Призраки Шафрановых холмов

Это несправедливо, в конце концов - Черити сердито закрыла книгу, заложив пальцем место, на котором остановилась, подтянула колени к груди, обхватила их свободной рукой и уложила на колени подбородок. Почему в этой Англии случается столько интересного, о чем можно написать? В унылой и дождливой, если верить книгам и рассказам, Англии, на маленьком островке в холодном море. Там водятся привидения и гордые надменные аристократы, там в каменных мрачных поместьях тоскуют бледные романтичные красавицы. И даже не совсем красавицы, сердито подумала Черити, вспомнив прочитанную недавно "Джейн Эйр". Совсем не красавицы. И тем не менее сколько всего с ними случается интересного - сумасшедшие жены, миссионеры с лихорадочным румянцем и горящими пламенем веры глазами, богатые влюбленные с обожженым лицом. А в их городке даже мистер Ратчет, которого все считают миссионером и который при любом удобном случае рассказывает, как проповедовал среди краснокожих и семь раз подвергался опасности лишиться скальпа, столь уныл, что при каждом следующем рассказе слушатели исподволь желают, чтобы на какой-нибудь восьмой раз у индейцев наконец все получилось. Раньше после каждой прочитанной книги Черити ложилась спать с твердой уверенностью, что завтра утром она откроет глаза - а в городе происходит что-то необыкновенное. И она возьмется за перо и напишет... Напишет самый прекрасный в мире роман - вроде "Франкенштейна" мисс Годвин. Но с каждым прожитым годом эти надежды таяли, а разочарования росли. Ей уже почти пятнадцать, а достойного сюжета не попадается. А сочинять Черити не умеет, у нее получается описывать только то, что происходит перед ее глазами. Но, как назло, ничего особенного не происходит, и Черити коротала вечера за коротенькими скетчами про любимого пса Сильвера, большого проказника, лукавца и кухонного воришку. Скетчи удавались хорошо, один даже папа зачитывал во время званого вечера, все смеялись и после мистер Пибоди, лавочник, объездивший полмира, бывший, говорят, даже в Калифорнии, сказал, что счастлив присутствовать при взрастании таланта, достойного... Дальше мистер Пибоди назвал имя какой-то француженки, Жорж Занд, кажется. Черити такой не знала, но по тому, как сконфузились некоторые из гостей, заключила, что с писаниями француженки стоит познакомиться. Итак, ей скоро пятнадцать, потом шестнадцать, а дальше только отвратительная, непростительная старость. После тридцати Черити твердо решила покончить с собой, отравившись синильной кислотой - для чего жить хладеющей развалиной, потерявшей интерес к жизни, ходить с букольками и по воскресеньям распевать в церкви гимны, округляя рот в жалобное "О"? В лучшем случае заниматься благотворительностью и вести счет званым обедам и ужинам, отданным и задолжавшимся соседям. Она так надеялась на легенду о Певунье, надеялась на то, что после рассказов Терезы в их городке расцветет Чудо - но увы, рассказ этой выжившей из ума старухи на следующее же утро показался совсем не Чудом, а всего лишь безвкусной дешевой картинкой. Чуда предпочитали какие-то другие городки или вовсе все улетели в Англию, откуда, как назло родом эти Уотсоны. Уотсоны. Если бы кто... "Не нравится - шей сама!" - кто-то или что-то произнесло эти слова, дохнуло ими прямо в оба уха. Черити подскочила как ужаленная. Не нравится - шей сама, сказала ей мама, когда Черити, примеряя новое платье, оттягивала слишком высокий и жесткий воротник, охвативший шею. Она сошьет! Черити показалось, что в окне блеснула молния, и она не удивилась грому - снизу, из кухни, донесся металлический грохот, видно, что-то уронили. Черити поспешно выпростала ноги из-под одеяла и бросилась одеваться. Она сошьет, как бог свят, сошьет! Сегодня суббота, и в школу вставать не нужно. Нет младших братьев или сестер, с которыми нужно нянчиться - хоть в этом ей повезло больше