Время вышло

Но, видно, так угодно высшим силам: Пусть лгут твои прекрасные уста, Но в этом взоре, ласковом и милом, По-прежнему сияет чистота.

Пульт потерялся где-то за диванной подушкой, поэтому чтобы выключить телевизор, приходится вставать. Ичиго нащупывает кнопку, и экран, моргнув, гаснет. У него никогда не было идиотской мечты стать знаменитостью, так что вид собственного лица с телевизора не прельщает, а голос, искажённый помехами, кажется вообще странным. На кухне щёлкает тостер, и Ичиго шаркает туда, чтобы сварганить себе полуночный сэндвич. Он делает на два сэндвича больше и несёт их к двери. С другой стороны на складных стульях сидит пацан. На вид ему едва восемнадцать, в его волосы вплетены цветные нитки, а лоб уже расчерчен татуировками. Костюм ему великоват. Интересно, татуировки это обязательство принадлежности к телохранителям Кучики или пацан просто вдохновился? В любом случае, что он может сделать, чего не может Ичиго? Они просто отмазались от него, от них обоих: чтоб малявка не мешался под ногами, а если его прихлопнут при защите не самого их любимого комиссара, то никто не расстроится. Пацан, в свою очередь, относится к делу более чем серьёзно, и у Ичиго духа не хватает резать правду-матку. Он с благодарностями принимает сэндвичи и вгрызается в них, будто голодал неделю минимум (ох уж этот подростковый бездонный желудок). Вытерев о штаны руку, он выходит из приложения с новостями — Ичиго успевает заметить своё имя в заголовке — и суёт телефон в карман. После просьб рассказать от первого лица, как оно там, «на фронте», Ичиго чувствует себя дряхлым, изломанным. Вот перед ним, болтая ногами в туфлях от Хьюго Босс, сидит пацанёнок и рот у него измазан в кетчупе и горчице, пистолет у него на боку для вида — но ненадолго. Когда через несколько часов приходит Рукия, кидая ему на колени шуршащий пакет из забегаловки, он снова реагирует, будто его тут морят голодом и наконец сжалились — разворачивает фольгу и уплетает жареный рис со свининой за обе щёки. Второй пакет она отдаёт Ичиго, но сама не ест, ограничивается растворимым кофе из мелкой фарфоровой чашки. Когда-то это был сервиз для гостей, Юзу подарила на новоселье, но к этому дню дожили только две чашки и ложечка. Свой кофе Рукия этой самой ложечкой и размешивает. Она скидывает под столом туфли и прижимает припухшие от долгого рабочего дня ступни к его голени. Ичиго убирает упрямую прядку с её лба и хочет поцеловать, но она мягко отстраняется, бормоча что-то о потёкшей косметике. Мимо проезжает поезд, и стол чуть шатается, а кофе в чашечке дрожит чёрным морем. Они мало разговаривают, оба слишком уставшие, насквозь пропитанные дневной войной. Визиты Рукии мимолётны, на неё сейчас охотятся ни много, ни мало сам кумите Ямамото и его вакагасиры. Наглая девчонка, взбудоражившая воду, и её полицейский прихвостень, рыжеволосый риока. Выпив свою порцию, Рукия подтягивается и всё же целует его, и её губы вкуса горького кофе, а он едва успевает дожевать свою лапшу. В их движениях мало романтики. Они спускают пар, и когда дыхание срывается, а в холодном ночном воздухе от разгоряченной кожи поднимается легкий пар, им обоим становится легче. Небо от бликов мегаполиса тёмное и пустое, Рукия стряхивает пепел в его недоеденную лапшу, а Ичиго вгрызается в неё взглядом, понимая, что бред это всё про потёкшую косметику. Она держится на её лице как маска или боевой раскрас. Большим пальцем он цепляет её подбородок и подымает. Чёрные, словно вороново крыло, волосы. Белая, словно снег, кожа. Красные, словно кровь из уколотого пальца, губы. Давным-давно мама читала эту сказку сёстрам, в то время как отец рассказывал Ичиго другую. Отец его был обычным дурачком, право, держал небольшой медкабинет, в который никто и не ходил, предпочитая обращаться в большую и современную поликлинику Исиды. И как они сводили концы с концами? Но бездарный доктор умел рассказывать захватывающие истории про якудза, с отрезанными языками, саказукигото, ирезуми. Маме не нравились эти сказки. А потом она умерла. И спустя семь лет Ичиго увидел отца, своего бородатого дурачка, в костюме, с чемоданом в руке, с выглядывающей из-под ворота татуировкой. Убийца его матери сбежал из тюрьмы, и никогда до этого — и никогда после — Ичиго больше не видел, чтобы отец надевал этот костюм и доставал из-под половиц этот чемодан. После её смерти Ишшин не рассказывал больше своих страшных сказок. Кто же знал, что мамины окажутся страшнее. На теле Рукии никаких татуировок, только мириады шрамов, наползающих друг на друга. Как ни странно, они только добавляют ей красоты — она не фарфоровая кукла с фарфоровой чашечкой, она живая и дышащая, и Ичиго прихватывает губами её