50 оттенков королей

      Она была избрана из жалости. Каждый день совсем юной девушки состоял из суматохи, скучных уроков в школе, невкусных обедов и постоянных скандалов, которые не прерывались бы, если бы люди могли постоянно поддерживать в своём сердце гнев. Не важно, где скандалили, — дома или в школе, — едкие насмешки одноклассников и грубые голоса домочадцев заставляли её всё сильнее замыкаться в себе, ненавидеть себя и считать людское общество величайшей пыткой из возможных.       Её звали Фурава Кизугучи. Она была тихой, смирной и страшно невезучей девушкой. Неудача клеймила её ещё при рождении, наградив уродливым тёмно-коричневым родимым пятном на левой половине лица. Оно тянулось неровной коричневой лужей по бледной коже, начинаясь от виска, заканчиваясь рядом с уголком губ. Ещё с детства Кизугучи обратила внимание на то, как неодобрительно друзья и родители поглядывают на эту, доставшуюся ей при рождении, отметину и старательно её прикрывала. Один раз от хихиканья вредных мальчишек девочка отчаялась настолько, что взяла нож для резки бумаги, встала перед зеркалом и попыталась срезать пигментный участок кожи. Острым, тонким лезвием она оставила глубокий порез, пересекавший всю щёку, и, не выдержав боли и видя, что кровь пропитала все полотенца в ванной комнате, испачкала платье и капала на пол крупными пунцовыми каплями, расплакалась.       Тогда она была совсем маленькой, но, вспоминая об этом случае спустя годы, Кизугучи нисколько не жалела о своей попытки хоть что-то исправить. Тогда она была храбрее, — решила девушка, — потому что не знала, что у неё что-либо не получится. Сейчас же, когда жизнь полна невезения и обид, Кизугучи не чувствовала ни былой смелости, ни той тяги к изменениям, что была у неё в детстве. Её донимала усталость, и хотя Кизугучи было только шестнадцать лет, она чувствовала себя старой и дряхлой. Порой от такой сильной слабости и безволия ей казалось, что она не доживёт и до следующего дня, но часы тикали, один день сменялся другим, а Кизугучи всё оставалась такой же слабой девушкой с родимым пятном на левой половине лица.       Свой недуг она старательно скрывала, стесняясь показываться людям без маскировки. Кизугучи казалась себе голой, если не прятала пятно под высоким воротником куртки или пышными прядями. Не считая уродливой половины лица, Кизугучи была довольно миловидной девушкой. Она красила ногти лаком с блёстками, а ресницы — тушью, просто потому, что хотела быть покрасивее. В глубине души она понимала, что даже самый умелый макияж не заставит исчезнуть клеймо на её лице, но всё же продолжала питать слабую надежду на чудо.       Кизугучи стеснялась того, что её тревожат такие маленькие вещи, как пятно на лице, поэтому старалась никогда не жаловаться, на пристальные взгляды не обращать внимания, и на грубые вопросы старалась отвечать с улыбкой. В конце концов, люди устали дразнить её по поводу внешнего вида и старались поддеть как-нибудь иначе.       Как бы грустно это ни звучало, но именно из такой бесконечной череды невезения и состояла маленькая жизнь маленькой девушки. Ненавидящие друг друга родители грозились разводом, одноклассники донимали её своими понуканиями, влиться в коллектив не получалось, да и учиться совершенно не хотелось, из-за чего Фураву Кизугучи начали недолюбливать учителя. И никто даже не подозревал о том, в какой ужас превращался для неё каждый новый день, в каком страхе находилась девушка перед походом в школу, и как тряслась от паники дома, не находя покоя даже в своей комнате.       А однажды пришла сила. Казалось, это случилось закономерно, как само собой разумеещеся. Будто все прежние неудачи в жизни, постоянные тревоги и страхи были сполна вознаграждены цветом орхидеи.       Это случилось ранним весенним вечером. Солнце только садилось, и ровный квадрат золотого света падал на стены комнаты, медленно и постепенно исчезая. Тогда, прячась за запертой дверью, Кизугучи пыталась читать. Она лежала на кровати, не слыша остального мира от громкой музыки в наушниках, и напрасно пыталась сосредоточиться на тексте, когда вдруг почувствовала, что заснула. Книга выпала из её мгновенно ослабевшей руки, воздух наполнился запахами дождя и сырости.       