«Эдельвейс»

Северо-Западный Кавказ всегда был населен многочисленным народом, разделенным, в свою очередь, на огромное количество различных общин; осетины, абхазцы, чеченцы, адыгейцы, черкесы и это не считая малых народностей, расселённых в долинах рек. Уровень организованности военных усилий на протяжении всей этой войны у этих племен оставался крайне низким, каждое племя воевало или мирилось с русскими самостоятельно, лишь изредка образовывая непрочные союзы с другими, такими же племенами, при этом столкновения между ними тоже было не редкостью. Экономически Кавказ был развит слабо, практически все изделия из железа и вооружение закупалось на внешних рынках с Россией и Турцией. Основным же и наиболее ценным продуктом экспорта были захваченные в ходе набегов или военных столкновениях пленные, нередко перепродаваемые османам. Люди были полной и безоговорочной собственностью своего хозяина, который мог продать, или даже убить своего невольника. Обычно пленных использовали в качестве дворовой прислуги или заставляли работать на землях владельца. Но русским офицерам, наследникам дворянских родов и фамилий предоставлялось право выкупить себя. Иногда же пленные офицеры служили заложниками, которых старейшины и имамы могли использовать в переговорах с русским командованием. Сарай, в котором держали пленных, был старым и покосившимся. С прохудившейся крыши во время дождя лились дождевые струи, так что к утру на земляном полу натекали большие лужи полные мутной, коричневой воды. В углу, где спали Корф и Зотов, было относительно сухо, охапка свежего сена, служила им постелью, на которой пленники сидели уже третий день. В ауле шли похороны. – А когда тело опускают в землю, все присутствующие хранят молчание, – негромко продолжал Владимир, – мулла кладет умершего на правый бок, лицом к Мекке, и после все присутствующие молятся. Потом, за исключением муллы, все отходят на довольно большое расстояние. Тогда он берет кувшин с водой, снова читает молитву, три раза поливает из кувшина могилу и быстро от нее отходит. По поверью мусульман, в то время когда налитая на могилу вода касается тела умершего, он оживает и начинает спрашивать, зачем оставляют его одного. Горцы верят, что тот, кто услышит этот голос, становится навсегда глухим. – Странные обычаи, – пожал плечом Зотов, – и поверья у них странные. Вопить, не переставая три дня и потом молчать, как будто воды в рот набрали… – Они не вопили, они плакали. – поправил Корф, – Это традиция – женщины обязаны оплакать погибшего джигита. – А сейчас, надо полагать, у них поминки, – Дмитрий Васильевич подошел к стене и заглянул в щель, – интересно, у них принято кормить пленных, или нам, как врагам, нет места на этом празднике жизни? – Я бы особо не надеялся, хотя… – барон улегся навзничь и устроил голову на своей руке, – если разобраться, горцы очень гостеприимный народ. Они помолчали, поручик все еще разглядывал в щель простиравшийся перед сараем двор. Большая сакля напротив представляла собой крепкое строение из камней и глины с плоской, сложенной из саманного кирпича с крупными деревянными балками, крышей. Рядом стояла хижина поменьше и пониже с такой же плоской крышей, кое-где поросшей травой. Окна в этих строениях были маленькими, а двери узкими. Тут же у дверей, рядом с брошенными плетеными корзинами, на земле сидели дети, играя в камешки. Вдруг внимание Зотова привлекла пробежавшая по двору женская фигурка, скрывшаяся в дверях кунацкой*. – А вдова? Ты видел ее, это же совсем девочка, – повернулся к Владимиру Зотов, – три года носить траур, и потом еще не факт, что ей позволят снова выйти замуж. Владимир молча посмотрел на собеседника и усмехнулся: – Дмитрий Васильевич, ты никак за вдовой решил приударить? – Почему сразу приударить? У