плечо, пересечённое крест-накрест кривыми белыми полосками. Шрамы складываются в несуществующие иероглифы, в цветы и орнамент, это её ирезуми. Кожа на особо широких шрамах на ощупь нежная — но нечувствительная. Они сидят на полу, и уличный свет оседает на их волосах проседью, её голова лежит на его груди, и Ичиго рассказывает ей родительские сказки. Рукия не перебивает, слушает, задумчиво глядя в окно. Потом — всегда слишком рано — встаёт, одевается и уходит. Ичиго ковыряет испорченную лапшу и выбрасывает её в мусорный бак. В ванной комнате на фоне белых кафельных плиток с желтоватыми потёками висит мокрый кружевной бюстгальтер: два маленьких полупрозрачных треугольника. Ичиго открывает бутылку пива и похмеляется после встреч с ней, разглядывая сквозь чёрный рисунок свою тесную, плохо освещённую ванную. * По сравнению с Комамурой даже Чад показался бы совсем крохой. Глядя на «пса» Ямамото, невольно начинаешь верить в великанов. Его запястья оказываются слишком широкими для наручников, и двойка молодых полицейских, выделенных на задержание, растерянно смотрят на бесполезные железки. Впрочем, гигант не сопротивляется, он садится в машину самостоятельно, с бесконечным достоинством. На самом деле, у него было бы невероятно красивое лицо, с благородными чертами — если бы шрамы не искривили его, не сделали его неровным, покорёженным. Ичиго читал в его деле: враги рода Комамура выкрали его ещё мальчишкой, и когда дед отказался позволять шантажировать себя, бросили мальца к бешеным собакам. Спас и выходил его один из вакагасира тогдашнего кумите. Они были безумными тогда, Токио истекал кровью, такие истории никого не удивляли. Полулегендарными историями о первой Кенпачи так и вовсе до сих пор пугают детей и взрослых. Снимают фильмы, рисуют мангу. А мальчишка вырос и сам стал таким же бешеным псом, готовым разорвать любого, на кого покажет хозяин. Видимо, доверяет Комамура своему «отцу» бесконечно, потому лишь смеряет Ичиго презрительным взглядом и с равнодушием отворачивается к окну. Снаружи нет ни журналистов, ни зевак. Комамура не любит внимания к своей персоне и ему всегда удаётся оставаться в тени. Рикичи всё с благоговением выглядывает из-за его спины — Комамура едва помещается в салоне. — Следующая остановка — Ямамото-тауэр, — бросает Ичиго, с вызовом встречая его взгляд. Изуродованное лицо остаётся неподвижным, словно маска. — Ты зашёл дальше всех, комиссар Куросаки Ичиго, — у него зычный голос, и его на мгновение оглушает. — Это опьяняет, понимаю. Он не говорит самого важного вслух, но Ичиго всё равно понимает, что подразумевается: ты здоровски потрепал нам всем нервы, мальчик, но пора уже и честь знать. Он стискивает зубы и захлопывает дверцу, показывая, что можно трогаться. Наверняка Комамура уже позаботился обо всём, раз даже не попытался потянуть время. Так и есть: их встречает пустой офис. Жалюзи приспущены, и тонкие полоски света лежат на столах с выцветшими следами от компьютеров и системных блоков. Шкафы пустуют. Ичиго со злостью пинает стул на колёсиках, и он отъезжает к стеклянным дверям с полусдёртой наклейкой с названием фирмы. Выключатели не работают, и Ичиго ищет зажигалку, чтобы подпалить тут всё к чёртовой матери, но его пальцы натыкаются на деревянный значок, и под ноготь впивается заноза. Он шипит и пригибается и слышит тихий щелчок: пистолет с глушителем, но это не значит, что он полностью бесшумный. Ичиго падает на колени и перекатывается под один из столов, а пуля прошивает воздух и врезается в стеклянную дверь, и вокруг летит дробь осколков. Парочка долетает до его ног, и Ичиго судорожно вытаскивает и снимает с предохранителя свой пистолет. Когда он выпрыгивает, готовясь открыть ответный огонь, пацан уже скрывается в тенях, превращаясь из неловкого угловатого подростка в убийцу. Под подошвами ботинок хрустит стекло, Ичиго матерится про себя, пытаясь отследить мелкого паразита. — Поэтому Комамура был так спокоен? — Ичиго вжимается в колонну и делает пробный выстрел. — Потому что ты был уже в кармане Ямамото? Ичиго сомневается. Перед ним ребёнок. С пистолетом, с холодными глазами убийцы, с заданием — но тем не менее, ребёнок. Которому он готовит овсянку и сэндвичи. Который, краснея, здоровается с Рукией. Который читает новости о нём и с любопытством расспрашивает, как оно: бросать за решётку плохих парней. Убивал ли уже он когда-нибудь? Или Ичиго его первое задание? А сколько лет было тому парню, который забрался в квартиру Рукии? Какой там порог? Сколько лет это слишком рано? Телефон разрывается требовательной трелью, выдавая его месторасположение, и пацан выходит из тени угрожающе быстро и угрожающе близко. Основанием ладони Ичиго выбивает ему из-под низу