Начало жизни

Где-то намного хуже, но мы слишком устали Помнить про каждую боль, о которой узнали Моя жалость ничего не изменит, наши страхи никого не спасут Не остановим новой беды. Жаль, но от нас и не ждут... (с1) Осторожно, пытки. Данила В моей жизни всегда все было хорошо, я не знал, что такое нехватка денег, строгие или просто занятые родители. Мой отец был старше матери на пятнадцать лет, и его заработка как преуспевающего юриста хватало не только на хорошую жизнь, но и на отдых два раза в год за границей. Моя мама, сколько я её помню, не работала и занималась только нами, детьми. У меня были младший брат и сестра. Восемь лет разницы сделали меня с ними абсолютно чужими людьми, вернее я так думал. Я уже почти закончил второй курс юридического факультета, когда мой привычный и безопасный мир рухнул. Моему отцу было за шестьдесят, мама — хрупкая и низкая женщина, брату и сестре едва исполнилось десять лет – наша семья просто не могла бороться с другими людьми за кусок хлеба. Самым страшными месяцами в моей жизни стали март и апрель. Голод. Мысли о еде преследовали меня круглые сутки, я просыпался голодным и засыпал с пустым желудком. Мелкие почти целыми днями с мамой пропадали в лесу, в поисках старых запасов, сделанных белками. Любая трава пробовалась на вкус, все березы вблизи деревеньки были изрезаны в попытке добыть чуть сладковатый сок, но моя семья не могла отстоять за собой выбранные деревья. И отец каждое утро, до рассвета, выходил из дома, уходя далеко в лес, где еще можно было найти не занятые березы. Но главным кормильцем в семье стал я, вместе с детдомовскими ребятами я уходил на реку и с утра до вечера ловил самодельными сетями рыбу. По пояс в холодной воде, с трясущимися руками, мы с рассвета до полуночи возились в реке. Но у нас было одно из самых неудачных мест, выше по течению рыбным промыслом занимались взрослые сильные и злые мужчины. Нас же, пятерых, они быстро, кулаками, отучили от попыток занять их любимые заводи. Наверное, тогда я и понял, насколько сильно люблю свою семью. Зачастую, когда улов был совсем скудным – две или три маленьких рыбешки на каждого, я врал дома, что мы с ребятами поели там, на берегу. Я кашлял, не переставая, но не мог бросить свое занятие, отец, один раз заменив меня, с температурой слег на две недели. Мама плакала ночами, думая, что ему уже не встать. Именно тогда один из детдомовских, Дениска, удивил меня до глубинны души. Мы с семьей заняли огромный пустующий дом и, когда в село пришли дети из приюта, мы, одни из немногих, позволили нескольким из них жить с нами. Так было безопаснее. Всегда хоть кто-то, но был дома, и это удерживало соседей от воровства. Дениска как-то вечером постучал к нам в комнату, и, смущенно краснея, протянул упаковку антибиотиков. — Я в феврале в аптеке похозяйничал, берите, у меня еще много. Когда стражники распределяли землю, раздавали семена, мой отец сам предложил детдомовцам объединиться в одну семью. Не знаю, то ли он реально посчитал, что четверо мальчишек-подростков лет четырнадцати смогут быть нам полезными, то ли пожалел пятерых младших детишек от двух до семи лет. К нашему удивлению, но вместе с огромным количеством семян, нам, как многочисленным, выдали еще козу с козленком. Может, именно благодаря тому, что каждый день каждый из нас получал по трети стакана молока мы и дожили до сентября? В самом начале осени началась эпидемия, которая не минула и наш дом. Единственной, кто не заболел, оказалась моя младшая сестра. Все лекарства, припасенные Дениской, оказались бессильны, и Машка просто старалась хоть как-то облегчить наше состояние. Она без конца топила печь, готовила несложные и мерзкие на вкус молочные супы, одна ухаживала за полем и, одновременно с этим, пасла наше маленькое стадо. Спустя неделю, в наше село прибыла странная телега с небрежно нарисованным красным крестом, её сопровождали стражники. Девушки и женщины, приехавшие к нам, расходились по домам, ставили уколы, ласково успокаивали перепуганных людей. Они пробыли у нас почти неделю, их лекарство действительно помогало. Но они приехали слишком поздно. За три дня до этого умер мой отец, а спустя еще сутки умерла маленькая Лиза, Денискина младшая сестра. Дом без громкого голоса моего отца и мелодичного смеха Лизы казался слишком тихим. В