Призраки Шафрановых холмов

"Мозес хорошо разглядел серую тень, что толкнула девушку под пулю. И ему хватило разума понять, кем была та серая тень. - Демон, извергнутый Небесами! - в отчаянии воскликнул он, сжимая холодеющие руки Ариадны..." Черити Джонсон, в девичестве Олдман (девичью фамилию она использовала как творческий псевдоним), прикурила от свечки, что позволяла себе делать только в своей маленькой мансарде и только поздним вечером ночью, когда дети спят, а муж либо читает, либо подремывает со сползшими на нос очками. Она глубоко затянулась, обмакнула перо в чернильницу. "...сжимая холодеющие руки Ариадны. - Будь проклята, будь трижды проклята та, что скорее волчица, нежели мать! Но любимая, собрав угасающие силы, прошептала, с неизъяснимой нежностью глядя на Мозеса: - Не нужно больше проклятий... - и, воздев очи к небу, заговорила торопливо, тщась побороть накатывающуюся смертную муку. - Я безмерно благодарна тебе, Джиллиан. Если бы не ты, я бы не успела уберечь его. И случилось чудо - сердце, заледеневшее в вековом проклятии, оттаяло, смягчилось. Джиллиан вспомнила, как рыдала над телом своего погибшего возлюбленного, вспомнила все то горе и отчаяние, охватившее ее, вспомнила, как всей душой любила она маленькую жизнь, оставленную Янгом под ее сердцем. И легчайшим дуновением тонкая бестелесная рука коснулась уже тронутого смертною белизной лба Ариадны..." Черити неоткуда узнать, было ли все именно так. Но доктор Теннисон, с которым она встретилась три года назад, рассказал, что рана Ариадны Уотсон была смертельной, и то, что она выжила, можно приписать разве что на счет чудес. Словоохотливый доктор, ушедший на покой, рад был поговорить с той, которая знала его еще полным сил блестящим кавалером, и, покачиваясь в кресле-качалке, рассказывал, сколь много ночей он корпел над книгами и выписками, пытаясь понять природу таинственных смертей, некогда поразивших Саутпорт. И, тщательно сопоставив все факты, пришел к выводу, что причиной стал обыкновенный древесный спирт, что так схож со спиртом винным или этиловым, как называют его химики, но являющийся смертельным ядом для человека. И далее доктор говорил о том, что задохнувшиеся в дыму, чьи обгоревшие тела были найдены в Шафрановых холмах, скорее всего, также пали жертвой отравителя, иначе ничто не помешало бы сильным здоровым мужчинам освободиться из объятого пламенем дома. "Если бы я прежде Саутпорта практиковал на Западе, где отравления подобного рода являются обыденными, я бы понял это гораздо раньше, - говорил доктор. - Кирпичный цвет лица, серые посмертные пятна являются самыми характерными внешними признаками. Очевидно, чье-то небрежение или злая воля стали рычагом, запустившим эту адскую машину смерти". "Рычаг, запустивший адскую машину смерти", отметила про себя Черити, у которой был свой писательский блокнотик для подслушанных удачных словечек. После Теннисон пустился в размышления о том, кто же был виноват во всех проишествиях и что же случилось со всеми далее, но Черити поспешно свернула разговор. Ей не было нужды говорить об этом со старым доктором, она и сама знала об этом. Хотя откуда были у нее такие знания и такая уверенность - Черити сказать не могла. Ей и не было в том нужды. Она знала, что больше в Шафрановых холмах не слышится таинственных песен, влекущих и пугающих путников. И знала, что в тот страшный летний вечер, когда сгорело поместье, два сердца встретились наконец и потянулись друг к другу сквозь серую мглу небытия. - Я звал тебя, Джиллиан. - Янги... Почему же я не слышала тебя раньше? - Потому что ты слышала только свою боль и ненависть. И всякий раз перед тем как отнести рукопись в редакцию, Черити доставала из своего бюро завернутую в пергаментную бумагу книжечку в желтом коленкоровом переплете, бережно открывала, шуршала плотными бристольскими страницами и всякий раз, почти не читая, откладывала. Это стало ритуалом. Как зовут друг друга во тьме, Как играет прядкою ветер, Как коней распрягли на холме, Как за душу душа в ответе. И вспоминающиеся во время такого ритуала стихи, старые, глупые, выспренные детские стихи, не вызывали больше мучительного стыда, от которого жарко краснеют уши. ...Скрипит перо по бумаге, за окном уже полная, глубокая ночь, и скоро пора ложиться. "Мозес вскочил на коня и подал Ариадне руку. - Навсегда? - шепнул он, тихо обнимая ее, сидящую на седле перед ним. - Навсегда, - подняла Ариадна счастливо улыбающееся лицо. - Навсегда".