нос, заставляя отступить, и перемахивает через столы, устраиваясь в новом укрытии. Телефон продолжает вибрировать в кармане — уже на беззвучном — жутко отвлекая. По вискам у него течёт пот, колено, ударившееся об угол, пока он изображал из себя паркурщика, пульсирует от боли, в ладонь впивается маленький осколок стекла. У него преимущества больше десяти лет, и на самом деле, просчитать Рикичи не так сложно. Его дыхание рваное от усердия, его движения легки за счёт веса, но не из-за природной ловкости. И всё равно… чувствуя, как деревянный значок на удачу оттягивает ему карман, Ичиго понимает, что не может. Есть некоторые границы, которые ему не пересечь. Нужно просто вырубить его. Пока он будет в отключке, связать и передать Рукии. Предупредить её. Наверняка как только Ямамото узнает, что попытка Рикичи не увенчалась успехом, то пошлёт за ним других. Выдохнув, Ичиго подрывается, пряча пистолет. Сложно сдерживаться с противником, который выкладывается на полную и следует чёткой цели убить тебя. Рикичи стоит перед ним. Просто стоит посреди офиса. Недоумение делает его лицо ещё младше. Рот у него слегка дёргается, открывается, голова поворачивается в сторону, и он смотрит мимо Ичиго. По подбородку из приоткрытого рта течёт струйка крови. Из груди торчит катана. Одна ладонь сжата вокруг неё, и ладонь кровоточит, но он, судя по всему, даже не чувствует. — Ренджи-сан, — сипит Рикичи, съезжая по лезвию. — Ты поставил под угрозу всё, над чем мы работали, — Абарай возвышается над ним необъятной тенью. Рикичи соскальзывает с лезвия и замирает на полу. Ичиго рвёт, пока убийца вытирает оружие об одежду уже мёртвого. Они смотрят друг на друга с отвращением. — Из-за тебя мне пришлось убить неплохого парня, — первым нарушает молчание Абарай. — Запомни это, потому что я уж точно никогда не забуду. Он печатает что-то на телефоне и, не объясняя ничего, не оборачиваясь, чтоб проверить, следует ли за ним Ичиго, выходит. — Ты просто оставишь его тут? — Ичиго останавливает его, с силой дёргая за плечо. — Сейчас приедут уборщики. — Зачем это было? Разве нельзя было… — Что? Отчитать его? Лишить сладкого на обед? Это не ошибка или недочёт, это прямое непослушание и предательство. Ради бога, он тебя убить хотел, и ты сейчас будешь меня грузить за то, что я тебе жизнь спас? Вот уж поверь, мне ты до лампочки вообще, жив ли, здоров ли. Но ты нужен Кучики-сану и Рукии живым, так что если в этом ваши желания сходятся, то просто заткнись и делай то, что тебе говорят. Когда они оказываются на улице, Абарай предлагает ему прикурить и садится на тротуар. Зажав в зубах сигарету, он перезавязывает хвост. — Я звонил, — хрипит он, выпуская дым, — чтобы предупредить. Когда ты не взял трубку, я понял, что дело плохо. Ты взбаламутил воду, конечно, теперь каждый второй спит и видит, как отрезает тебе или Рукии башку. Кучики-сан прислал машину, тебя отвезут в безопасное место, сиди там и не рыпайся, пока всё не закончится. Потом выйдешь с обращением по телеку. Звезда, блядь. Не прощаясь и дожидаясь ответа — и точно уж не ожидая благодарностей — он встаёт, не отряхиваясь, и оставляет Ичиго с машиной и двумя телохранителями. Эти двое лысые, огромные, молчаливые, обоим лет по сорок пять. Один садится рядом с Ичиго на заднем сидении, второй — за руль. — Мне бы за вещами, — пробует он, но в ответ ему качают головой. — Не положено. Кожа у него на ладонях намного грубее, чем на сиденьях в салоне. Они проезжают перекрёсток, и ему кажется, каждый в толпе у светофоров смотрит на него. Глупости, конечно: стёкла затонированы, и каким образом кто-то мог узнать, что комиссар Куросаки проезжает сейчас мимо. Девочка в жёлтом дождевике держит в руках зонтик с кошачьими мордочками. У Иноуэ есть такой же дождевик… Ковырнув осколок в ладони, Ичиго расковыривает затянувшуюся тонкой плёнкой ранку. Он прячет руку под куртку, пока не чувствует, как кофта тяжелеет, становится тёплой и мокрой. С громким стоном он оседает, показывая окровавленную руку телохранителю. — Этот маленький говнюк задел меня, — из него вырывается ещё один стон, — попал в живот. Телохранитель негромко матерится. — В квартире есть аптечка? — рыкает он, обращаясь к водителю. Тот бурчит что-то нечленораздельное. Ичиго чуть распахивает куртку, обнажая пятно крови на кофте. — Мне нужен доктор, — хрипит он, — пуля застряла внутри. — Сейчас позвоним Абарай-сану и узнаем, как поступить, — телохранитель достаёт телефон, но Ичиго перебивает его. — Ханатаро. Я знаю адрес. Мне нужно к Ханатаро. Он свой. — Не положено, — резко отвечает водитель. Ичиго сгибается пополам и слышит, как телохранитель прячет телефон обратно в карман. — Да он ведь сдохнет, алло! Потом уже ему: — Давай адрес. Ичиго