Этот сон, похожий на явь так сильно, что Кизугучи всё же согласилась с тем, что он произошёл в реальности, был лишён звуков, тепла, пространства. Тьма вокруг Кизугучи была такой густой и плотной, а тишина была так глубока, что девушка, безумно перепугавшись, задалась вопросом: «А не умерла ли я?» Все её сны были призрачны, мимолётны, но в этом она застряла и не понимала, как отогнать тьму, и как закричать в мире, лишённом звуков.       Тьму рассеял белоснежный свет. Человек, кожа и волосы которого были светлее снега, смотрел на Кизугучи с задумчивой и тихой печалью. Кизугучи устыдилась этого взгляда. Ей казалось, будто этому существу, такому мудрому и светлому среди воцарившейся пустоты и тьмы, известно о ней всё. Будто бы он видел перед собой не только изуродованную самой судьбой девушку, а жалкого, маленького человечка, который не рассыпается в прах только благодаря прочной коже. Человек смотрел на Кизугучи, а она всё не могла поднять взгляд на этот манящий, тёплый свет, исходящий от него, стыдясь того, что она не может быть такой же чистой и светлой, как этот… ангел. Да-да, именно ангел, полный сверхъестественной святости.       Удар сотряс хрупкое тело Кизугучи и заставил её испугаться только сильнее. Это билось её сердце. Только от этого вибрирующего звука, сотрясшего пустой воздух пространства, она сообразила, что всё это время даже не дышала. Она подняла взгляд на светлого человека и уже не могла различить его лица — настолько яркий свет шёл от его кожи.       Но он улыбался. Это Кизугучи запомнила навсегда. Эту добрую, милосердную улыбку, полную сострадания и тепла. Сердце Кизугучи вновь сотрясло воздух вторым ударом, а человек протянул девушке обе руки. Кизугучи не могла пошевелиться. Цветок орхидеи вырвался из груди ангела и устремился к девушке столбом яркого розового света. К удару сердца Кизугучи прибавился новый звук, стук нового сердца, которое билось гораздо сильнее и громче. Она подняла взгляд на ангела, чтобы в последний раз увидеть его яркий силуэт, и только тогда обратила внимание на два массивных лезвия, застывших высоко в воздухе над их головами. Знания о силе, о власти королей, о Дамокловых Мечах сами появлялись в голове девушки, избранной из жалости.       Цветы орхидеи, состоявшие из чистой энергии нежного розового цвета, оплели тело Кизугучи, листья покрыли кожу, подобно броне, и корнями проникли глубоко в землю под её ногами. Когда Кизугучи очнулась от странного наваждения, ангел уже пропал, но знания и память о встрече не улетучились, как и орхидеи, оплетшие её крохотную спальню цветочным ковром. Колючая пыльца парила в воздухе облачком, полное энергии растение распространялось по дому, пуская корни в пол, мебель, потолок и стены. Кизугучи выдернула наушники из ушей и молниеносно поднялась. Если она не уберёт весь этот беспорядок, на неё накричат, или, что хуже всего, ударят. Память о том, как разъярённый на мать отец выдрал у дочери клок волос, всё ещё была свежа в голове нового короля.       Крики родителей утихли. Прошло слишком мало времени, они не могли помириться так скоро, — подумала Кизугучи, подходя к двери спальни. Цветки тянулись за ней, подобно шлейфу, короной оседая на её волосах, стоило ей сделать шаг. Состоящая из света и тепла энергия не вредила ей, но напротив, дарила чувство защищённости и покоя. Будто девушка впервые за всю свою жизнь нашла нечто, что было похоже на крепость.       Она вышла из спальни, притворив за собой дверь, осторожно заглянула в гостиную и комнату родителей, но нашла их на кухне. Они сидели, мама — в лёгкой юкате, отец — всё ещё в строгом костюме, и не могли пошевелиться. И виной тому были цветки орхидеи, произраставшие из их тел, заставлявшие вены вздуться от невыносимого напряжения, запрещавшие людям двигаться. Кизугучи не сразу отозвала Дамоклов Меч. Во-первых, она ещё не умела до конца контролировать появившийся дар, а, во-вторых, он ей начинал нравиться. Впервые в жизни она испытала жгучее чувство превосходства, заставившее её улыбнуться, а после и вовсе рассмеяться громким, прерывистым смехом. Знания всё ещё оставались в её голове, яркие и отчётливые, словно строки документа, и напоминали ей о том, что значит её сила, и почему она, девочка, избранная из жалости, достойна носить корону.       