Ребекки, на ту вечно навешивают младшую сестренку, десятилетнюю Эби, которая таскается за старшими, подслушивает, подсматривает, а потом противным голосом клянчит сласти, ленты или взять ее с собой, угрожая в противном случае все рассказать родителям. Что именно Эби может рассказать, ни Черити, ни тем более Ребекка не имеют желания выяснять - у каждого есть тайные грешки, что уж тут. И хихиканье с молоденьким помощником шерифа, который в последнее время подкарауливает Ребекку на выходе из школы, еще не самый страшный. Но сегодня Эби ушла к подруге, так что можно поговорить без ненужных свидетелей. - К Уотсонам? Да, меня приглашали на субботу, - с важностью кивнула Ребекка. Она была целым годом старше Черити и уже носила иногда длинные платья. И наверняка наденет длинное на пикник у Уотсонов. Черити вздохнула - сходить к Уотсонам, послушать рассказы о Европе и Индии, и хотя бы поглядеть на миссис Уотсон было бы ужасно интересно. Но сейчас нужно было сделать так, чтобы ее собственная история, ее "платье", начала бы разворачиваться и шиться. - Отлично, - быстро кивнула она. - Слушай, что ты должна будешь сделать... По мере слов Черити глаза Ребекки заблестели все более заинтересованно. - Он и правда красавчик, этот мистер Рамакер, - шепнула она. - Ты думаешь, он сгодится для твоей истории? И я... но ты же не станешь писать про меня, это неприлично. - Ах, какая ты глупая, Ребекка Лефевр! - выйдя из себя, Черити топнула ногой, едва не попав каблуком в лужу. Она обеспокоенно оглядела подол платья и чулки, набрала побольше воздуха и продолжала: - Я вовсе не собираюсь писать о тебе, еще чего! Что в тебе необыкновенного? Да и ты еще маленькая. Ребекка обиженно поджала губы, но привычка слушать и слушаться подругу пересилила - она внимала Черити с прилежанием первой ученицы. Но под конец речи не выдержала и привычка. - Я не умею ничего такого, - рассерженно сказала Ребекка. - Я тебе не старая Миллиган, чтобы сводить и устраивать помолвки. - Никакой помолвки, - поспешно возразила Черити, приглушив голос. И уже пожалела, что посвятила подругу почти во все детали своего плана. - Тебе нужно просто поговорить с Ариадной Уотсон, чтобы она пригласила к себе Бетси Картер. - Картер? - возмущенно сказала Ребекка. - Ну уж нет! Черити закусила губу - она совершенно упустила из виду, что Бетси, хорошенькая черноглазая хохотушка, самая смазливая (и самая глупая, по мнению Черити) девушка во всем городе, будет строить глазки далеко не только одному молодому инженеру из Минессоты, который гостит у мистера Уотсона. А среди приглашенных наверняка есть и помощник шерифа, с которым Ребекка, очевидно связывает некоторые свои надежды. С Бетси, очаровательницей Бетси, как назвал ее однажды папа в разговоре с приятелем, явно не предназначенном для женских и детских ушей, Черити связывала определенные надежды. Что может быть более подходящим для интересной истории, чем знакомство красивого загадочного приезжего, вроде мистера Йона Рамакера, инженера из Миннесоты, приехавшего на загадочные геологические разработки, с первой красавицей города? А что красавица еще и первая дура - беда невелика, в романах героини обыкновенно такими и бывают, особенно если сравнить с героями. И вот теперь Бекки отказывается помочь. Девчонки - дуры, раздраженно подумала Черити и в очередной раз пожалела, что сама родилась девочкой. Хотя - раз она не собирается становиться героиней романа, а собирается его писать, все не так уж плохо. Из женщин получаются хорошие писатели. Первое - про себя Черити загибала пальцы, - ей нужно поговорить с Бетси. Второе - попробовать напроситься на пикник к Аде Уотсон. И третье, и самое трудное - уговорить родителей отпустить ее. То, что на пикнике будет Ребекка Лефевр, несколько облегчало исполнение третьего пункта. *** Ночью тихо шелестит камыш у излучины реки. Сколько раз сменились зима и