размазывает свою кровь по спинке сиденья перед ним. * На ходу накинув белый халат, Ханатаро заправляет волосы за уши и выдавливает на ладони дезинфектор. — М-можно попросить вас выйти? — нервно спрашивает он. Прежде чем один из них снова напоминает, что «не положено», Ичиго старается звучать как можно более повелительно и раздражённо (в случае последнего, впрочем, даже не надо притворяться): — Я же сказал, он свой! Когда дверь за ними захлопывается, Ханатаро одним движением разрезает на нём свитер, с недоумением уставившись на грязный, но в остальном нетронутый, живот. — Я не понима… — Ичиго закрывает ему рот, приставляя палец к своим губам. Глаза Ханатаро начинают беспокойно бегать со стороны в сторону, но он кивает. Когда Ичиго убирает руку, он без слов перехватывает её и обрабатывает порезы, вынимает осколки стекла. — Мне нужно к Ямамото, — Ичиго шипит, когда Ханатаро прощупывает его и добирается до ушибленного колена. — Я — их видимость связи с законом, они сдвинули меня на обочину, но мне нужно добраться до Ямамото. Он перешёл все границы. Я должен посадить его сам. И тогда я смогу спасти Рукию. Эти слова действуют словно заклинание — Ханатаро кусает нижнюю губу, меж бровей у него пролегает морщинка. — Бьякуя не отпустит её, — жмёт Ичиго. — Мне нужно разом прикончить их всех, иначе на месте отсечённой головы вырастут три новые. Токио никогда не будет свободен. Мы не будем никогда свободны. Рукия никогда не будет свободна, если позволить им играть по их правилам. Нельзя дать им времени приготовиться. Его глаза распахиваются широко, ему страшно, у него трясутся колени. Ханатаро клеит ему на лоб пластырь и, порывшись в сумке, вытягивает оттуда два крошечных шприца и ампулу. — Три минуты. Отсчёт начинается, когда за ним закрывается дверь. Чувствуя чужое нетерпение и страх, стрелка ползёт слишком медленно, Ичиго не находит себе места и выходит на мгновение раньше, так и не дождавшись сигнала. Телохранители валяются на грязном полу в окружении коробок, газет и годовой пыли. Ханатаро давит ботинком шприцы и ампулы, смывает пластиковую и стеклянную крошку в унитаз, его плечи подрагивают, будто он сейчас расплачется или грохнется в обморок. — Пожалуйста, спасите Рукию, — тихо просит он перед тем, как Ичиго вырубает его одним ударом. В кармане одного из телохранителей он находит ключи от машины, и перескакивая ступеньки, он спускается вниз, чувствуя, как сердце бьётся где-то в горле. Соблазн просто надавить на педаль газа и игнорировать светофоры слишком велик, но нет времени на то, чтобы объясняться с другими полицейскими, поэтому он старается следовать правилам дорожного движения и даже не срезать повороты. Ямамото-тауэр гордо возвышается над городом, уступая в высоте разве что Токийской башне. Даже не смысля ничего в дизайне, Ичиго понимает, что это произведение искусства, Вавилонская башня двадцать первого столетия, в отличие от предшественницы переигравшая всех богов. Почти полвека назад из потоков крови и огня вынырнул единственный победитель, власть которого не смог пошатнуть ни Айзен, ни полиция, ни само время. Башня в центре города служила всем напоминанием, кто распоряжался их мнениями, их деньгами, их жизнями. Первое поколение уже давно ушло на покой — даже бешеная первая Кенпачи перестала быть реальным человеком, возможно, уже покоилась в могиле, или доживала свои последние дни в покое. Остался один лишь Ямамото. При взгляде на всё это спокойное величие, невстревоженное барахтаньем в грязи новоиспеченного комиссара и окрысившихся друг на друга вакагасир, всего лишь непослушных детей, невольно охватывает уважение. Девушка у стойки рецепции встретила его натренированной улыбкой. — Куросаки-сан, вас ждут, — не ожидая того, как он представится, она протягивает ему гостевой пропуск. Лифт, широкий коридор, двери, способные с лёгкостью проглотить даже Комамуру — и наконец, Он сам. Сжав в ладони значок, Ичиго заходит. В зале светло благодаря окнам во всю стену, и пахнет эфирными маслами. Ямамото сидит на татами, судя по всему, медитируя, и Ичиго, внезапно смущаясь густой ауре этой незаурядной личности, не решается прервать его. Через какое-то время — пару минут, час? — одно тяжёлое веко дёргается, и он оказывается под скрупулёзным изучением неожиданно пронзительного взгляда ясного глаза. У Ямамото нет руки — потеряна во время войны с Айзеном — но он не носит протеза, и один рукав у него подвязан, чтоб не болтался. Перед ним лежит простая деревянная трость. — Куросаки Ичиго, — кивает ему кумите Готея, и всего двух слов хватает, чтобы припечатать его к стене, — пожалуйста, проходи. Присядь. Будь снисходителен к старику. Едва переставляя ноги, Ичиго доходит до середины зала и