And I can't fall asleep Without a little help It takes awhile To settle down My ship of hopes Wait till the past leaks out birdy - terrible love
Будни тянутся своим чередом: год близится к завершению, ночи становятся длиннее, дни — короче. Когда Шерлок вечерами возвращается в общежитие факультета, он замечает: загадки иссякают одна за другой, перестают быть актуальными, досаждающими своей неизвестностью, и только одно тревожит его — Квиринус Квирелл. Квиринус Квирелл, высокомерный и мнительный студент, закончивший в своё время Рейвенкло, ранее профессор маггловедения, теперь заикающийся и пародирующий саму идею защиты от тьмы профессор ЗОТИ. Когда Шерлок глядит ему в спину — нет, не просто в спину, а именно в затылок, укутанный тюрбаном — дольше необходимого, происходят странные вещи, странные, жуткие и необъяснимые: накаляется амулет с нарисованным пауком, падает и разбивается стакан с тыквенным соком, начинает вдруг пахнуть серой и почему-то детской присыпкой. Запах кажется Холмсу омерзительным, но он согласен терпеть. Шерлок почти не удивлен, замечая, как мрачно и скептически глядит на потуги Квирелла к преподаванию профессор Снейп. Крутятся шестерёнки, заставляющие Хогвартс функционировать как часы, крутятся, крутятся, пока кто-то не вмешается в механизм. Одного взгляда, брошенного на профессора Квирелла, достаточно, чтобы увидеть — в конкретно этот механизм либо вмешались радикально, встряхнув ему мозги, либо вмешиваться было не во что. Во второе почти не верится, первое бездоказательно и оттого нелепо. Крутятся шестерёнки, мир движется вокруг своей оси, Шерлок Холмс чувствует слепое, неясное раздражение при виде Квирелла, которое только усиливается, когда он наблюдает, как профессор сначала тянется за магловской шариковой ручкой, а затем, точно опомнившись, хватается за перо. —:Он полукровка, — со знанием дела говорит Гермиона, — я слышала, как об этом говорила мадам Пинс. — Избегающий магловских вещей. Реалистично. Очень реалистично. Много ты таких видела? — кивает ей Шерлок. — Вдруг он считает, что ещё не адаптировался к магическому миру? Как ты думаешь? — неуверенно говорит Гермиона Грейнджер, и этот вопрос едва ли относится исключительно к Квиринусу Квиреллу. Они переглядываются и пожимают плечами. Тик-так. Тик-так. Тик-так. Бой часов, ритмичный и громкий, против воли вызывает тревогу. «Слишком много тревоги для этого ноября» — думает Шерлок Холмс. Он подчиняется распорядку, заставляя себя следовать правилам вопреки тому, как тяжело это даётся, высчитывает закономерности, знакомится с картами неба, наконец заколдовывает зубочистки так, что Гермиона, иногда ещё менее милосердная, чем профессор Макгонагалл, остаётся довольна его успехами, учится варить зелья — раз от раза это удаётся ему всё лучше. Профессор Снейп глядит на его успехи настороженно, испытывая скорее легкое беспокойство, нежели раздражение, и однажды вскользь замечает, что в работе гораздо более полезно трудолюбие, нежели особенный интерес. Особенный интерес. Вечерами, когда в гостиной темнеет, когда соседи один за другим расходятся спать, когда погасает последний фонарь, Шерлок задумывается об этом. Иногда ему кажется, что когда он засыпает, он слышит, как сучат маленькими ножками крошечные пауки у его кровати, как они взбираются по стенам — один за другим, один за другим, а затем покидают замок и ускользают в лес. Несколько раз Шерлоку снится, как он сам ускользает за ними следом — чувствует прикосновения травы к своей коже, то, как стебли травы режут ему босые ноги, то, как намокают рукава его пижамы, когда он тянется к стволам деревьев. Шерлоку Холмсу, одиннадцатилетнему, недоверчивому ребенку, не склонному идти на шорохи, доверять незнакомым, говорить с портретами и следовать