меня могут быть серьезные намерения! – театрально возмутился поручик и расхохотался. Корф молча смотрел на развеселившегося товарища, и взгляд его был непроницаем. – Что? Барон, вы оскорбляете меня своим недоверием! – почти оскорбившись, воскликнул Зотов. Барон вздохнул и, откинувшись на сено, прикрыл глаза рукой: – Горцы заботятся о своих женщинах, они не отдадут ее за русского. – Почему это? – Во-первых, ты, Дмитрий Васильевич христианин, а во-вторых, ты не уплатишь за нее калым. – Калым! Зачем он нужен, если я не собираюсь разводиться? – Это закон и к тому же, повторю, они заботятся о своих женщинах, калым это гарантия, что женщина не останется без средств, если тебе вздумается бросить ее. – Ерунда! – нетерпеливо пожал плечами Зотов и отошел от стены, – Ничего они не заботятся! По шариату, чтобы развестись с женой, мужчине достаточно заявить при свидетелях, что он ее отпускает, и сказать: «Талак». При этом он может вообще не объяснять причины своего развода. Корф не ответил, все так же молча лежал, закрыв глаза. Спустя пару минут Владимир тихо сказал: – И при этом они очень романтичный народ. – Ну, разумеется, – согласился Зотов и присел на небольшой камень, что лежал рядом с наваленными в кучу старыми тряпками и корзинами, полными грязной, не вычищенной шерсти. – Ты про наиба* Шамиля слышал? – Ахвердилова? Что-то слышал, – открыл глаза Корф и нахмурился, припоминая, – кажется, он себе руку отсек… – Ну да, палец. – усмехнулся Зотов, – Он попросил своего друга сосватать ему красавицу. Друг отправился к родителям девушки и вернулся с их согласием. Говорят, увозя невесту, Ахвердилав был счастлив, как никогда, но слезы невесты показались жениху особенно горькими. Он мизинцем, снял слезинку с глаз девушки и попросил открыть причину ее печали. А когда выяснилось, что девушка любила его друга, которого он посылал сватом, жених вернул ее возлюбленному, отрубив при этом свой палец, коснувшийся девушки. Говорят, Ахвердилав был самым почетным гостем на их свадьбе.** – Подобные истории случались в горах не так уж и редко, – сонно согласился Корф, и запахнул на груди расстёгнутый мундир, – Давай спать, ужина мы сегодня, похоже, не дождемся. Анна так и не поняла, когда все началось. Почувствовав тянущую боль в районе поясницы, она даже не осознала, что это предвестники первых, пока еще слабых, схваток. Сразу же было послано за доктором, а хлопотливая тетушка уже раздавала указания, так что когда побледневшая женщина поднялась в свою комнату, там было уже все готово. Тетка была рядом и успокоила своим напевным голосом, Матрена молча готовила чистые полотенца и горячую воду, и Анна, расслабившись от такой опеки, благодарно улыбалась. Когда пришла первая пронзительная боль, она услышала успокаивающий голос тетушки: – Ничего, ничего, это дитя на свет просится, тесно ему, хочет на свет белый. Мы ему поможем, родится он сильным, да умным. Счастье в дом принесет, радостью украсит… Обняв Анну, она стала водить будущую мать по комнате назад и вперед, нараспев приговаривая присказки. Штерн войдя, поставил саквояж и, подойдя к Анне улыбнулся доброй, ободряющей улыбкой. – Ну что, Анна Петровна, ваш малыш решил нас поздравить в первый день апреля? - весело спросил он и потер руки. К вечеру боли усилились и схватки стали значительно чаще, Анна уже не ходила, а лежала в кровати, испуганно следя глазами за доктором и тетушкой. Боль накатывала волнами, мучила нестерпимыми пытками и тут же уходила, оставляя после себя ноющую ломоту. Тетка все время была рядом, дула прохладой, пытаясь остудить разгоряченное лицо, держала за руку и все время утешала, обещая будущее счастье. Мальчик родился на вечерней заре, огласив весь дом здоровым, голодным криком. Анна смотрела на него и не могла поверить, что