опускается напротив. — Наконец-то мы встретились лицом к лицу, — его голос ровен, а глаза непроницаемы, — мне было интересно, что же за мальчишка решился бросить мне вызов. Каким вырос сын Шиба Ишшина и Куросаки Масаки. — Вы знаете моих родителей? Одна из кустистых седых бровей приподнимается. — Можно и так сказать. Хочешь чая? С солёным печеньем? — Я пришёл сюда не за… — Не хочу показаться занудным стариком, каким я, впрочем, и являюсь, но разве не за этим? Я никуда не сбегаю. Мне хочется поговорить с тобой. Мне нравится солёное печенье. Нам некуда спешить. Как по команде, в комнате возникает пожилой мужчина с подносом и маленьким столиком. Расставив всё, он удаляется, так и не обменявшись ни с кем ни единым словом — подождав пару минут, пока заварится чай, Ямамото сам разливает его по чашкам. Сначала он долго водит носом над поверхностью, вдыхая свежий запах трав, затем делает первый глоток. Ичиго не прикасается к своей чашке, но под неуловимо осуждающим взглядом всё же берёт её в руки. Пахнет чай и впрямь чудесно. Опробовав печенье, Ямамото наконец снова подаёт голос. — Я даже восхищён. Работа получилась грязная, неаккуратная, сколько всего распутывать в итоге — но, что самое важное, ты добился своего. С годами начинаешь замечать, что история повторяется. И эти мальчишки, желающие «свергнуть» меня, по сути одинаковые. Айзен гений, этого у него не отнять, и все его таланты обхаживали и совершенствовали, ведь он вырос у меня под боком. Но происхождение у него не то, он не так верен, не так умен и не так талантлив как Кьёраку и Укитаке, и он знал об этом, потому что никогда не был дураком. Он попробовал силой забрать то, что, как ему казалось, принадлежало ему, и ему почти удалось. Удалось даже пару раз удивить меня. Но всё же, позволь мне повториться, я вырастил его. Наверное, я должен быть благодарен Айзену, ведь с какой-то стороны ты здесь именно благодаря ему. Он и сам не понял, что создал, когда свёл вас с этой девочкой, — он вздохнул. — Я знал, что она сулила лишь неприятности, но всё же стал слишком высокомерен и неповоротлив, не придал ей значения, не уделил должного внимания. Возможно, и я попал под её чары. Вот уж ни с чем несравнимая способность располагать к себе людей. Она сумела отвернуть от меня моих же детей, моих наследников. Сначала я решил самостоятельно наказать их за такое очевидное проявление неуважения, я ведь могу разрушить семьи этих мелких бунтовщиков и отстроить империю заново, но правда в том… Мне восемьдесят четыре года. Я устал. Я могу заставить Укитаке и Кьёраку пожалеть о своём непослушании, но я скоро умру. И самая главная гордость мужчины состоит вовсе не в его состоянии, не во власти — в детях. Вы хорошо просчитали всё. Я не собираюсь отрекаться от своих сыновей, не могу себе этого позволить. Куросаки Ичиго, я сдаюсь. Его тон ни разу не меняется за весь монолог. Ямамото продолжает пить чай, закусывая его печеньем, будто речь сейчас идёт не о деле всей его жизни, о его свободе и наследии — а о чём-то незначительном, погоде, еде, нездоровых привычках Ичиго. — Вы так много говорите о детях, — Ичиго выдаёт с сарказмом, — но это не остановило вас от того, чтобы отправить за мной ребёнка. Ямамото снова приподнимает бровь. — Я не буду отрицать, на моей душе много грехов, я никогда не гнушался любыми методами, но в данной ситуации я не понимаю, о чём ты. — Рикичи, — рычит Ичиго, — Рикичи, которого вы подкупили. У которого не было ни шанса. Его звали Рикичи. Или вы нанимаете детей, даже не спрашивая их имён? — Куросаки Ичиго, я подготовил все необходимые документы, я пустил тебя в свои покои, я сдался на твою милость и отказался от всего — неужели ты думаешь, мне есть смысл врать тебе? Я способен на всё, но всё же я не делаю необдуманных поступков, я не бросаю детей на убой. Хотя бы потому, что в этом не было надобности. Я давно уже всё решил. Но тогда… — Я оставил признание на столе и проинструктировал своего секретаря насчёт дальнейших действий. Всё, что я ни делал, какие бы чудовищные ни были мои поступки, я не отказываюсь от этого. Это всё ради города. Ради семьи. Некоторую часть моего имущества придётся отдать государству, всё остальное уже перешло Укитаке, Кьёраку и кое-кому ещё. Эти транзакции не отследить, прости уж, Куросаки Ичиго, но тебе придётся смириться с этим. Я удовлетворил своё любопытство, так что я готов. — Я… должен зачитать ваши права. Вы хотите связаться со своим адвокатом? Наконец-то в глазах Ямамото проступает человечность. Он улыбается с горькой насмешливостью и подбирает трость. — Я не имею ни малейшего намерения идти с тобой, Куросаки Ичиго. Надеюсь, ты позволишь старику эту последнюю роскошь и оставишь его наедине с собой на пару