советам сомнительных источников, слышится странный и гулкий шепот, твердящий ему что-то без сомнения важное. Шерлок верит. Но стоит только проснуться, как он забывает, что успел разобрать в беспокоящем его сне; в памяти остаётся только волнение, возбуждение, тревога — он путешествовал с пауками, он путешествовал с пауками, он должен вернуться, он... Он знает только одно: если и существует его особенный интерес, что бы ни понимал под ним профессор, это далеко не зелья. Шерлоку кажется, что профессору Квиреллу очень хочется слышать «Добро пожаловать»: недаром он так поворачивается на любое подобное приветствие, и как же он падок на лесть, наш робкий невзрачный профессор. Он говорит об этом Гермионе, и та против всякой логике профессору сочувствует. На будущее Шерлок оставляет себе заметку: «Гермиона склонна к эмоциональным реакциям больше, чем я». Затем на всякий случай спрашивает себя: сочувствую ли я профессору Квиреллу? «Ничуть», — заключает Шерлок и остаётся довольным этим.***
Может быть, дело в пище, а может быть, в чьей-то дурной магической шутке, но Шерлок почти постоянно ощущает во рту привкус яблок. Это кажется раздражающим и тревожным признаком. Раньше он был равнодушен к яблокам — их вкусу, текстуре, ощущениям, они никогда не вызывали раздражение или, наоборот, довольство, но теперь вид даже зеленого яблока заставляет его морщиться. Что уже говорить о красных яблоках. Алый цвет вызывает короткие, ранящие воспоминания о кануне Хэллоуина: страх, накатывающий на него в узких пустынных коридорах и тупиках, в которые Шерлок забредает раз за разом, гнев от того, что кто-то пострадал и теперь испытывает боль. И ещё в очередной раз тревогу от того, что он не может предугадать дальнейшее развитие событий. Шерлок пока не может вывести классификацию собственных чувств и ассоциаций: он только чувствует себя запутавшимся в паутине, причем именно тогда, когда ему столь необходимы схемы и алгоритмы. Буквы мешаются, свитки сочинений перетекают из одного в другой, и пару раз Шерлоку приходится оставаться в гостиной в полном одиночестве, чтобы хотя бы внешний шум, не так-то и мучающий его по сравнению с шумом в голове наконец прекратился. Но гул никогда не перестаёт. Может быть, кто-то и замечает, что с ним: в последние дни слишком много людей оказываются рядом, стоит ему только поморщиться особенно сильно. Но, может быть, дело совсем не в Шерлоке, а в Гарри Поттере, который зачем-то сидит рядом с ним в обеденный перерыв и тихо жалуется, что он боится предстоящего ему матча и мучается от боли в шраме. — Почему он не расскажет это кому-нибудь ещё? — однажды почти шипит Шерлок. — Он считает нас своими друзьями! — возмущенно парирует Гермиона. — Ты знаешь, это нормальная тенденция, говорить людям, что их беспокоит. — Поэтому ты рассказывала мне о своей работе по травологии? — Тебе было настолько скучно меня слушать? — Нет, — подумав пару секунд, отвечает Шерлок, — хотя, пожалуй, непривычно. Гермиона, конечно же, тихонько вздыхает с облегчением. «Это слишком громко», — думает однажды Шерлок, спускаясь в Большой зал. Он идёт туда против своей воли: в общем-то, он с радостью обошёлся бы без еды в ближайшие несколько часов, но Гермиона расстроится и начнет заботиться о нем особенно агрессивными методами, если он не появится. Мир слишком громок. Каждое дуновение рядом с ним: голос визгливой однокурсницы через ряд, скрип пера, взмах мантии, стук окна, окрик, хлопок, произнесение заклинания, ошибки, правильные ответы — это невыносимо! это невыносимо! — и это продолжается каждый день, каждый час, каждую чертову секунду, эта бесконечная карусель просто не может остановиться. И ему страшно. Шерлок останавливается в паре шагов от Большого зала: ждет, пока его перестанет бить