, о, он действительно хорош в том, в чём хочет отличиться, и он пытается связать тролля. И заклинание ему удаётся. Тролль, забывая о Гермионе, глядит на свои туго стянутые бечевкой запястья ровно полторы минуты. О, ему, должно быть, тоже удивительно: как такие маленькие создания ухитрились задержать его на столь долгий срок? И, конечно же, троллю больно: там, где был его глаз, теперь сгусток невыносимой боли, и ещё зуд, и мучительно тянет, и капает на пол кровь, собственная кровь, липкая, густая — лучше бы это была кровь врагов! — но пока они целы. И если бы только тролль мог думать, если бы он действительно соображал хоть что-то, он унес бы лапы, заподозрив, что детям, уже его ослепившим, под силу что-нибудь ещё, но нет, тролли невиданно тупые создания, им не свойственно размышлять, им свойственно злиться. Злиться, рычать, и, конечно же, убивать, а затем поедать своих врагов. Какое невезение для первокурсников, познакомиться с горным троллем там, где некуда убегать. Какое чудовищное невезение для горного тролля, выбрать себе в жертву сразу нескольких бегающих существ, склонных к немотивированным агрессии и самозащите. Какое интересное зрелище для того, кто склонившись над шаром, глядит сейчас за разворачивающимися событиями! — Всё идёт совершенно не так, — шепчет этот кто-то, и оттого ему становится лишь любопытнее. Тролль глядит на связанные лапы ровно полторы минуты, резко дергается и разрывает путы, а затем он бросается на Шерлока, безошибочно находя его даже в бесконечной тьме, в которой находятся все ослепшие, все покинутые, все испуганные, все приговорённые.***
Джону Уотсону не достаётся права применить все знакомые ему заклятья, или показать, как по-настоящему нужно справляться с горным троллем, Джону не достаётся и искушения применить непростительное заклятье, с которыми он, разумеется, знаком. Ему достаётся только запах, который может источать только что-то без сомнения мертвое. Ему остаётся истошный и жуткий крик Гермионы: — На помощь! Так кричат те, кто оказался в смертельной опасности, те, кто напуган, те, кто умирает, или — такое тоже иногда случается, и иногда это тоже предвестник мучительной гибели — оказался в одиночестве в темноте. — Люмос! — уверенно и спокойно произносит Джон, и его руке не нужно мучительно напрягаться, потому что эти движения доведены до автоматизма. Он вздрагивает только тогда, когда загорается свет. — Мерлин вас забери! — произносит Джон сразу следом, и он мог бы найти несколько куда более подходящих слов, выражающих его отношение к происходящему, но ему совершенно не до того. Его тошнит, и праздничный ужин немедленно покидает его желудок, но, как будто этого мало, Джона бьёт дрожь, и долго не проходят спазмы... Он заставляет себя сосредоточиться и осмотреть коридор: ещё более мерзкий, чем обычно — не то чтобы Джон, гриффиндорец Джон был частым гостем в подземельях, но он всё-таки изучал Расширенный курс зелий… Впрочем, ничто не идёт в сравнение с тем, что он видел здесь. Кровь. Очень много крови. «Ну ещё бы, — думает Джон, как только к нему возвращается хотя бы некоторая сосредоточенность и адекватность, — я бы удивился, будь иначе». Маленькая зарёванная взъерошенная девочка, должно быть, не знающая, к кому из её друзей ей броситься вначале, смотрит на него как на последнюю надежду на этом свете. — Гарриет здесь? — говорит Джон. — Гарриет? — переспрашивает Гермиона, — нет, нас здесь было двое, я и Шерлок, и потом он, — она указывает в сторону, — схватил где-то Гарри Поттера. — Он убил национального героя? — недоверчиво переспрашивает Джон Уотсон, и Гермиона перестаёт вытирать со щёк непрерывно текущие слёзы. Как же ей страшно. Как же ей хочется домой. Как же ей хочется забыть о том, что этот день существовал. «Помоги нам Мерлин», — думает Гермиона Грейнджер, из