минут. Ичиго встаёт и отходит к дверям на деревянных ногах. Ему хочется сказать что-то, расспросить его: откуда он знает его родителей? Что значит, он здесь благодаря Айзену? Кого ещё кроме Укитаке и Кьёраку он посчитал достойным? Почему у него нет родной семьи, если он так дорожит этим понятием? Ради города? Какой была первая Кенпачи? Каким было первое поколение Готея? Каким был он сам? Что именно он совершил во имя города и страны? Почему он просто не убил его? Какими были его родители в молодости? Как они связаны с ним? Лишь повстречавшись с Ямамото лично, становится понятно, почему люди так отчаянно преданны ему, так отчаянно боятся его, так отчаянно восхищаются им. Даже в позе лотоса, он смотрит на Ичиго сверху вниз, совершенно невозможно сопротивляться его сильному зычному голосу. За ним хочется следовать, его хочется слушать. Он был самим духом Токио. Он был Вавилонской башней из стекла и пластика посреди города, башней, упирающейся в самые небеса, бросающие вызов Господу Богу. Несмотря на всё, он не может отказать ему в этом последнем праве. Ямамото был монстром, демоном, и он был великим человеком. — Бесполезный старый тюфяк, — хмыкает Бьякуя и выпускает в лицо Ямамото четыре пули. * Информация поступает в мозг как будто замедленно: Ичиго оборачивается и успевает увидеть, как расширяются у Ямамото зрачки, как первая пуля пробивает ему плечо, вторая входит в грудь, а остальные теряются где-то в складках кимоно на животе. Трость выпадает из его руки, и деревянный чехол со стуком закрывается обратно, пряча лезвие катаны. Ямамото валится на бок, сбивая со столика фарфоровый чайник и чашки, и недопитый чай выливается на гладкую поверхность татами, а пиала с печеньем разбивается на два ровных осколка. Прежде чем стихает звон в ушах, слышится пятый выстрел, и здоровое колено пронзает острой болью. Подкошенный, Ичиго падает на пол, что есть сил закусывая нижнюю губу, чтоб не заорать от боли. — Не удивлюсь, если эту старую лису и это не убило, — красивые губы Бьякуи кривятся в брезгливости, — Рукия, проверь. Тотчас голова Ичиго дёргается назад, а из-за спины Бьякуи и впрямь выглядывает Рукия. С ужасом на побелевшем лице она обходит Ичиго, не удостаивая его и взгляда, не сводя глаз с Ямамото. Её руки трясутся, когда она приподнимает худую старческую руку в пигментных пятнах, пока она держит пальцы на пульсе, отсчитывая секунды. Пока она держит зеркальце у его губ, высматривая конденсацию. — Он мёртв, — объявляет она. Бьякуя затворяет за собой дверь. — Хорошо, — без особого удовлетворения он моргает вместо кивка. Ичиго узнаёт пистолет в его руках. Это его пистолет. — Наверное, тебе интересно, что здесь происходит? — внезапно Бьякуя обращается к нему. — Не хотелось бы, конечно, тратить время на сошек, но в честь того, что ты, как-никак, одна из главных фигур на поле. Можешь спрашивать. — Ты украла мой пистолет? Рукия порывается ответить, но Бьякуя перебивает её: — Не что-то, столько очевидное. Хотя что спрашивать с такого… — Хисана это ведь ты? Он продолжает игнорировать Бьякую, жаждая ответа лишь от Рукии. Она кажется поверженной: её плечи поникли, вся кровь отхлынула от лица, и лишь тёмные глаза лихорадочно блестят из-за покрасневших век. Несколько раз она пытается сказать что-то, но получается одно простое: — Я. — Моя командировка, — поясняет Ичиго, — я нашёл её могилу. Но даты… она умерла задолго до свадьбы с Кучики Бьякуей. Я не был уверен, что она была той самой, но это была единственная Хисана из той местности, где вырос Абарай Ренджи. Абарай Ренджи, который всегда ходит за Бьякуей тенью, всегда обращается к нему Кучики-сан, но при этом удивительно фривольно ведёт себя с его младшей сестрой. Держит ей зонтик, называет её по имени, и даже когда просто упоминает её, загорается чем-то изнутри — Ичиго слишком знаком с этим чувством, чтобы не знать, что это. Абарай верен Бьякуе из-за Рукии, не наоборот. В системе нет никакой информации о Рукии, ни фамилии, ни фотографий — зато много информации об Абарае Ренджи, включая год рождения и все места проживания. Могила Хисаны была неухоженной, только даты, ни имени, никакой подписи, никаких цветов — камень облупился со временем, а квадрат земли вокруг памятника покрылся сорняками. Была ли это Хисана в самом деле или настоящая Хисана стоит сейчас перед ним, а похоронена была девушка по имени Рукия? Он не уверен, что сама она помнит, кто есть кто. — Ты убила Белоснежку. — Да. Куниеда показала ему свои записи, всё, что она успела найти до того, как тело изъяли. На теле были следы длительных пыток. Нанесённые не за день или два до смерти, а за неделю или даже полторы. Узнав всю нужную ей информацию о паролях доступа и как связаться с