Ненормальный

Глебушкин переезд я все-таки пропустил, ибо долгие пешие прогулки на ветру даром не проходят. По сути, я позорно простыл и теперь возлежал на диване, глотая сопли и шмыгая носом ещё и от обиды — теперь меня точно не поцелуют. Хотя впервые мне до чертиков хотелось поцелуя. Не то чтобы я раньше никогда не целовался — я делал это и с девушками, и с парнями, и даже с неопределившимися (а кто ж знал, что тот клуб на окраине города окажется специфичным настолько?!), но ещё никогда я не испытывал такого желания. Я целовался, потому что, блин, ну все же целуются. Это весело, это приятно, это ощущение близости с кем-то… Но что-то мне подсказывало, что с Глебушкой это будет чем-то совершенно иным, особенным. Почти как в сказке про спящую красавицу. Короче, типичный я: сам себе придумал, сам себе жду с нетерпением, сам себе разочаруюсь, если вдруг что-то пойдет не так. Глеб позвонил мне после обеда, чтобы спросить, во сколько у меня заканчиваются занятия — я ещё в прошлый раз успел ему поплакаться на нелегкую судьбу одиннадцатиклассника и кучу дополнительных курсов, которые были добровольно-принудительными, хотя вот лично мне они были совсем не нужны, я и без них умный. — Я не в школе, — прогундел я. — И переезжать тебе придется самостоятельно, я не в состоянии. Я в очередной раз шмыгнул носом. Обидно все-таки. Без меня переезжать будет даже и вполовину не так весело. — Что ты с собой сделал, чудовище? — возмущенно рыкнули мне в ответ. — Таблеток нажрался? — Да, — честно ответил я. — Противовирусных, мама дала. — В смысле? — озадачился Глеб. Все-таки он немного туповат. Хотя есть в этом своя прелесть. — В коромысле, — привычно огрызнулся я. — Простыл я. Самоубиение временно откладывается. Тем более, что нужные таблетки ты у меня отобрал, а других у меня нет. — Лучше аскорбинку слопай. — Чтобы убиться аскорбинкой, ею надо подавиться, — вздохнул я. — Так, я все-таки зайду к тебе, — решительно сказал Глебушка. Я был совсем не против, а очень даже за, и, конечно, тут же решил, что Глебушка влюблен в меня без памяти и ему претила сама мысль о том, что я могу с собой что-нибудь сделать, а приедет он только для того, чтобы убедиться, что со мной все в порядке. Может, он даже планировал меня поцеловать, но, увидев мою одутловатую сопливую простывшую физиономию, наверняка поцелуйный энтузиазм спрячет куда подальше. — Зачем? — кокетливо поинтересовался я. — За надом, — оборвал мои восторги Глеб. — Ты один? — Да, — печально выдохнул я. Ну, что поделать, когда я заболеваю, мой характер становится в пару раз паршивее обычного, и даже отчаянно любящая меня мама в такие дни старается смыться на работу пораньше, оправдываясь всякими незапланированными экскурсиями. — Тебе что-нибудь нужно? — неуверенно спросил Глеб. — Лекарства, может, какие? Или апельсинов? — Веревку, мыло, ананас, пол-литра «пепси», живого ежа, штангенциркуль и синюю изоленту, — с готовностью поделился я своими желаниями. — Ну, раз ничего не нужно, жди. Буду через полчаса. Совестливый Глебушка действительно появился через полчаса и даже притащил мне ананас. Консервированный, в жестяной банке, но я все равно впечатлился степенью его самоотверженности и даже полез обниматься, но меня, ввиду моей сопливости, отстранили и отправили обратно в постель. Последнее вызвало у меня массу ассоциаций, из-за чего выраженье на моем лице стало мечтательно-похабным, и Глеб поспешно добавил: — Просто ложись, отдыхай. Я послушно лег, а Глеб, помявшись, сел прямо на пол подле моей кровати, как будто стоящей в углу табуретки не заметил. Я бы предложил ему лечь со мной, да только он, скорее всего, не согласился бы. — Значит, ты действительно болеешь, — помолчав, произнес Глебушка. — Очевидно это так. — И с тобой все в порядке. — В относительном, — снова кивнул я и, не удержавшись, спросил: — А ты волновался за меня, да? — Нет, — предельно серьезно ответил Глеб. — Надеялся, что ты все-таки сдох и мне не придется возвращать тебе десять штук. — Ещё чего! — возмутился я. — Теперь я специально в ближайший месяц не сдохну. — Договорились. Ладно, раз с тобой все в порядке, я пойду. Нужно собрать вещи, а ещё зайти в больницу за результатами анализов. «Раз с тобой все в порядке». Мне тут же безудержно захотелось что-нибудь кошмарное с собой сделать, такое, чтобы Глеб тут остался надолго. Может быть, даже навсегда. — Что, даже не поделишься своей пламенной речью отчиму? — Так не было ее ещё, я только готовлюсь. Вечером позвоню, расскажу. — Это ты зря без меня готовишься. Я знаешь, сколько интересных фраз знаю? С метафорами и прочими интересными вещами! — Храни меня бог от твоих метафор, — содрогнулся Глебушка. — Ты не знаешь, от чего отказываешься, — попытался убедить я. — Вот, к примеру, отчим тебе такой: «Ну и вали отсюда нахуй!», а ты такой: «С точки зрения банальной