все закончилось и все уже позади, и теперь у нее есть сын, маленькое продолжение мужа. Князь Репнин не любил заходить в Собственную Его Величества Канцелярию, там всегда царил дух скучной работы и аккуратного, въедливого разбирательства во всем, даже в самой мелкой и глупой жалобе. Но у князя было спешное дело, и потому Михаил Александрович, вздохнув, вошел в большой зал, где между окнами, за столами скрипели перьями десятки различных чиновников. Отдав папку с бумагами Его Высочества, которую принес и, забрав документы, которые должен был передать на рассмотрение цесаревичу, князь собрался уходить, как вдруг в дверях столкнулся с Шубиным, старым приятелем, которого знал еще по кадетскому корпусу. Алексей Шубин отличался приятной наружностью и самым беспечным и отчаянным нравом. В корпусе Шубин был не раз наказан за свои проделки, а закончив образование, умудрился рассориться с высокопоставленным генералом, повздорить с секретарем самого Бенкендорфа и оскорбить вызовом графа Панина, которому благоволила Ее Величество, после чего неувядающий весельчак Алексей Шубин был сослан на Кавказ в наказание и назидание другим горячим головам. И вот теперь он в Петербурге! Такую удачу Мишель упустить не мог и, радушно встретив друга, незамедлительно пригласил его к себе. Полина задумчиво листала новую пьесу, которую требовалось разучить к предстоящей репетиции, но увлекательное действие мало занимало актрису, все ее мысли сосредоточились на вчерашнем визите давнего знакомого. «Ундина», как и предполагалось, прошла с оглушительным успехом, но ей, Полине, этот успех не принес ровным счетом ничего. В той постановке у нее была роль в массовке, девушка изображала одну из жительниц подводного мира и хотя, в спектакле ее выходов было достаточно, внимание зрителей к себе она почти не привлекла, так как главную роль в постановке получила Самойлова. Полину выводило из себя такое положение дел и еще больше злила собственная покорность, которую ей приходилось изображать всякий раз перед директором. И хотя она прекрасно понимала, что после двух лет успеха, когда ее фортуна была в зените, теперь пришло время других актрис, ее это обстоятельство совсем не устраивало. Теперь, она становилась одной из актрис императорского театра, у которых тоже когда-то был триумф, но теперь впереди остаются только такие роли — на заднем плане за спинами более молодых и красивых барышень. Время ее новизны уходило, а она, глупая, так и не успела обеспечить свое будущее. Корф, о котором она так мечтала, пропал уже полгода назад, и никто до сих пор точно не знал что с ним. Баронесса, вопреки всем ожиданиям Полины, никуда не делась, а наоборот осталась в поместье и в столицу больше не выбиралась. Репнин, прислав прощальный подарок, изумрудные серьги, уехал к Долгоруким, и как поговаривали актерки из труппы, с самыми серьезными намерениями относительно руки старшей княжны. А Писарев, на которого, впрочем, Полина никогда сильно не рассчитывала, пропал в борделях и пил уже три недели подряд. Из прежних кавалеров у нее остались только Шишкин, о непостоянстве которого не слышал только ленивый, да самая молоденькая танцовщица из кордебалета, и пара купцов, богатых, но, к сожалению, давно и основательно женатых. Все это приводило девушку не в лучшее настроение, а тут еще масло в огонь подлил Карл Модестович, которому вчера приспичило явиться прямо на порог ее квартиры. Выглядел он хмуро, глядел исподлобья и на ее удивление только молча скинул шубу. — Проходи, Карл Модестович, — пожала она плечом на его молчание, — не ждала я тебя сегодня. — Дело есть, — туманно объяснил он свой визит и, не дожидаясь приглашения, прошел в гостиную. — Чаю или может быть водки? Она пыталась понять цель его прихода. Деньги? Ах, да… она же ему