Квартира на Мейден-лэйн

      Декабрь. Майкл лежит под капельницей. Возвышающийся над ним мужчина в белом халате монотонным голосом перечисляет: «…черепно-мозговая травма, перелом грудного отдела позвоночника без повреждения спинного мозга, множественные переломы рёбер со смещением, закрытый перелом ключицы, закрытый перелом локтевой кости…». Кто-то, кого Майкл не видит, шепчет в ответ: «Господи, да он же чудом выжил. Видели, во что превратилась их машина?..».       Майкл отворачивается и смотрит в окно — так проще. Там виднеется тусклое небо, разрезанное вдоль чёрными ветками деревьев. Ветки едва заметно подрагивают, словно туго натянутые канаты, по которым кто-то карабкается вверх, прямо в небесную белизну. Майкл долго смотрит на них, а потом засыпает.       Январь. Лекарств становится меньше, боли — больше. Во время очередного приступа он дёргается в руках медперсонала так сильно, что сносит капельницу, даёт по зубам медбрату и разбивает доктору Бэйлу очки. Ему начинают колоть успокоительное. Мысли становятся тягучими и медленными, придавливая, как ватное одеяло, а по ночам под веками мечутся тёмные бесформенные сгустки с раззявленными в безмолвном вопле пастями.       Февраль. Мелисса заходит к нему в палату и садится на краешек кровати. Только через пару секунд он понимает, что этого не может быть. Майкл моргает, и Мелисса исчезает. Чувство потери внезапно становится таким огромным, таким невыносимым, что Майклу хочется умереть. На вой прибегает медсестра. С этого дня дозы успокоительного снова увеличивают.       Март. Кости срастаются, и Майклу разрешают встать. Через пару дней он делает первые после аварии шаги — от кровати к окну и обратно. Из вены его до сих пор торчит катетер, но хотя бы в туалет он может сходить самостоятельно.       Апрель. Небо становится выше и прозрачнее, на чёрных ветвях набухают почки, и доктор Бэйл сухо объявляет, чтобы Майкл готовился к возвращению домой. К бумагам, которые он получает в день выписки, доктор степлером прикрепляет визитку своего знакомого психотерапевта.       Из больницы Майкла забирала Рут. Она привезла ему одежду — пальто, джинсы, футболку и ботинки, которые перед этим долго искала в его квартире, в кладовке, одной рукой разгребая вещи, а другой прижимая к уху сотовый, откуда доносились чёткие указания: «Справа, под вешалкой, должна быть синяя коробка. Нет, не зелёная. Синяя».       Майкл ждал её, сидя на скамейке в коридоре рядом с приёмным отделением больницы Святой Анны. Оделся он здесь же — быстро, сбивчиво, не попадая пуговицами в петли. За эти три с лишним месяца Майкл похудел и оброс и сейчас, в пальто, которое стало ему велико, выглядел неприкаянно, как бездомный. Когда он нагнулся и, морщась от боли, начал зашнуровывать ботинки, Рут, всё это время сохранявшая на лице деловито-бодрое выражение, всё-таки не совладала с собой — её брови страдальчески изогнулись, а взгляд затопила жалость. Как только Майкл выпрямился, она быстро сунула ему в руку стаканчик кофе из автомата и отвернулась, чтобы он не успел заметить её слёз.       Медсестра на посту кивнула им на прощание.       Снаружи было прохладно. Майклу хотелось постоять на крыльце ещё минутку, разглядывая деревья, автомобили, прохожих, мелькающих по ту сторону больничной ограды. Вместо этого он допил кофе, смял и выбросил в урну стаканчик и двинулся вслед за Рут.       — Патрик у тебя? — спросил Майкл, когда они сели в машину.       — Да, я привезу его вечером, — внимательно прислушиваясь к звукам, которые издавал сейчас мотор её старенькой «Пежо», Рут потянулась к бардачку и достала оттуда сигареты. — Скучал по тебе, мерзавец рыжий. Первую неделю вообще места себе не находил. От еды отказывался. Я тебе не говорила, чтобы… ну, не расстраивать, — она стушевалась и замолкла.       Майкл подумал: сколько разговоров в его жизни теперь будут оканчиваться вот так — неловким молчанием?       — Спасибо, Рут.       Она понимала, что он имеет в виду не только Патрика. Пальто, ботинки, кот — всё это было мелочью в сравнении с тем, что Рут сделала для него в эти три месяца. Плюнув на работу и личную жизнь, она храбро вмешалась в его судьбу: поставила на уши всех врачей Святой Анны, куда Майкла привезли сразу после аварии, сидела под дверью операционной, пока хирурги вытаскивали его с того света, а когда пришло время переводить Майкла из реанимации, Рут сделала невозможное — договорилась с главным врачом об отдельной палате.       Мотор в последний раз взрыкнул недовольно и наконец-то заработал как надо. Рут щелчком отправила сигарету в окно, бросив на Майкла быстрый взгляд. Он знал, что должен ободряюще улыбнуться в ответ. Улыбка вышла жалкой и ломкой, как ноябрьский лёд.       — Я привезу тебе Патрика вечером, после работы, — зачем-то повторила Рут и осторожно вырулила с парковки госпиталя.       Дома всё было не так, как раньше. Не те запахи, не те звуки, и даже рисунок на паркете, казалось, изменился. Майкл медленно прошёлся по квартире, зажёг лампы в прихожей, гостиной и на кухне, и яркий свет бесстыдно оголил всю неприкаянность и застывшую скорбь этого жилища. Только в спальню он заходить не стал: знал, что там, на заправленной наспех кровати, до сих пор лежит ночная сорочка Мелиссы, на комоде стоит золотистый флакон My Burberry, а под подушкой прячется книга, которую она читала перед сном.       В тот вечер они собирались на рождественскую вечеринку, которую устраивала их фирма. Мелисса пила вино, долго подбирала туфли к новому платью, смеялась и без конца танцевала под поставленную на повтор Twist And Shout. Она была так хороша, что Майкл не выдержал — плюнул на время, на то, что их ждут, и взял её прямо там, на диване в гостиной, взял быстро и одновременно нежно, как она любила, дыша ей в затылок и прикусывая мочку уха.       Чем дольше они жили вместе, тем реже у них случался такой вот спонтанный секс, и оба научились его ценить, и у обоих мелькнула мысль никуда не ездить, а вместо этого остаться дома и продолжить — уже не под «битлов», а под что-то более романтичное, — но Майкл занимал слишком высокую должность в «Хейзель медиа», чтобы прогуливать корпоративные вечеринки, и потому они с Мелиссой привели себя в порядок, спустились на улицу и поймали такси. До галереи в Фулхэме они так и не добрались. На Гросвенор-роуд в их машину въехал тяжёлый, как каменная глыба, внедорожник. Таксист и Мелисса погибли на месте.       Около десяти приехала Рут. Дверь в квартиру она открыла запасными ключами, которые были у неё со дня аварии. Зажгла свет в прихожей, разулась. Патрик вырвался из её рук и, сердито мяукнув, побежал к своей миске.       Майкл сидел на диване в гостиной и смотрел телевизор, звук на котором был убавлен до минимума.       — Привет, — она села в кресло.       — Привет.       — Как ты?       — Нормально.       Рут молчала, выжидая. Майкл вздохнул и посмотрел прямо на неё:       — Правда, нормально. Лучше, чем могло бы быть.       Из кухни примчался Патрик, недовольный отсутствием еды, и запрыгнул Рут на колени.       — Ну, ладно. Как знаешь. Помочь тебе с ужином?       — Я не хочу есть.       — Это не новость, Майкл, — Рут решительно встала. — Пойдём, я сделаю бутерброды.       На кухне она нарезала хлеб, разложила сверху сыр и ветчину, разлила по чашкам крепкий чёрный чай. Звяканье ложек, стук ножа, тихий рассказ Рут о новой книге, которую она сейчас редактирует, заглушали поселившуюся в квартире тишину. Прибежал Патрик, потёрся об ноги Майкла, и тот привычным движением открыл нижнюю дверцу буфета, где хранился запас кошачьего корма.       — Мне сегодня звонил Дэвид, — Рут смотрела в окно. — Спрашивал, как ты, и просил узнать, собираешься ли выходить на работу.       Дэвид был кадровиком в «Хейзель медиа». Отвечал за «позитивные тенденции в коллективе». В марте, когда Майклу стало лучше, Дэвид заявился в Святую Анну с делегацией, состоящей из пары сотрудников среднего звена. Над головами у них жизнерадостно покачивались воздушные шары, в руках Дэвид держал огромную корзину с фруктами от старика Маккарти, главы «Хейзель медиа».       Встреча вышла скомканной и нелепой. Коллеги избегали любых упоминаний о Мелиссе, с опаской косились на почти незаметные уже синяки и старательно выдавливали из себя дежурные слова поддержки. Майкл молчал. Когда они ушли, он попросил медсестру унести шары и фрукты в детское отделение.       — Я ему сам позвоню, — ответил Майкл. — Потом. Слушай, помоги мне, пожалуйста, привести тут всё в порядок.       — Без проблем. Ведро и тряпки в кладовке?       — Ты не поняла. Я хочу убрать отсюда вещи Мелиссы.       Пустых коробок у Майкла не было, но Рут нашла в ящике на кухне упаковку огромных чёрных пакетов для мусора, больше всего напоминавших мешки, в которых перевозят трупы. Под ровный гул автомобилей, доносившийся из приоткрытого окна, они принялись сортировать вещи Мелиссы. Майкл занимался одеждой, Рут — книгами, косметикой и украшениями. Патрик сидел на шкафу и, не мигая, наблюдал за тем, как движутся их руки, как чёрные пасти пакетов одно за другим глотают все доказательства того, что его молодая хозяйка когда-то существовала на этом свете.       