эрудиции, каждый локальный индивидуум стремится мистифицировать абстракцию, но мы не должны пренебрегать тенденциями парадоксальных иллюзий, а также мотивировать критерии абстрактного субъективизма. Так как ваш потенциальный уровень равен нулю и стремится к минус бесконечности, дальнейший разговор считаю нерентабельным». Потрясающе, да? — Угу. Потрясает воображение и логику. Спасибо, я как-нибудь своими силами справлюсь. Закрой за мной дверь и ложись отдыхай уже, выздоравливай. — Знаю я твои силы, — фыркнул я обиженно. — Небось, процитируешь малый петровский загиб — и всё, ничего необычного. *** То ли из-за чудодейственного мамулиного порошка, то ли, что вероятнее, из природной вредности уже на следующий день я чувствовал себя гораздо лучше, даже насморк исчез, как будто не бывало. Я возрадовался и стал собираться в школу, то и дело поглядывая на свой телефон — Глеб вчера не позвонил, но написал, что позвонит и все мне расскажет сегодня. Стоит ли говорить, что все шесть уроков я сидел как на иголках? Очень уж мне не терпелось увидеть и услышать Глебушку. И потом, за ним был должок, и сегодня я намеревался его стрясти. Если он и удивился, что уже сегодня я бодр и свеж, то виду не подал и пригласил меня вечером к себе. Естественно, я тут же поинтересовался, чем мы будем заниматься. — Сексом, — опрометчиво огрызнулся Глебушка, ещё не зная, что со мной и моими из всех щелей бьющими гормонами такие шутки плохи. Он явно не подозревал, что его невинная шуточка перерастет в сотню смсок, где я с грязными подробностями описываю, что хочу с ним сделать, что я хочу, чтоб он сделал со мной, и какие позы я всегда мечтал попробовать. В конце концов впечатлительный Глеб просто сунул мой номер в черный список и пообещал держать его там до тех пор, пока я не успокоюсь. То есть явно угрожал оставить его там навсегда. Вечером я как ни в чем не бывало стоял на пороге его квартиры, а он как ни в чем не бывало меня пустил, хотя я до последнего был уверен, что он высунет руку из-за двери, покажет мне фак и отправит восвояси. — Ну, проходи. — С явной гордостью и удовольствием Глебушка обвел пространство уже своей квартиры. Между прочим, всего лишь за день захламить квартиру так, как будто до этого в ней жили года три, это надо уметь. Глеб справился. Пока я, открыв рот, разглядывал картины и постеры на стенках, Глеб копошился на кухне, обещая мне какой-то там суперский глинтвейн, которым мы будем отмечать его новоселье. Я бы хотел отметить его совсем по-другому, тем более что двуспальная кровать была соблазнительно не заправлена и своим видом буквально говорила «займитесь на мне сексом», но на всякий случай я промолчал. В конце концов, мне пока что даже и поцелуя не обломилось. Глинтвейн оказался редкостной херней, но Глеб так его расхваливал и так гордился своим фирменным рецептом, что произошло чудо, и я уже в который раз не сказал того, что очень хочется. Уникальный, между прочим, случай. Кое-кто может собой гордиться. Я потребовал, чтоб мне в деталях рассказали вчерашний день. Как я и предполагал, с отчимом Глебушка поговорил банальнее некуда, и я ещё минут двадцать сокрушался, что меня там не было, зато Глеб украдкой, думая, что я не услышу, выдохнул «и слава богу». Потом он рассказал мне о первом дне на заводе, затем мы немного поговорили о музыке и сериалах, найдя общие интересы. — А ты, оказывается, можешь быть вполне нормальным подростком, — как будто бы с удивлением произнес Глеб. — Не обольщайся, — предупредил я. — Я просто расслабился. Подожди немного — и сумасшествие ко мне вернется. — Знаешь, а я ведь после первой нашей встречи был уверен, что при второй встрече утоплю тебя в той самой реке. — Я оставляю неизгладимое впечатление. — А вместо этого я поперся с тобой в бар и слушал твои бредни. — Потому что я умею заинтересовать собой. — Умеешь. Я вот, например, совершенно не понимаю, как так получилось, что ты вошел в мою жизнь так быстро и так основательно, что я уже не представляю, что тебя когда-то в ней не было. — Вот уж не знал, что у тебя такая любовь к пафосным речам, — фыркнул я. — Но ты лучше бы делом доказал, чем так распаляться. Сам же обещал поцеловать. Я жду, жду, а ты… — Иди сюда. — В смысле? — опешил я. — Ох ты ж блядь, — выдохнул Глеб и сам ко мне подошел. Это действительно было не похоже на все то, что я испытывал раньше. Может быть потому, что у Глеба было явно больше практики, и целовался он очень-очень хорошо, почти что профессионально. Губы у него были теплые и мягкие. Руки, обвивавшие мою талию — сильные. Я так увлекся анализом своих ощущений и рассуждениями на тему: «Можно ли умереть от нехватки воздуха во время поцелуя?», что пропустил тот момент, когда напускал Глебу в рот слюней. — Придурок. — Он невежливо меня отпихнул, вытирая рот. — Я всё-таки тебя где-нибудь утоплю. Честное слово.