весна, сколько раз - и камыш, залитый кровью, давно уже стал землею, и давно выросли на ней цветы и травы, давно кровь ушла в их корни. Разве что старая гнутая дугой ива, простирающая над заводью ветви, что-то помнит. Сжечь бы ее, да нельзя. Узнают, прибегут... Надо осторожно. И одного пожара пока довольно. Он жив остался, Джиллиан, Джиллиан, только ему не спастись. Жаждешь ты встречи, жаждешь покоя - жизнью его расплатись! Тихо-тихо шепчутся злодеи-камыши... *** Всполохнет так что-то, затронет, двинет в самой глубине - и вот уже цепляется одно за другое, как у жонглера-эквилибриста, набрасывающего на свою хрупкую, шаткую пирамиду все новые и новые предметы - вот у него кружка, вот на ней трость, вот на кончике трости закрутилось блюдце... Мо тряхнул головой и тут же сделал вид, что просто отмахнулся от мухи. - Восхитительный кофе, - Рамакер за прошедшее время прижился в семействе Уотсон как кошка в доме. Он побаивался только миссис Виргинии, ее глубокого, темного и страшного молчания, черноты ее глаз. С Уотсоном же и его дочерью Голландец взял слегка покровительственный снисходительный тон, с каким столичный гость, по его мнению, и должен относиться к провинциалам. Мо он, однако, представил не своим слугой, а помощником - видимо опасаясь, что если возьмется за все сам, провалит дело, для которого их обоих послали. Семь лет, подумал Мо. Пароход, бежавший по большой реке семь лет назад, Винсент Жаме, в своем дорогом с иголочки костюме похожий на втиснутого в клещи цивилизации быка, и сам Мо, тогда еще просто Мо, не Тин-Пэн. Просто Мо, и это в лучшем случае - обычно начиналось все с "эй, ты" или "эй, китаеза". И еще Мо подумал, что тогда, семь лет назад, глаза у миссис Виргинии Уотсон были просто и мирно карими. Пароход бежал по большой реке, и пассажиры, за несколькодневное путешествие успевшие узнать друг друга, уже испробовали все способы развлечения, способные скрасить дорогу, и теперь лишь лениво перебрасывались репликами, напоминая плохую цирковую пантомиму, где актерам не хватает умения обойтись без слов. Мо, конечно, никогда не рисковал спросить Жаме, что там произошло тогда на пароходе между ним и Уотсоном. Он мог полагаться только на свои глаза и свой ум. И он видел, как Винсент, приблизившейся к Уотсону и его жене со своей ровной улыбкой, которой никак нельзя было ждать от него, в какой-то момент был просто отброшен вескими и спокойными словами англичанина. Тогда Мо еще не знал, что Уотсон англичанин. Он только наблюдал за невысоким человеком в круглых очках, с умным и некрасивым, будто стекающим книзу длинным лицом. Уотсон появлялся на палубе в своем безупречно чистом костюме, пальто и дорогой шляпе, окидывал открывающийся ему мир пытливым внимательным взглядом и вел себя так, будто только сию минуту прибыл, раскланиваясь даже с матросами и прислугой. Тогда Винсент Жаме был для Мо больше, чем царь и бог. И видеть своего кумира потерпевшим поражение - и от кого? От кого?! От жалкого очкарика! - было для восемнадцатилетнего Мо невыносимым. Но бросаться на англичанина, как бросились (и были немедленно остановлены) другие спутники Жаме, Мо не собирался. Винсент не выносил жалости и не терпел такого рода помощи, потому быстро и безжалостно взял свою свою свору на короткую шворку. Англичанина нужно было наказать его же оружием. Не кулаками. "Те, кто верит в удачу, видят то, чего хотят видеть, те же, кто не верит - видят то, чего более всего боятся", - говаривал когда-то Папаша Гросс. И выбрасывал взятый у кого-то из публики серебряный доллар загаданной стороной столько раз, сколько загадывали. Верующие в удачу, столпившиеся вокруг него, подбадривали карлика, и к доллару присоединялись порой довольно солидные суммы, особенно когда Папаша после трюка вслух и громко благодарил Господа, ниспославшего ему везение по милости своей. Англичанин тогда тоже верил в удачу. Мо заметил, что