должна. Но теперь у нее денег нет. Как же быть? — покусывая губы, размышляла актриса. — Ты долг пришел забрать? — спросила она, решив не оттягивать больше неприятный момент. — Как ты живешь? — Сам разве не видишь? — оглядываясь по сторонам, словно показывая комнату, пожала плечом Полина. — Я о другом, я о планах твоих грандиозных… Слышала? Корф-то уехал. — Слышала, — мрачно ответила Полина, усаживаясь в кресло, — А ты никак пришел мне рассказать последние новости? — Нет. — Ну, тогда что ты хочешь? — Сначала ты мне расскажи, что делать станешь, коли соколу твоему ты ненужной окажешься? — сел напротив Шуллер. — Не твое дело, — огрызнулась Полина. — Мое, раз спрашиваю. Полина упрямо молчала. — В актрисах останешься? — Вот еще! Что я тут забыла? — Вот и я так подумал, — многозначительно вздохнул управляющий, — значит, в содержанки княжеские метишь. — Что это ты, Карл Модестович, меня за дешевку держишь, — рассердилась она и поднялась. Обхватив себя и укутав плечи в шаль, она прошла к камину и остановилась. — Да, неужто замуж думаешь за своего князька выскочить? Она резко повернулась: — А хоть бы и так? Что я хуже других, что ли? — Ну, замуж, это вряд ли, — управляющий примирительно налил себе чашку чаю и поднял на нее глаза, — в полюбовницы еще можно, а жениться на актрисе, да еще бывшей дворовой девке, им их княжеская честь не позволит. — Чего тебе надо? — зло спросила Полина и подошла ближе. — Я же сказал, дело есть. — Карл Модестович отставил полную чашку в сторону, и поднялся с кресла. Он помолчал, затем подошел ближе к Полине и задумчиво произнес: — Ну раз ты решила честной бабой жить, то уезжать тебе надо из столицы. Да с венчанным мужем уезжать. — Это тобой что ли? — А хоть бы и со мной. — заложив руки за спину, он смотрел в окно, — Деньги у меня есть, да столько, что еще и внукам останется. От Корфов я ухожу, в столице не останусь, так что я хоть и не граф, а тебя взять за себя могу. — посмотрел он на Полину. — Ты мне никак одолжение делаешь? Облагодетельствовать решил? — Почему облагодетельствовать? Я тебе дело говорю, ты бы лучше головой подумала… — О Корфе что знаешь? — вдруг спросила она, резко перебив. Она прошла по комнате, прикрыв поплотнее дверь, и села в свое кресло. — Наследника ожидают. Хозяйка тяжелой ходит. Он напряженно следил за ней как деловито устроилась в кресле, как уютно откинулась на спинку, и как ее глаза сверкнули недобрым огнем на последних, сказанных им словах. — Давно ли? — Да, почитай уж дождались, — осторожно ответил он. — Когда, спрашиваю? — Доктор говорит, недели через две, может и раньше. — Так, — протянула Полина и замолчала, тяжело опустив руки на подлокотники. Пауза, рожденная ее молчание продлилось довольно долго, так, что Шуллер успел подойти к столику, забрать свою чашку и вернуться в кресло. — Так не родился же еще, — вдруг сказала она негромко, — а это, знаешь, дело такое… Она не успела закончить начатую фразу, как он, почти расплескав весь чай, из наспех поставленной чашки, вцепился в ее руку, больно сжав запястье. — Ты что? Совсем сдурела? — прошипел он ей в лицо, — Кровью руки замарать хочешь? Мало ты уже натворила? Неужто и в самом деле веришь, что ежели ты ее со свету сживешь, он тебя возьмет? Так зря… — почти с брезгливостью откинул женскую руку от себя, и снова встал, — Уж поверь мне, барин по сердцу жену себе взял, а то что уехал, так то наша с тобой вина. — А я не пойму, Карл Модестович, ты чего за эту бестолочь так переживаешь? Влюбился что ли? — сузив злые глаза, она тоже поднялась и шагнула ближе. — Да! Влюбился! В тебя, дуру, влюбился! — выкрикнул он и, видимо устыдившись этой минуты слабости, отступил на шаг. Ему хотелось спрятать лицо, и словно воздвигая между ними преграды, обошел столик и остановился у камина, делая