октябре, когда стражники прибыли за десятиной, оказалось, что если отдать им все, что по их расчетам мы должны, то у нас не останется еды на зиму и весну или будет нечего сажать в следующем году. Всех, кто не смог в полной мере расплатиться, согнали на краю деревни. — Наш милостивый правитель решил в первый раз простить вам ваши долги. Но чтобы вы поняли, что впредь вас ждет за подобную непочтительность, из каждой третьей семьи мы выберем по одному человеку. Тот, кого мы выберем, может, в свою очередь, решить, хочет ли он быть повешенным прямо здесь и сейчас или предпочтет стать рабом. Стражник зачитывал фамилии, и семьи выступали вперед, некоторых из них стражники просто выпускали из оцепления, из некоторых вытягивали к себе по человеку, остальных оттесняя в строну. Назвали и нашу фамилию, я увидел, как один из стражников ухватил Дениску за руку и потянул, и я почувствовал неуместную, постыдную радость. — Да пусти ты его, давай лучше этого возьмем, — меня дернули за волосы, заставляя поднять лицо. — Так он же не светлый, а рыжий! — Ты на рожу посмотри, смазливый, словно хорошенькая девчонка. А этот белый — страшный. Помнишь, как в прошлый раз нас за такого лишили вина на целую неделю? — Смотри, если за рыжика нас опять накажут, сам потом проставляться будешь. Я слышал надсадный мамин крик, в нем было столько боли, что жалость к ней убила даже страх. Я рванулся из рук стражника, отставляя у него в ладони клок волос. Я почти сбежал, когда услышал за спиной: — Эй, рыжик, а маму твою я могу и поджарить. Да и остальных в твоей семье тоже. Покорно опустив голову, я побрел назад. Возможно, если бы не мамин плач, я бы выбрал смерть. Но ведь она бы все это увидела, что бы ни случилось со мной дальше, она хоть сможет лелеять надежду на то, что я жив. Сулис Я отняла у нее возможность кричать почти сразу. Уничтожая её красоту, разрезая нежную плоть, ломая кости, обжигая шелковую кожу, я не хотела знать о её боли, да и не хотела облегчать её страдания, давая им хоть какой-то выход. Моя сила не давала девушке умереть, даже не позволяла потерять сознание. Боль, даже она не могла нарушить совершенства этого лица. А я могла. Водка, обильно льющаяся на её волосы, стекающая по лицу, смешивалась с кровью и пропитывала её одежду. Легкое мысленное усилие, и маленький огонек пламени медленно поплыл к её лицу, я видела ужас в её глазах. Она отшатнулась, плотнее насаживаясь на гвозди, торчащие из бревна, к которому она была привязана. Животный страх — всеобъемлющий, не подвластный разуму, заставлял её отодвигаться, причиняя себе боль, от огня. — Глупая маленькая девочка, я ведь просто хочу дать тебе отдых, убить тебя. И все сразу закончится. Но в этом человеческом теле, где разум уже заснул, жили только инстинкты, оно хотело жить, любой ценой. Я позволила огню затухнуть. Фердинанд достал из камина раскаленные щипцы, я орала не переставая, когда он прижал красный металл к моей коже. Инквизитор давно уже получил все ответы, зная, что мне уже не спастись, я кивками подтверждала все обвинения: — Виновны ли вы в колдовстве? Да, виновна, уже более двухсот лет как я применяю свою силу. — Виновны вы в том, что приносили в жертву невинных детей? Виновна, уже сотню лет, как я бросила помогать роженицам и лечить людей. Вопросы сыпались один за другим, я же молча кивала. Кляп не дал бы мне сказать и слова, но инквизитору не нужны были мои ответы, а вот моих заклинаний монах боялся. Пытка длилась три дня, если бы я была простым человеком, то смерть уже давно бы бережно забрала мою душу. Сила же, что обитала во мне, без моего желания подпитывала организм, не позволяя умереть. В меня летели гнилые овощи, ударяя по ожогам и ранам, но я смотрела только на огромную груду хвороста и столб. Вот она, моя смерть, пусть долгая и мучительная, но желанная. Под насмешки и проклятия меня привязали, факелы опустились, и сухой хворост весело разгорелся. Вот и все, бесконечно долгая жизнь в страхе закончена, теперь только покой. Я подняла лицо, чтобы последний раз взглянуть на несправедливое и жестокое небо. Не знаю почему, но именно этот взгляд я почувствовала, он, словно гладил меня по щеке, утешая и лаская. Я чуть опустила лицо, и в радостно беснующейся толпе увидела его. Он был одет как небогатый купец, его зеленые глаза смотрели только на меня, и я