после разговора с Винсентом между Уотсоном и его женой пробежала если не кошка, то черный котенок. После таких качелей люди склонны искать удачи на стороне, причем в местах неожиданных. Каждый день после обеда пассажиры попроще устраивали на корме игру по маленькой - вист, фараон или что-то еще более немудрящее. Играли вторым сортом, разумеется - никто не собирался распечатывать новую колоду перед каждой сдачей, да и колоды таковой ни у кого не было. Против участия в игре паренька-азиата, все время кланяющегося с робким заискивающим видом, начали было возражать, и тогда Мо умоляюще посмотрел на англичанина, будто прося его о заступничестве. И тот, еще чуть хмельной от сочетания победы над соперником и поражения от жены, настоял на том, чтобы Мо разрешили играть. С самого начала игры Мо понял, что Уотсону в таком деле сопутствует сильное широкое везение - как бывает с людьми, очень несчастными во всем остальном. Карта англичанину так и перла и в его увлечении было что-то детское. С такими кажется, что им и проигрыш будет в радость. И он стал подлаживаться под англичанина, кидал на него собачьи благодарные взгляды и так же по-детски, как Уотсон, радовался своим небольшим и не очень частым выигрышам. Англичанин попался, когда прошло несколько кругов и партнеров в игре поубавилось, а зрителей, азартно сопереживающих игрокам, прибавилось. И неуловим для окружающих был тот момент, когда общее сочуствие переключилось на худенького юношу-азиата в обтрепанных брюках и рубахе, будто скроенной из мешка - слишком уж явно его противники хорохорились и слишком уж искренним было его огорчение, когда в последних двух кругах ему не слишком фартило. - Можно затемнить? - тихо, будто боясь собственного голоса, спросил Мо во время очередной сдачи. Это означало добавить в банк некоторую сумму, не видя своих карт - на что соперники должны класть сумму вдвое большую. - Давай, парень, - поддержал со спины густой жесткий голос Жаме. До того он не обнаруживал своего знакомства с Мо - вернее, почти не замечал его, заднего подбегающего из своей свиты. - Отчего ж не затемнить? Круг прошел, и еще один прошел в слепую, и партнеров снова убавилось - только англичанин продолжал сидеть, чуть заметно улыбаясь. Взяв верх над Жаме в словесной дуэли, он собирался обставить неожиданного помощника Мо и в картах. Азартный блеск в глазах давался Мо легко - цирковая привычка к лицедейству сработала. - Еще, - он добавил в банк, почти не глядя взяв протянутые Жаме деньги. Карты были по-прежнему закрыты. Более опытные игроки потихоньку отваливались, понимая, что несмотря на уверенность англичанина, дело его не вполне на мази. И Мо со скрытым удовольствием поймал момент, когда, добавляя деньги в банк, англичанин полез не в бумажник, а во внутренний карман пиджака. Купюры, которые он положил, были крупнее прежнего. У Уотсона были три туза - Мо чувствовал это уже давно, по старательно скрываемой уверенности англичанина и по тому, как тот поглядывал на него с легким сочувствием. Однако уверенность Уотсона была поколеблена, когда на очередной круг Мо снова отказался открывать карты. А между тем пароход приближался к крупному городу - где, судя по всему англичанин должен был сходить на берег. - Открываем, - ровным уверенным тоном сказал наконец Уотсон и смущенно улыбнулся. - Три туза. Мо с выражением детской растерянности взглянул на него, руки его дрогнули. Он быстро и испуганно оглянулся на стоящего за его спиной Винсента, который последние три круга снабжал его деньгами. Окружающим казалось, что мальчишка-азиат сейчас расплачется, а на лице Жаме застыло уже хорошо знакомое Мо насмешливое выражение, с которым Винсент обыкновенно выхватывал оружие или всаживал нож в живот некстати подвернувшегося под руку. - Три шестерки, - почти прошептал Мо, открыв карты. ...