вид, что рассматривает пламя. — Уж сколько лет мы с тобой, Карл Модестович, знакомы, а ты меня все удивлять не устаешь, — устало усмехнулась актриса и села, — Ты будто не знаешь, что я все вижу. Всего тебя, как на ладони. Еще тогда, в поместье, когда в дворовых была знала, что сохнешь. Да только я не люблю тебя, неужто не понимаешь? — А я не жду твоей любви, — направляясь к двери, тихо сказал Шуллер, — я увезти тебя хочу. А там… Бог милостив. Лиза была счастлива. Еще в конце января, сразу после Святок Михаил Александрович сделал ей предложение, отцовское согласие было получено под звук хрустальных бокалов и теперь осталось только дождаться того дня, когда ее, Лизу, нарядят в пышное платье и отвезут в церковь. Ждать оставалось совсем недолго, каких-то два месяца. Боясь спугнуть свое счастье, сама Лизавета настояла на том, чтобы факт их помолвки пока сохранялся в тайне. Поэтому в церкви не был проведен чин обручения, хотя кольца князь привез и даже примерил на пальчик княжны. Она уговорила и Сонечку, и свою горничную Татьяну держать все в строжайшем секрете. Она сама хотела обо всем рассказать Анне, но почти сразу же после Крещения в соседнем поместье разразилась эпидемия, и выбраться к Корфам стало невозможно. А писать в письмах о состоявшемся сговоре Лиза не хотела, поэтому поручив Соне рассказывать в своих посланиях обо всех новостях, просила до поры не касаться напрямую темы ее помолвки. А вот слухов и разговоров о страшной болезни было предостаточно, даже отец, поддавшись на уговоры маменьки, перестал ездить к Корфам, и поддерживать связь с соседями стало почти невозможно. Наконец, когда к весне люди пошли на поправку, и снова по лесной дороге потянулись телеги от села к селу, Лиза не выдержала и, надерзив матери, которая пыталась вразумить безрассудную дочь, поехала к сестре. Встреча с Анной была бурной и радостной. Шумная Лизавета кинувшись в объятия сестры, восторгалась и погодой, и весной, и выдающимся видом близкого материнства. Проведя день в приятных хлопотах и заботах о здоровье Анны, княжна лишь коротко смогла поведать свои новости. Пообещав вернуться завтра же и уже подробно и обстоятельно рассказать баронессе обо всех причинах своего счастья. Но на следующий день, приехать Лиза не смогла. Совершенно неожиданно к Долгоруким приехал князь Репнин, его визита не ждали до конца месяца, и Марья Алексеевна, хоть и была приятно удивлена, однако успела полюбопытствовать, какая причина могла послужить столь скорому визиту необъявленного жениха. Лиза спустилась почти сразу, и эта ее поспешная готовность немало порадовала самого князя. Девушка не задержалась в комнате ни для новой, более изысканной прически, ни поменяла простое домашнее платье, а просто, как была, поспешила навстречу жениху. В гостиной, впрочем, она была сама благовоспитанность и подав ему руку для приветствия, позволила себе только счастливо улыбнуться, отойдя при этом на приличное расстояние. Но Михаил Александрович приехал не затем, чтобы просидеть в комнате с Долгоруким весь день, поэтому ответив на пару вежливых вопросов, он поинтересовался, может ли он пригласить Елизавету Петровну на прогулку. — У вас, Мария Алексеевна, очаровательная усадьба, и такая восхитительная аллея к озеру, что я понимаю, секрет вашей счастливой жизни здесь. Быть тут, и чувствовать себя несчастным в вашем доме, просто невозможно. Лиза просияла улыбкой, но боясь показаться нетерпеливой, церемонно подошла к отцу за позволением. Только отойдя на довольно удаленное расстояние от дома, девушка позволила себе взять под руку князя. Примериваясь к его шагу, она не переставала весело рассказывать о подготовке к свадьбе, которая свела с ума половину прислуги и всех домочадцев, но Репнин не слишком прислушивался к этому радостному