не смогла отвести взгляд. Огонь добрался да моих ног и полез вверх по одежде, но боли не было. Я видела, как по его лбу стекает капля пота, видела, как сосредоточенно он смотрит на меня. Не сразу, но я начала орать, нет, не от боли, просто не хотела выдавать своего нежданного союзника. Огонь пожирал мое тело, съедал кожу и уже добрался до лица. Я обмякла на цепях, но боль так и не пришла, просто пламя уже съело мышцы. Всем существом я чувствовала этот ласковый взгляд. Когда пламя стихло то, что осталось от моего тела, понесли в храм, но я была жива. Не знаю как, но я все еще чувствовала его присутствие. Мое тело не дышало, и мои останки сбросили в угол подвала. Дверь закрылась, и он появился рядом со мной, завернув меня в плащ, перенес нас в лес. — Сейчас, девочка, сейчас я помогу тебе… Я чувствовала бесконечный, сильный поток его силы, мое тело восстанавливалось, первый, самый сладкий вдох наполнил свежим, пахнущим хвоей, воздухом легкие. Поток силы иссяк. — Меня зовут Алкиппа, а тебя? — Сулис, — впервые за десятки лет произнесла свое настоящее имя я. — Девочка, пока что твоя кожа вся обожжена, но я не могу дать тебе сейчас еще силы, нам нужно как можно быстрее уйти отсюда подальше, и я оставлю её на случай трудностей. А через неделю я верну тебе твое лицо. Вставай, нам пора. Я смотрела на лицо пленницы, воспоминания о моей боли ушли, и на их место пришло ощущение того теплого взгляда, защищающего, успокаивающего, забирающего себе все мои страдания и страхи. Я позволила своей силе начать её лечить, непослушными руками отстегнула кандалы, позволила ей упасть на каменный пол. Алкиппа За два дня Ави почти освоился со своей новой жизнью и теперь спокойно спал, уютно устроив голову у меня на плече. Я поцеловал светлую макушку и попытался выбраться из постели. Ави пробормотал что-то непонятно-возмущенное, Аурес приподняла голову и, посмотрев на меня мутным взглядом, опустила, захрапев с новой силой. Я и сам не заметил, как этот странный человеческий детеныш стал для меня необходимым условием уютного жилья. Все мои первоначальные планы рушились, слишком быстро я понял, что крики боли в моей голове стихают не тогда, когда Ави испуганно замирает, а только тогда, когда он улыбается. Мне нравилось играть с ним, но все же выплескивать на него всю свою бесконечную ненависть к людям мне не хотелось. Значит, мне нужна еще одна игрушка, такая, чтобы было не жалко. У двери в мою комнату сидела Сулис, её маска выражала спокойствие, но на настоящем, обезображенном лице, было видно не свойственное ей выражение неуверенности. — Доброе утро, Алкиппа. Моя ученица встала и, не смотря мне в лицо, продолжила говорить: — Я не могу её убить, понимаешь? Она такая же какой была тогда я. Я залечила все её раны, но я не хочу, чтобы она помнила все это. Алкиппа, ты можешь…. Забери себе её память. — Зачем, Сулис? Что дальше? Мы вернем её в родную деревню, чтобы все убедились, в безнаказанности при убийстве стражников? — Нет, давай передадим её в подданство Иштар? Пусть она живет дальше! — Сулис, подумай, она красива, стражники Иштар тоже не пройдут мимо, да и выжить там, среди чужих девушке будет сложно. Её жизнь ты не сможешь сделать даже сносной. Ты хочешь ей мучительной смерти от голода? — Нет. Я просто не могу убить. — Хорошо, я сам. — Спасибо, учитель. Уже перед дверью в пыточную, я знал, что пленница держит в руках нож. Глупая девочка решила отдать свою жизнь подороже. Вошел, мысленно оттолкнув её к противоположной стене. Девушка, крепко ухватившись тонкими пальцами за рукоять и следуя моему желанию, поднесла нож к своему же горлу и привычным движением перерезала сонную артерию. В подвале было холодно, раздетые пленники дрожали и сбивались в группы, пытаясь согреться. Пару-тройку оставит себе Януш. Возможно, Сулис найдет тут себе несколько красивых девушек для пыточной. Одного, может двух, заберу я. Человек двадцать отправится к Адэхи, некоторых просто подарим, а остальные, ненужные, умрут еще до заката. Среди светлых голов ярким пятном выделялась темно-рыжая, выругавшись сквозь зубы, я позвал: — Эй, рыжеволосое, выйди на середину. Стражники все же учатся на своих ошибках. Мальчик был ничего, ясные карие глаза, длинные худые ноги, породистое лицо, и этот надменный взгляд. Вот я и нашел вторую игрушку. — Ты идешь со мной.