Когда он сгребал деньги из банка, на англичанина жалко было смотреть. Особенно когда подошли его жена и дочери. Старшая, черноокая красавица, в мать, окинула собравшихся злым взглядом из-под смоляных ресниц, а младшая, невзрачная худенькая девчонка лет десяти, остановила на Мо вопросительный, требовательный взгляд, безошибочно определив его причиной того, как ее отец сбивчиво говорил матери что-то по-французски, все время поправляя очки, соскальзывавшие со вспотевшего носа. И Мо под этим взглядом неожиданно для себя едва не вернул Уотсону выигранные деньги. - Молодец, - когда англичанин сошел на берег, Жаме с силой хлопнул Мо по плечу. - Три туза... Я сам едва не поверил, что твое дело дрянь и плакали мои денежки. А этот гусь, видно, в конце не свои проигрывал, - злорадно добавил он. ...Семь лет прошло. Уотсон не узнал его, думал Мо, сидя за завтраком и смотря, как миссис Уотсон с обычным своим сумрачным видом меняет местами печенья, лежащие на ее тарелке, перехватывает их тонкими пальцами, на которых, подумалось ему, хорошо смотрелись бы дорогие перстни, сияющие камнями. Немудрено - робкий мальчишка-китаец и теперешний вполне уверенный в себе помощник Рамакера не могли совместиться в сознании англичанина. А девочка узнала. Мо бросил быстрый взгляд на намазывающую булочку Ариадну - узнавание он прочел в ее взгляде, когда они вместе держали потерявшего сознание Рамакера у решетки. Но она ничего не сказала - только смотрела. Смотрела... смотрела... ...Крутится-крутится блюдце на острие трости, хрупко его равновесие - ах, вот сейчас сорвется, ударится оземь и разлетится на сотни осколков. Хрупко равновесие эквилибриста, хрупко, хруп... хруп... В судьбу, предопределенность и встречи неспроста Мо не верил никогда. Даже обычная суеверность цирковых его почти не коснулась - конечно, он не садился спиной к арене, не трогал чужой реквизит, здоровался со всеми, выходя на манеж, и вместе со всеми, затаив дыхание, следил, будет ли первым вошедшим зрителем мужчина, что сулило прибыль. Но все это было привычное и впитавшееся в его жизнь вместе с жирной густой вонью грима, ароматом опилок и острым запахом клеток с животными. Но Уотсон, его внимательный и ставший каким-то беззащитным взгляд сквозь круглые очки, заставлял верить. Отмахиваясь, словно от мухи, от этого тихого настойчивого звона, несущегося на него неотступно, как будущее. "Прощупай его, Тин-Пэн, прощупай хорошенько - этот жук слишком уверенно держится, наверняка работает не только на "Мид-Вест Коал" и ищет не только уголек. Уж я-то его хорошо чую". - Надеюсь, господа, вы составите нам компанию в завтрашнем маленьком пикнике, - прервав его мысли, сказала вдруг миссис Уотсон. Рамакер поспешил пышно- и многословно заверить, что будет совершенно счастлив принять участие в столь замечательном событии. А Мо едва успел скрыть замешательство - гордая и суровая хозяйка семейства, прекрасная и недоступная, была последним человеком, от которого он мог ожидать приглашения на пикник. *** На пикнике, - который мог бы зваться просто вечеринкой, потому что происходил в поместье Уотсонов, так что не было нужды далеко ехать, - Черити чувствовала бы себя лишней, если бы не необходимость наблюдать. За гостями, за хозяевами, за приезжими; за Бетси Картер, которая все же получила приглашение, а в особенности за Адой Уотсон. Ада - барышня глупая, унылая, вся какая-то прозрачная и сутулится, будто сама в себя заворачивается. Водная - так называла ее Черити про себя; недаром даже глаза у Ады какого-то зеленовато-прозрачного цвета, в котором нет ничего определенного. Одно слово, бледная немочь. Учитель в школе часто ставил в пример ее успехи во французском и сочинениях, и одно это породило в Черити стойкую неприязнь к англичанке. Даже в серсо - уж что может быть проще серсо? - Ада отчаянно мазала, так что кольцо то и дело шлепалось возле ее ног, пролетев мимо палочки. Так что когда за праздничным