дрожь, ждёт, пока шум в голове прекратится, но он только усиливается, нарастает, и Шерлок уже знает, что сейчас — вот сейчас, сейчас его сорвёт, последние предохранители, границы, которые он возводит между собой и миром, рухнут, и тогда всё будет уничтожено: он сам или мир. Возможно, и то, и другое разом. И потом, конечно, мир белеет и исчезает, остаётся только он сам наедине с пустотой. — Дыши, просто дыши. Вдох — выдох, вдох — выдох, и прекрати, пожалуйста, выдыхать пламя в процессе, мне очень нравилась эта куртка. — Не нравилась: ты ходил в ней на уход за животными, запах, который оставляет после себя корм для соплохвостов, ничем не перебить. Никогда. А ты уже далеко не первокурсник, чтобы позволить себе так ошибиться, — мрачно замечает Шерлок, и лишь затем понимает, что мир возвращается на круги своя, а кто-то говорит с ним, и, более того, держит за плечи. Шерлок нерешительно открывает глаза. — Кгхм, пламя? — спрашивает он. Блондин — хм, может быть, русый, определенно студент старших курсов, гиперответственный и, возможно, полукровка? Так хорошо знает маггловедение, но совершенно точно не из магглов? — внимательно разглядывает его. — Бывает такое при магических выбросах. Хотя у тебя был какой-то нетипичный выброс. Впрочем, огонька мне хватило бы, чтобы прикурить от тебя сигарету, — хмыкает студент. — Что же, это совершенно совпадает с символикой и стереотипами о твоём факультете, — парирует Шерлок, — я допускаю, что меня уже можно отпустить. — Туше. Как тебя зовут? — Шерлок Холмс, — чуть помедлив, отвечает Шерлок. Он чувствует, как любопытство растёт в нём, поднимает свою голову, — Как твоё имя? Что ты делал в подземельях тогда? И неужели никому из вас не кажется, что желать стать аврором достаточно банально, чтобы немедленно передумать? На лице блондина попеременно возникает недоумение, удивление, восторг — и никакой тревоги, никакого раздражения, никакого желания немедленно оборвать разговор. Шерлок ловит себя на мысли, что почти мечтал об этом. — Джон Уотсон. Откуда ты знаешь об этом? — Очевидно, — притворно тяжело вздыхает Шерлок, — ты тренируешься выхватывать и убирать палочку, и даже завел себе соответствующий чехол из тех, что подешевле. Вот только привычки к этому у тебя нет, как нет и родственников в соответствующей среде, чтобы кто-нибудь додумался тебя от твоих идей отговорить. Именно поэтому ты, схвативший было палочку, чтобы позвать кого-то, всё ещё держишь её в руке. Ты можешь стать бойцом, да, но тебе гораздо легче даются предметы вроде травологии и ухода за животными, но последний ты оставил исключительно из упрямства — остальное время посвящено профильному набору экзаменов ЖАБА, которые приведут тебя только в аврорат. Это видно по твоей сумке и набору учебников в ней. А о подземельях я знаю потому, что ты спрашивал Гермиону, как у неё дела день тому назад. У неё нет знакомых старшекурсников, кроме того одного, что оказался в том же коридоре, что и мы. Джон молчит несколько секунд, разглядывая Шерлока, и Холмсу немедленно становится тревожно и холодно, так, как будто сейчас ему навредят или хотя бы обзовут. Он сталкивался с этим, о, конечно, он сталкивался. Он мог бы столько рассказать о презрении: о его тонах, о холодных усмешках, о шутках, о легком толчке плечом и об ударе, отбрасывающем его к стене. Он, Шерлок, мог рассказать бы многое, если бы только захотел, и если бы... Если бы не Джон, улыбающийся ему растерянно и ошарашенно. — Поразительно, — говорит Джон, — это поразительно. Теперь то, что ты сотворил с тем троллем, удивляет меня чуть меньше. Шерлок пожимает плечами и, поправив сумку, уходит в Большой зал. Он мог бы злиться на это излишнее любопытство, но вместо того на его губах играет непривычная даже ему самому ухмылка.