полицией от её лица, Рукия убила предавшую её ассистентку Юки и сбросила её тело в реку, продолжая общение с полицией, играясь с ними, чтобы они ничего не заподозрили. — Мы встретились не случайно. — Не случайно. Честно говоря, Ичиго давно уже не гадает. Ему в руки падает с неба девушка, побитый мотылёк, надо быть полным дураком, чтобы не заподозрить в этом вмешательство — человека ли, провидения ли. Он надеялся когда-то, что это были враги, что Рукия столкнулась с чьей-то злой волей — но стоило ли удивляться, что тот, кто проткнул ей грудь гарпуном, был не врагом, а тем, кому она доверяла? Всё, чтобы Ичиго доверился ей, даже если она могла не выкарабкаться. Они все: Улькиорра, Юки, Татцке, Рикичи, Рукия, он сам — были расходным материалом. Но она выжила и попробовала сбежать; и её вернули назад, забрали её у него и у самой себя. — Мне всё равно. Рукия вскидывает голову, смотрит на него ошарашенно, настороженно — словно ожидая удара. — Мне всё равно, как мы встретились. Мне всё равно, что ты сделала до того, как мы встретились. Ты боец и ты делала всё, чтобы выжить. Я не знаю, как тебя зовут на самом деле, но я знаю, что я… — Перестань городить чушь, мальчик, — холодно прерывает его Бьякуя. Олицетворяя безразличие и лёгкую раздражённость, он крутит на пальце пистолет, поглядывая на наручные часы. Красивые блестящие часы, небось, стоят целое состояние. — Кажется, ты что-то путаешь. Думаешь, ты такой особенный. Спасёшь её и она с благодарностью повиснет на твоей шее? Она никогда не была жертвой. Ичиго пытается отрезать себя от монотонного голоса, с отстранённой методичностью излагающего исковерканные, неправильные факты. Бьякуя был скучающим наследником одной из самых богатых семей Японии. У него был вспыльчивый характер и расписанная жизнь, с которой он не собирался спорить: образование в Токийском университете и затем в Европе, красавица-жена и наследование семейного бизнеса, место в Готее и власть над шестым районом Токио. Но на одной из встреч, на которой он обязан был сопровождать отца, он повстречался с ней. Не то официанткой, не то проституткой, не то просто воровкой. Его попыталась обокрасть какая-то мелкая банда, сущие ничтожества — она спасла их, она сорвала кейсенкай с его волос, она ударила его, хотя всего полчаса назад смотрела кротко и благодарила за чаевые. Она действительно готова была на всё, чтобы выжить. Бьякуе нужна была её верность, ей нужны были его средства. Хисана умерла, но спустя год после смерти вышла замуж за Кучики Бьякую, и ещё спустя полгода на свет появилась её сестра, которой тот дал свою фамилию. Малышка продиралась к вершине тринадцатого района Токио, чтобы растрясти весь Готей до самого основания, чтобы создать из себя козла отпущения для верных Ямамото, для недовольных новым распределением власти, чтобы исчезнуть после переворота — и чтобы Кучики Хисана вернулась в общество. — Ты думаешь, я когда-либо держал её? Шантажировал? Угрожал? — его нос морщится, словно он учуял что-то дурно пахнущее. — Мы всегда были на равных. Думаешь, то, что она испытывает к тебе какие-то чувства, что-то значит? Она была влюблена в этого идиота Шибу. И это не помешало ей убить его. Она была влюблена в тебя — и это не помешало ей оставить тебя посреди улицы умирать. Влюбленности вроде таких не имеют смысла, потому что она всегда выберет меня, она всегда будет возвращаться ко мне. Думаешь, она вспоминала о тебе хоть раз за эти десять лет, пока ты не понадобился нам? Мальчик, она знала, где ты находился, всё это время. Под ним медленно расползается лужа крови. Потухшие глаза Ямамото смотрят куда-то мимо. Рукия подымается с колен, опираясь на его трость. — Рукия, значит, всё время это всё же была ты? Они впервые встречаются взглядами. Тушь и подводка у Рукии размазаны, и её глаза кажутся ещё больше — не чёрные, чернильные. Тёмно-синие. Родные и незнакомые. — Нет, — она качает головой, — это был ты, Ичиго. Она наклоняется к нему, и сквозь эфирные масла до него доходит запах её духов, сигарет, шампуня. Рукия гладит его по лицу и достаёт из его кармана его значок на удачу. — Двойной агент? Тройной? Перебежчица? — её улыбка не достигает бесконечно печальных глаз. — В то время я работала на Айзена, и он отправил меня в Каракуру. Ты начал копать под Ямамото, и он решил, что нашёл подходящую кандидатуру для того, чтобы наконец привести свой план в действие. Он обеспечил твоё повышение, перевёл тебя в Токио, оберегал тебя, пока ты бросался в самую гущу событий. Моей задачей было оставить это с тобой, чтобы мы всегда знали где ты, о чём ты говоришь, что планируешь. И когда ситуация стала подходящей, я вернулась, чтобы направить тебя по тому пути, который был нам нужен. Мы знали, что