столом-покрывалом, уставленным всякими вкусностями, доктор Теннисон, слывший высокообразованным человеком, поднял тост за дочь хозяина дома, которая "оправдывая свое имя, словно древняя Ариадна, спасла живые души из огненного лабиринта", Черити почувствовала раздражение. Из Ады получилась бы неплохая подруга главной героини, некрасивая и богатая, которую в конце отвергает герой. Йон Рамакер, тот самый приезжий, на которого Черити возлагала большие надежды, будучи рассмотрен вблизи, оказался вполне ординарным и ничем не напоминающим героя романа - что в сочетании с дурой Бетси Картер было совсем уж никуда не годным. Даже помощник Рамакера, молодой азиат, которого все называли Мо, подходил для этого лучше - он, по крайней мере, сумел заинтересовать молодежь (да что греха таить, и саму Черити) игрой, состоящей в том, чтобы вытащить из беспорядочно высыпавшейся кучи разноцветных палочек самые ценные, не пошевелив остальных. Черити, затаив дыхание, смотрела, как Мо вытаскивает из кучки красно-синюю палочку, которая называлась "император" - тащил он ее осторожно и медленно-медленно, будто и вовсе не двигая пальцами. Но каким-то волшебным образом красно-синий "император" выполз из общей кучки, а остальные палочки даже не шелохнулись при этом. На это зрелище засмотрелся даже старый Уитакер, которого Уотсоны пригласили в качестве наемного лакея - не пойми для чего, подумала Черити, следя за тем, как с царственной величественностью Уитакер разносит напитки. А потом заиграли, зазвенели, запищали банджо, гармоника и маленький барабанчик, начались танцы. И Бетси Картер танцевала с Рамакером, а Ребекка - со своим губошлепым Сенди, сердито отметила про себя Черити. Саму ее, разумеется, не пригласят - но не успела она этого подумать, как перед ней оказался сам хозяин дома и галантным жестом протянул руку, прося мисс Олдман оказать ему честь и принять приглашение на вальс. Черити напряженно следила за своими ногами, стараясь не наступить на лакированный сапог своего кавалера и не опозориться, и все больше краснела. Она ненавидела себя, ненавидела уже и мистера Уотсона, прах бы его побрал с его галантностью и умными разговорами. Хотя поговорить с ним было бы интересно - потому что он расспрашивал ее о книгах, которые, как он слыхал, мисс Олдман очень ценит. Но говорить о книгах и одновременно следить за ритмом и ногами было для Черети немного чересчур. Однако всю ненависть и напряжение ее как рукой сняло, когда в одной паре она узнала Аду Уотсон, танцующую в паре с помощником Рамакера. *** - Папа тогда проиграл казенные деньги, - тихо-тихо проговорила Ариадна. Мо едва смог расслышать ее шепот. Тема была не вполне подходящей для танцев - да что там, совсем не подходящей. Разве что после того, как сама хозяйка, улучив момент, когда остальные не могли их слышать, попросила его пригласить на танец ее дочь - после этого мало что смогло его удивить. - Потом сбежала Эллен, моя сестра, - продолжала Ариадна. Танцевала она слегка неуклюже, безыскусно, но правильно. - И мама стала такой... как сейчас. Расчет, думал Мо. Уотсон пронюхал, что Рамакер карта мелкая, и пытается таким способом подкупить его. Глупо, но это может означать, что Уотсону есть что прятать. Прочь, прочь, мой мальчик дорогой, отсюда прочь, не верь холмам. Холмы подступят к камышам, закрутят, завертят, сметут и новый холмик возведут, могильный холмик возведут, где прежний предан всем ветрам... Мо расслышал лишь шелестение, и что-то горько сжало его сердце. Но вот среди танцующих мелькнул шериф, его помощник и еще знакомые лица - кого-то Мо видел в салуне, когда они с Рамакером только приехали, кого-то после встречал на улицах городка. У него была цепкая память на лица - например, сморщенную физиономию приглашенного лакея он точно видел в салуне, как и лопоухого губошлепа, танцующего сейчас со спелой блондиночкой лет шестнадцати. Ненужные