последних сил сдерживая желание бежать, только бежать отсюда. — Нет, я очень надеюсь, что нет! Мы не звали его с собой, мы не были виноваты в этом, о, конечно, мы виноваты, но... Джон успевает испытать минутное облегчение от того, что его сестры здесь не было, а затем испугаться, что тролль мог успеть перекусить ей по дороге, но затем его взгляд вновь обращается туда, где коридор заканчивается тупиком, туда, где лежит маленький мальчик. Когда Шерлоку Холмсу было четыре года, его брат Майкрофт, впервые сталкивающийся с колдовством своего брата, отчаянно опасался, что Шерлок — ненароком, может быть, от сильной злости или обиды, а ещё, вероятно, от незнания последствий — расплетёт его так же, как расплёл ковёр, а затем создаст с помощью его тела узор из паутины. Если бы прямо сейчас Майкрофт был здесь, он увидел бы, как выглядит его страх воочию. Потому что когда тролль бросается на Шерлока, Шерлок не успевает отойти в сторону, не успевает отбежать, выхватить палочку или даже крикнуть, он только испытывает ярчайшую вспышку злости, гнева, а ещё страха — и выхватывает амулет, на котором нарисован паук, паук и тонкая-тонкая паутинка. Яркая вспышка ослепляет и Шерлока, и Гермиону, а когда Гермиона протирает глаза, растерянная и испуганная, она видит только огромную мясную паутину, состоящую из обрывков ткани, которой когда-то опоясывался тролль, а ещё тролличьих кожи и органов. Коридор, злополучный, ненавидимый Гермионой коридор, коридор, куда она не зайдёт больше никогда в своей жизни, залит кровью. И она слышит гулкие шаги, а ещё приглушенные ругательства невдалеке. Шерлок лежит неподвижно, и Джон ошибается, считая, что Гермиона не решается выбрать, к кому подбежать первой — о, Гермиона давно выбрала сторону. И она не убегает из коридора, не разрешает себе наконец начать рыдать, раскачиваясь, с удивленным ужасом созерцая, сколько жира, костей, мяса, отвратительно реалистичного, с синеватыми прожилками, перекрученного мяса содержит в себе то, что дышало, бежало, хотело есть и убивать ещё полчаса назад, и какой раздаётся запах от того, что осталось от горного тролля. Словом, маленькая мисс Гермиона Грейнджер, затравленно глядящая по сторонам, не покидает место преступления лишь потому, что Шерлок Холмс, только что создавший самую отвратительную паутину в её жизни — или, может быть, это был не он, а лишь его амулет, или, может быть, причина в чем-то ещё? — практически не дышит. Она склоняется над Шерлоком в отчаянной попытке привести его в чувство, но эта задача Гермионе уже не под силу. И Шерлок не приходит в себя, когда появляются один за другим преподаватели школы Хогвартс, запоздавшие, ошарашенные, испуганные, потрясенные, когда они появляются и с сочувствием смотрят на Гермиону и с раздражением — на Джона, и говорят, что Гарри Поттер, разумеется, получил серьёзные травмы, но мадам Помфри вылечит его, хотя и с трудом. Но никто из преподавателей школы Хогвартс: ни могущественная, всегда поразительно уверенная в себе профессор Макгонагалл, ни профессор Флитвик, выглядящий так, точно он оказался на войне, ни профессор Квирелл, боязливо дрожащий позади других преподавателей, — никто кроме Северуса Снейпа не говорит о Шерлоке Холмсе. Они только смотрят на него внимательно и серьезно, а затем мадам Помфри наколдовывает носилки, и Шерлока Холмса просто уносят из подземелий. Гермиона поднимает глаза на профессора Снейпа, пристально разглядывающего паутину. — Он очнётся? — робко говорит она, не ожидая ответа. — Я надеюсь, — обращаясь точно не к ней, говорит Северус Снейп, — но со стихийной магией шутки плохи. Ведь это была стихийная магия, не так ли, мисс Грейнджер? — Да, профессор, — говорит она, с каждым своим кивком обретая уверенность в этом утверждении. Количество снятых с них баллов больше не имеет значения.