ты сделаешь всё ради меня, потому что все десять лет ты носил этот значок с собой. Ичиго, хрипя, просит её помочь зажечь ему сигарету. Нога ниже бедра немеет. — Получается, я убил Татцке? — А сейчас ты, поняв, что данных для того, чтобы упечь Ямамото за решётку, не хватает, решил убить его. Но старик оказал отпор, и вы оба погибли. Классическая греческая трагедия, — Бьякуя суживает глаза. — Скоро придёт Сасакибе, Рукия, нам нужно убраться до этого. На самом деле, мальчик, мы не ожидали встретить тебя здесь, но это даже к лучшему. Картинка получается намного аккуратнее. Тот непослушный мальчишка, желая выслужиться, чуть всё не испортил. Мне не нравится, когда всё превращается в балаган. Но с таким персонажем как ты это просто неизбежно. Рукия, не хочешь оставить за собой последнее слово? Бьякуя протягивает ей пистолет, предлагая ей сделать последний выстрел. По его лицу мало что можно прочесть, и всё же сквозь маску безразличия просачивается странная ласковость. Рукия двигается слишком быстро, и в глазах у Ичиго расплывается, он не успевает уследить за ней. Всего три мгновения. Раз: Рукия достаёт катану из деревянного футляра, сделанного под трость. Два: катана пролетает над ним. Три: лезвием Бьякую пригвождает к двери, и он роняет пистолет, который останавливается в сантиметре от пальцев Ичиго. Рукия помогает ему подняться с пола, и он тушит сигарету в лужице остывшего чая. — Уходи, — требует она. — У тебя ещё есть время. Беги отсюда, беги из города, тебя не было здесь никогда, я сознаюсь во всём, и они не станут искать тебя. — И что я буду делать? — со смешком отвечает Ичиго. — Как я могу вернуться к своей работе, зная, что посадил невинных людей? Зная, что всё это время предателем был я сам, пусть и не осознавая? — Значит, беги из Японии. Начни новую жизнь. Пожалуйста, уходи, у тебя не так много времени. Она смотрит на дуло пистолета и потом подымает взгляд обратно. Её густые брови сходятся на переносице. — Понимаю, — и действительно, в её голосе нет ни злости, ни обиды, только какое-то облегчение. — Но потом тебе правда придётся бежать. Ещё быстрее. Ещё дальше. — Рукия, мне некуда бежать, — он возвращает ей когда-то обронённые слова. — Я лгала тебе. Я использовала тебя. Я уничтожила тебя. И даже в такой момент он не может не хотеть поцеловать её, не может не хотеть прижать её к себе, защитить её, вдохнуть ещё раз её запах. Он не может не любить её. Как он может оставить её? — Скажи, ты хоть когда-нибудь… ты хоть когда-нибудь любила меня? По её щекам текут слёзы. — Ичиго, мне так жаль. У него есть ещё одна пуля. Он может выстрелить в неё и разом закончить это всё. Рукия и вправду уничтожила его. Она забрала у него всё. Друзей, работу, смысл жизни. Татцке, Иноуэ, Мизуиро, Кейго, старик комиссар, Арисава-сан, его отец, сёстры — теперь они сёстры убийцы и идиота, глупого обманутого грязного копа. Отомстить раз и навсегда, убить её, покончить с ней, забыть её наконец-то — но разве сможет он когда-то забыть её? Разве это возможно, мыслимо — забыть её? Он может выстрелить в Бьякую, они могут подстроить ту же инсценировку, что была приготовлена для Ичиго. Бьякуя попробовал прикончить Ямамото, но «старик оказал отпор» и они оба погибли. Они могут сбежать, могут сбежать в Америку, могут начать ту самую новую жизнь. Они будут вместе. Гонимые совестью и законом, врагами и невозможностью связаться с друзьями — но вместе. Вместе. Ичиго так долго ждал. Разве есть ещё смысл притворяться, что что-то могло отвратить его от Рукии? Но чем Ичиго отличается от них всех? От Ренджи, который безмолвно следует за ней сколько себя помнит? От Бьякуи, который верит в то, что она его гордость, что она принадлежит ему и только ему? От Шибы, который выбрал умереть от её рук? От Укитаке, который ради неё пошёл против собственного отца? От Ханатаро, который ради неё предал всё, положил на кон всё, включая собственную жизнь? У Ичиго уже нет ни сил, ни желчи опираться, что она стоит всего этого, что он готов отдать свою жизнь за неё, готов положить к её ногам всё, готов простить ей то, во что она превратила его. Если продолжать существовать, если жить — то только с ней. Иначе он окончательно превратится в ничто. Иначе просто не существует. Вот только… Мужчины любят её и кладут свои и чужие жизни к носкам её лодочек. Вот только это ли нужно ей? Нужен ли он ей? Рукия красива как никогда, потому что её слёзы искренни. Потому что она хватает Ичиго за грудки, она шипит ему, чтобы он уходил, чтобы бежал, чтобы оставил её и жил-жилжилжилжилжил. Он не может оставить эту пулю. Он может выстрелить в Рукию. Он может выстрелить в Бьякую. Он может выстрелить в… Сделав решение, Ичиго поднимает пистолет и спускает курок.