щебету невесты. Наконец, Лиза сама насторожилась, когда Репнин в очередной раз невпопад ответил на заданный ею вопрос. — Михаил Александрович, вас что-то тяготит? — напрямую спросила девушка, останавливаясь и заглядывая в глаза жениха. — Что-то произошло? Князь попытался улыбнуться, заверив, что по-прежнему любит только ее, но Лизу было трудно обмануть. — Миша, — остановила она, — Я говорю вам, надеясь на вашу искренность. Если мы хотим быть впредь счастливы, то надо научиться доверию. Я уверена, чтобы не произошло, мы должны быть всегда предельно открыты и честны друг с другом. Вы не согласны со мной? Ее недавняя веселость исчезла без следа и перед ним оказалась умная, серьезная девушка, и Михаил в очередной раз поразился этому ее умению. Как в ней могли сочетаться удивительное ребячество и женская мудрость? — Вы правы. — согласился он, целуя ее пальчики, — Я ехал сюда не зная, как сказать, и все строил планы… Но вы в очередной раз показали мне, как я несовершенен и как недостоин такой девушки, как вы. Вы самое лучшее, самое прекрасное создание в мире. — Миша, — остановила его Лиза, — Говорите, и мы вместе подумаем, как быть с той новостью, которую вы привезли. Вы ведь не просто так приехали? Выкладывайте. Он снова поцеловал ее руки, но не отпустил, а прижал к своему сердцу. — Я не знаю, как сказать, — неуверенно начал Репнин, — это касается барона Корф, и я, право, не могу представить, какие последствия могут быть у такого известия. — Что случилось? — насторожилась Лиза, — У вас есть, какие-то новости о нем? Мы совсем ничего не знаем, новостей от него нет никаких, и мы даже предположить не можем о его местонахождении и его дальнейших планах. — взволнованно сказала Лиза, вглядываясь в его лицо, — Анна так тяжело переживает отсутствие каких-либо писем. Я ездила к ней только вчера и могу точно сказать, что это безызвестность просто медленно убивает ее. — Тогда я не думаю, что ей лучше знать эти печальные известия. — Печальные? Он умер? — Нет, что вы, он на Кавказе, в действующей армии. — О Господи! — ахнула Лиза, — Мы и подумать не могли. Анна уверена, что он за границей, в Италии или Франции. Но почему Кавказ? — Я не знаю, как он оказался там, — Михаил склонил голову, — знаю, что служит у генерал-майора Пулло, это начальник штаба генерала Граббе в Чечне. Это левый фланг Кавказской линии, — пояснил Михаил Александрович, — И вот уже почти полтора месяца, как его и еще нескольких офицеров в расположение армии нет. Скорее всего Корф в плену. — Это точно? Это достоверно известно, что он попал в плен? — Донесение о такой возможности было от 7 февраля, но Шубин, это мой давний приятель, который служит при Граббе, сказал, что Корф, Зотов и еще три человека пропали после ночного боя еще перед Рождеством. — Но это же так давно! — растеряно воскликнула Лиза, — Вы уверены, что за это время не произошло других, более печальных событий? — Не могу ручаться, но, насколько мне известно, горцы зачастую дают возможность послать за выкупом. Так что время у нас еще есть. Немного, но до лета они вряд ли что-то будут предпринимать. Продать пленных рабов они смогут только на турецких рынках, которые оживятся с началом летней навигации, а это месяца через два-три. Так что, мы еще успеем все разузнать подробно. Он замолчал и, вздохнув, продолжил: — Но в любом случае, Анне Петровне лучше всего этого не знать. — Что вы? Нет! Нет, конечно, — возразила княжна, — она должна узнать все как можно скорее. — Но эта новость может плохо сказаться на ее здоровье, — попытался убедить ее Репнин. — Разумеется, она будет волноваться, — согласилась Лиза, — но неизвестность действует еще хуже. Нет, Миша, я знаю, это горько, но она должна все знать, — негромко ответила девушка и прижалась виском к его плечу.