В час ночи они сделали перерыв, и Рут варила кофе, а Майкл, пристроившись рядом, смотрел, как под медного цвета туркой тихонько горит синее беззащитное пламя.       Потом Рут разбирала спальню, а Майкл залез в кладовку. Здесь, среди разноцветных, как леденцы, коробок, в которых хранились туфли Мелиссы, он просидел минут двадцать, стараясь дышать размеренно и глубоко, чтобы не разрыдаться. Доктор Бэйл предупреждал его, что это нормально, что он не должен сдерживаться, но Майклу почему-то было стыдно, настолько стыдно, что он готов был вцепиться зубами в свою же руку, лишь бы не дать отчаянному воплю прорваться наружу.       Потом ему полегчало, и он сложил коробки с туфлями в мешок — одну за другой — и вынес его в прихожую.       Дальше было хуже.       Каждое утро его накрывала тошнотворная волна паники. Приходила она как по часам — ровно через полминуты после того, как он открывал глаза. Разум вспоминал о потере, о том, что Мелиссы больше нет, и заново переживал случившееся. Майкл вскакивал с дивана, шёл на кухню, включал чайник. Потом наливал в высокую кружку кипяток, бросал туда ложку растворимого кофе и доливал молоком.       Кофе был своего рода ритуалом, помогающим цепляться за реальность. Хотя кому нужна была такая вот реальность, Майкл не понимал. Он ставил пустую кружку в раковину, возвращался на свой диван в гостиной и часами смотрел в экран телевизора, пока внутри у него ворочался мерзкий, холодный, чешуйчатый зверь. Зверь этот шептал, что смысла больше нет и не будет, что ушло последнее, ради чего стоило просыпаться по утрам. Майкл понимал: это пройдёт, он говорил себе, что нужно просто переждать, пережить — всю боль, и безразличие к своей судьбе, и страх, и панику… но слова эти оставались пустыми, они ничего не значили и не дарили ему даже самой крохотной надежды.       Он снова начал курить, хотя до аварии не покупал сигарет уже два года. А сейчас просто вышел в супермаркет за молоком и не удержался — попросил у кассира пачку «Мальборо» и зажигалку. Курил он прямо в квартире.       Громко, размеренно тикали часы.       Нужно было ехать на Айлингтонское кладбище. Эту мысль Майкл гнал от себя так старательно, что иногда мозг подбрасывал спасительную иллюзию: будто бы он там уже побывал и уже видел серый надгробный камень с выбитым на нём родным именем и какой-нибудь глубокой цитатой, выбранной матерью Мелиссы. Он живо представлял себе и этот камень, и свежий дёрн, укрывающий могилу, из которого, напоенная весенними дождями, прёт ярко-зёленая трава, и букет белых роз, оставленный им возле камня.       Рут приезжала раз в два дня. Она предусмотрительно не стала возвращать Майклу запасной комплект ключей, но о своих визитах всегда предупреждала заранее, сообщением в WhatsApp (был там и диалог с Мелиссой, который Майкл ни за что не хотел удалять, но при этом малодушно надеялся, что со временем он спустится ниже и скроется из виду). Майкл старался отвечать ей сразу: однажды, на тринадцатый день после возвращения из больницы, он чувствовал себя настолько паршиво, что выпил двойную дозу таблеток и отрубился, проспал до самого вечера, а проснулся оттого, что Рут била его по щекам и орала на него. Хорошо хоть, что неотложку вызвать не успела.       После этого Рут взяла с него торжественное обещание, во-первых, принимать таблетки строго по инструкции, а, во-вторых, всегда — всегда, Майкл! — оставаться на связи.       На семнадцатое утро после возвращения из больницы он привычно глотнул кофе, и его вывернуло прямо в раковину на кухне.       Ритуал не сработал.       Зверь довольно заурчал.       В груди что-то натянулось и, казалось, вот-вот лопнет, словно перетёршийся о камни страховочный трос.       Майкл тщательно сполоснул чашку и поставил её в сушилку. В ванной почистил зубы, стараясь дышать преувеличенно спокойно. Закрыл воду, выпрямился и, облокотившись о край раковины, глянул в зеркало. Оттуда на него смотрел вылинявший до рыжины, бледный, худой мужик с воспалёнными глазами, с напряжённым от боли телом. Эта боль, уже не такая изматывающая, как в самом начале, стала, тем не менее, привычной, как звук собственного дыхания.       Вернувшись в гостиную, он медленно подошёл к столу. Там до сих пор лежали документы из больницы Святой Анны. Майкл оторвал от одного из листов визитку психотерапевта. Офис у мозгоправа, доктора Ричарда Годи, располагался где-то в Уондсуэрте.       Майкл задержал дыхание и потянулся за мобильным. В ту же секунду телефон, словно почувствовав тепло рук владельца, ожил и разразился отчаянной трелью. Майкл всмотрелся в номер, высветившийся на экране. В висках быстро и громко застучала кровь — чёрная, вязкая, горячая.       Звонил Джеймс.