Цвет орхидеи означает боль. Дикую, нестерпимую боль, доводящую до шокового состояния. Пыльца цветов отравлена, а цветки разрушают и мучают всё, во что пускают корни. Они питаются, насыщаются страданиями и уничтожением. Кизугучи, смеясь и ликуя, была благодарна ангелу, наградившему её таким подходящим для неё даром. Она тоже была маленьким цветком, который, не способный мучить других, рос, проглатывая собственные страдания.       Она отозвала Меч, и родители тут же повалились на пол без сил. Они шумно дышали, их тела дрожали, помня о той убийственной боли, сковавшей их мышцы так сильно, что они не могли позволить себе упасть. Кизугучи смотрела на них с грустью, стоило силе рассеяться. Впервые за долгое время они находились так близко друг к другу, впервые разделяли общую беду и нашли в дочери общего врага. Кизугучи не была против того, чтобы её возненавидели. Она давно сама себя ненавидела, и если с помощью силы она заставит маму и папу полюбить друг друга, как раньше, то она была не против пожертвовать собой.       — Кизу, ты цела? — хрипло пролепетала мать, поднимаясь на трясущихся ногах с пола, опираясь о стол.       — Кизугучи, — так же сдавленно и слабо проговорил отец, протягивая руку в сторону дочери. — Всё в порядке?       Кизугучи не почувствовала жалости. Сейчас родители подумали о ней, почувствовав боль, но когда ей было больно, когда её били или скандалили из-за очередного пустяка, они не думали о том, что она обладает хоть какой-то чувствительностью. Она не любила родителей, ненавидела их, но всё ещё таила в сердце надежду, что если эти два человека вновь полюбят, то счастливые деньки вернутся. Никто больше не будет оскорблять Кизугучи за её уродство, никто не поднимет на неё руку, а страхи рассеются.       — Это я сделала, — просто сказала девушка, не тихо и робко, как обычно, а властным голосом нового короля. — Это моих рук дело. Эти цветы выросли из-за меня.       — Кизугучи… — прохрипел отец.       — И вырастут снова, — прокричала она, срываясь, давя слёзы ярости на родителей. — Если я захочу. Вот так! — она махнула рукой, и цветки на несколько мгновений появились в её ладони. — Если вы кому-нибудь расскажите об этом или… или…       Она вновь вспомнила клок выдранных волос, синяки на теле и ссадины на коже, вспомнила визгливый голос матери и яростные крики отца, и вновь безотчётный, непробиваемый страх заставил её сердце задрожать.       — Или, если я рассержусь, — не смогла подавить в себе ужас девушка. Она была сильна, но даже с могуществом короля её страхи никуда не исчезли. Впрочем, нельзя сказать, что она не была довольна собой. Родители, два человека, которым она чаще всего желала смерти, теперь смотрели на неё с нескрываемым ужасом, и где-то в их глазах читалась крупица родительской любви. Но эта крохотная частица была столь ничтожно малой, что Кизугучи не заметила её.       Родители, поражённые свершившемуся в их доме чуду, расспрашивали Кизугучи о её здоровье и всё хотели вызвать доктора, но девушка не разрешала. Никогда в жизни она не чувствовала себя так хорошо и спокойно, как в этот день. От шока отец и мать не могли додуматься, даже помыслить о том, чтобы вызвать полицейских, да и это ни к чему бы не привело. Кизугучи, чувствуя себя настоящим избранником судьбы, сидела за столом, закинув на него ноги, и впервые за долгое время хотела отправиться в школу, лишь бы хорошенько проучить всех учителей, одноклассников и тех, кто бросит хоть один косой взгляд на её клеймо на левой щеке. Она мечтала о том, как заставит людей вопить от нестерпимой боли, как однажды вопила она, и улыбалась, глядя в потолок, вспоминая лезвие своего Дамоклова Меча.       Она заперла родителей в комнате на ключ и сама легла спать, улыбаясь той счастливой улыбкой, которая никогда не играла на её лице.       Она ещё не знала, что готовый к появлению новых королей Скипетр 4 уже отправился в её маленький городок с визитом.