люди, мешающие мысли. Не до них сейчас. За прошедшее в доме Уотсонов время он успел прощупать рабочих, которые трудились на выработке Уотсона, но ничего настораживающего в их разговорах не нашел. И однако в городке происходило что-то очень нехорошее. Недавняя находка трупа какого-то приезжего, не вполне понятные смерти до того, а самое главное - их с Рамакером попадание в тюрьму сразу же по приезду и немедленно случившийся пожар. Девять из десяти сказали бы, что все это просто досадные совпадения, что такое бывает и в других городках и ничего в том нет необыкновенного. Но Мо ощущал ту самую серую и немного тянущую внутреннюю пустоту, которую хорошо помнил по цирковому детству и отрочеству - она тянула под ложечкой, не раз и не два, она хорошо помнилась, особенно по тому дню, когда ослаб трос и он едва не разбился, упав в опилки арены из-под купола циркового шатра. Что-то случится. Ариадна слегка подвинула руку, легко лежащую на его плече, и Мо очнулся. - Не смейте угрожать моей семье, - прошептала она, с почти неожиданной силой сжимая его плечо. *** - Я сама слышала, - Ребекка оглянулась, но школьный двор был занят обычным гудением, и на них никто особенно не обращал внимания. - Я отошла подвязку поправить и слышала. Миссис Уотсон сама его попросила - "я прошу вас пригласить на танец мою дочь". И потом на Аду так поглядела... - Ребекка чуть сощурилась и ее голубые глаза потемнели. - Так что она не могла отказаться. Это было гораздо интереснее, чем Бетси Картер, хвастающаяся, что приезжий инженер вызвался сопровождать ее, когда гости разъезжались по домам. Черити думала об этом весь урок истории и даже половину класса по литературе, который она больше всего любила. Сегодня молоденький мистер Ивэнс, их новый учитель, прибывший только этой зимой, рассказывал о Шекспире. Он замечательно хорошо читал наизусть, и Черити прощала ему даже то, что Шекспира он немилосердно сокращал в угоду строгой нравственности. Из чресл враждебных, под звездой злосчастной, Любовников чета произошла. По совершенье их судьбы ужасной Вражда отцов с их смертью умерла*, - вдохновенно читал мистер Ивэнс пролог из "Ромео и Джульетты". Черити слушала его и думала, что вот как раз кровной вражды в их городке и не хватает, чтобы родилась в нем красивая история. Но если Ада Уотсон настолько безнадежна, что ее мать готова знакомить ее с китайцами... Нет, это тянуло не более чем на сатирический рассказик. "Из чресл враждебных под звездой злосчастной..." - строчки из Шекспира качались и пели в ней всю дорогу домой, так что Черити почти не разбирала этой самой дороги. Так что даже врезалась в пожилого мистера Уитакера, и тот уронил свою корзину, в которой предостерегающе звякнули склянки. Но мистер Уитакер был человек не злой, так что вполне благосклонно принял сбивчивые извинения Черити и даже благородно отказался от предложенной помощи в донесении корзинки до дома. Черити так и эдак крутила в голове события на пикнике, пока не уснула. Она решила попробовать сделать из этого хотя бы рассказ, чтоб не пропадать добру, и трудилась над ним на протяжении следующих нескольких дней. Пока ее не прервала облетевшая город новость - шериф Риксон, чувствовавший себя не лучшим образом последние три-четыре дня, страдавший от головной боли и светобоязни, проснулся утром совершенно ослепшим. Некоторые считали это божьей карой за обжорство, коему шериф был подвержен. Но пастор, лучше всех разбиравшийся в божьих карах, сказал, что Господь не стал бы карать чревоугодника слепотой, кроме того, в последние две недели шериф был вполне воздержан и, даже будучи приглашенным на пикник к мистеру Уотсону, в рот не брал спиртного. Доктор Теннисон только пожимал плечами и с высокоученым видом ссылался на наследственность, говоря о том, что отец достопочтенного шерифа также обладал слабым зрением, а мать много лет страдала от мигреней.